Кристофер Ишервуд - Мемориал. Семейный портрет
Ладно, решил Эрик, пойду. Какое мне дело, в сущности, будет он там, не будет. Какая разница. Хоть обстановку переменю. Вылезу, по крайней мере, на часок-другой из этой комнаты.
А сейчас надо работать, — повернулся устало к своим книгам, ящичкам с выписками, сел за стол и снова взнуздал свой терпеливый мозг, перегруженный всем тем, что на него навьючивалось два последних года, — сейчас надо работать.
— А, это ты, моя радость? Входи, — кричал Морис с верхней ступеньки.
Он был очень элегантно одет и явно не забывал об этом ни на минуту. Эрика далеко не привел в восторг двубортный пиджачок, очень по моде куцый, остроносые туфли. Стаканчик-другой явно был уже опрокинут.
— Сто лет не видались!
— Со вчерашнего вечера, — Эрик улыбнулся.
— А-а, мы, значит, видались вчера вечером? Ой, ну конечно! Вот идиот, да?
— И какова же дальнейшая судьба указателя?
— В гостиной стоит. Но миссис Браун его не одобряет, правда, миссис Браун? — потому что эта дама явилась в дверях с подносом.
— Ну конечно, мистер Скривен. И я надеюсь, скоро вы уберете эту грязную гадость. Не то у меня будут неприятности.
— Ах, миссис Браун, дорогуша, ну конечно, мы его уберем, раз вы, правда, уверены, что он вам не импонирует.
Эдвард Блейк был в гостиной, с женщиной. Эрик удивился, узнав художницу, которую раза два видел у тети Мэри на прошлых каникулах. Маргарет Ланвин. Тетя Мэри еще устроила выставку ее картин у себя в Галерее. Когда здоровались, она улыбнулась, как будто спрашивая: «Удивляетесь, наверно, причем тут я?» Эрик вспомнил, что она ему тогда понравилась.
— Эдвард демонстрирует совершенно офигенный новый коктейль, — кричал Морис. — Как он называется, а, Эдвард?
— Поцелуй Сатаны, — сказал Эдвард Блейк. Поздоровался он ласково, хоть, как всегда, Эрик углядел саркастичность в этой легкой ухмылке. Вид у него был скверный, еще хуже, чем раньше. Лицо серое, в каких-то разводах, будто его терли ластиком, резкие складки в углах рта. Большие бледные глаза насмешливы, так и горят. Пальцы в желтых никотиновых пятнах, тощие — одни кости. Перстень с печаткой, держась на честном слове, затрясся и звякнул, Эрик заметил, когда Эдвард поднял стакан.
— Осталось там что-нибудь? — спросил Морис.
— Увы.
— Ну тогда, будьте ангел, сотворите еще немножечко.
— Мы, кажется, извели всю Angostura Bitters[24].
— И получится уже несколько иной поцелуй, — вставила Маргарет Ланвин.
— Хоть и не бывает двух одинаковых поцелуев, — поддержал Эдвард Блейк.
Рот у него странно, нервно дернулся на сторону, и он заговорил — старательно, сосредоточенно выговаривая слова. Создавалось неожиданное впечатление будто бы иностранной речи.
Эрик пригубил коктейль — редкую пакость, кстати. Что-то, скорей похожее на микстуру от кашля. Но Морис объявил, что он еще прекрасней прежнего.
— И как это только вам удается, Эдвард? Кудесник! Эдвард не отвечал. Улыбался.
— Может, это прозвучит ужасно невоспитанно, Морис, — протянула Маргарет Ланвин, — но я просто умираю от голода. От всех этих прелестей на буфете у меня буквально слюнки текут.
— Ничего, что все тут холодное? — вскинулся Морис.
Но на самом деле он извинялся перед Эдвардом, не перед Маргарет.
За обедом Эдвард почти не притронулся к еде, хотя ни от чего не отказывался. Пил он много — сперва местный эль, который Эрику показался немыслимо крепким; потом коньяк, который Морис подал с сигарами. Пил, пил и, кажется, поуспокоился. Руки уже не дрожали.
Морис ему расписывал, какой у Карри «санбим».
— Господи, ну до того шикарная тачка! Знаете что, Эдвард, вам надо машину.
— А зачем она нужна, машина? — отозвался Эдвард.
— Ну, чтобы ездить, главным образом. В сто раз дешевле обходится, если, естественно, хочешь куда-нибудь подальше податься.
— Но я не хочу никуда ехать.
— Морис, конечно, с удовольствием бы вас повозил, — Маргарет улыбалась.
Конечно, она вовсе не собиралась никого обижать, но Морис чуть ли не огрызнулся:
— И какой же смысл, интересно.
Потом Эдвард показывал трюк — жонглировал ножом, двумя рюмками и апельсином. Трюк не слишком мудреный. Самое удивительное, что он у Эдварда еще получался. Очевидно — сплошная, голая сила воли. А Морис все повторял:
— Эдвард, ну просто чудо, чудо!
— А такое не угодно ль попробовать? — Эдвард взял нож. Он обращался исключительно к Морису. Крутанулся в кресле, оказался ко всем остальным спиной. Медленно разжимал, разжимал кулак — и вот нож как будто прилип к ладони.
— Господи, да как же это такое? — Морис вытаращил глаза.
— А вот смотри еще раз.
Эдвард сидел, улыбался, держал нож на весу, с видом укротителя змей. И говорил таким тоном, будто они с Морисом совершенно одни в комнате. Эрик вдруг глянул на Маргарет Ланвин. Она улыбнулась в ответ.
— Нет, понятия не имею. Умоляю, объясните, Эдвард.
— Еще посмотри, повнимательней. Морис посмотрел повнимательней.
— Ой, ну скажите!
— А ты понимаешь, как это делается? — Эдвард вдруг повернулся к Эрику.
Эрик сам почувствовал, как краснеет от злости. — Да.
Взял нож, отражая взглядом насмешку Эдварда. Медленно, неловко, разжал ладонь.
— Вот умница! — вскрикнула Маргарет.
— По-моему, теперь я раскусил, что к чему, — сказал Морис. Эдвард смолчал. Только улыбнулся, снова налил себе виски. Эрик еще больше покраснел. Долго молчали.
— Мне, пожалуй… да, мне пора, — вдруг сказал Эрик решительно.
— О, Эрик, — Морис вдруг огорчился, — рано тебе еще. Но Эрик уже вскочил на ноги. Маргарет Ланвин глянула на свое запястье.
— Где бы насчет поездов узнать?
— В привратницкой, — сказал Морис. — Я покажу.
Но ему явно не хотелось расставаться с Эдвардом Блейком.
— Да, кстати, Эдвард, — сказал он. — Может, пойдем посмотрим номер, который я для вас заказал? Вдруг не понравится.
Эрик даже сам удивился, когда вдруг сказал Маргарет:
— Если хотите, пойдемте со мной, я узнаю для вас расписание в нашей привратницкой.
Она тут же встала.
— Большое спасибо. — Повернулась к Морису: — И большое спасибо за дивный обед.
Эдварду она сказала:
— Еще увидимся?
— А вы возвращайтесь чай пить, — сказал Морис, — только понимаете ли какая штука… если нас не будет… ну… вы не обидитесь?
Маргарет улыбнулась:
— Я, наверно, прямо на вокзал пойду; но все равно спасибо большое. Я тут твою матушку поддержать обещала на каком-то кошмарном мероприятии.
— Привет ей от меня.
— Передам. Ну, до свиданья и еще раз спасибо. До свиданья, Эдвард. Желаю приятно провести время.
— Постараюсь, — Эдвард ей отвесил поклон.
Эрик вышел следом за Маргарет. Молча пошли по улице.
— Это Кингс-колледж, да? — спросила она наконец. — Да.
Потом он спросил:
— Уже тут бывали?
— Когда-то. Сто лет назад. Еще до войны. Выяснили у привратника насчет поездов. Эрик сказал:
— В общем… если хотите… я могу вам приготовить чай у себя в комнате. В секунду. На вокзал вам пока рано идти.
Она улыбнулась:
— Спасибо большое.
— О, тут у вас очень мило, — она огляделась в гостиной. Прошлась вдоль полок, взяла Каннингема[25], перелистнула несколько страниц, задумчиво постучала указательным пальцем по Стаббсу[26], будто проверяла на прочность. Эрик как-то жался, стеснялся. Остро ощущая эту ее полубогемистую элегантность, ее обаяние, — очень, конечно, привлекательная женщина, хотя уже, надо думать, чуть ли не под сорок, — взял чайник, налил, поставил на газовую горелку в прихожей, сунул голову в шкаф, высматривая чашки. Когда вошел уже с чаем, она на коленках у камина ворошила огонь кочергой.
— А хорошая тут жизнь, наверно, — так мне кажется, — она сказала. И он не стал спорить, опровергать, он даже в мыслях не обозвал ее дурой.
Долго молчали. Потом она спросила, задумчиво, как бы размышляя сама с собой:
— Вы ведь, кажется, близкий друг Эдварда Блейка?
— Я очень давно его знаю, — сказал Эрик. — Он дружил с моим отцом.
Она, кажется, ничего такого не заметила в тоне ответа. Только и сказала:
— Понятно.
Снова долго молчали. Потом поговорили о том о сем, беспорядочно роняли слова. Потом она сказала, что теперь ей уж и вправду пора. Он предложил проводить ее на вокзал. Она отказалась с улыбкой:
— Я и так уже вам надоела, хватит.
III
Эрик справился в регистратуре насчет номера мистера Блейка. Наверху, в коридоре, горничная несла навстречу поднос с завтраком. Еще стояли ботинки возле многих дверей. Вот не думал, что полдесятого для некоторых — такая кромешная рань. Незачем, кстати, было с собой таскать эти книги и плащ. Лекция в одиннадцать. Куча времени, в общем, можно бы сто раз успеть снова сбегать в колледж. Да почему, собственно, я должен бегать, как соленый заяц? И кого ради, главное.
