Артур Беккер - Дядя Джимми, индейцы и я
— Вот жопа этот Джек! Перессался от страха и бросил нас погибать! Ничего себе, герой войны!
Через несколько минут мы снова были на пути, ведущем назад, к дому, на той же самой дороге, которая четыре недели назад должна была привести нас прямо к Калифорнии, в лучшее будущее.
15Мы проделали путь до Виннипега, уложившись всего в четыре дня. Короткие остановки мы использовали только для того, чтобы немного поспать. Но в чистом виде обратная дорога заняла у нас не больше двадцати часов.
После длинного звонка в дверь нам открыл Бэбифейс. Он держал в руке пластиковое ведёрко, полное кубиков льда.
— Очень хорошо, что вы снова здесь, ребята! — обрадовался он, увидев нас. — А то я уже не знаю, что мне делать с Джимми Коронко. Я перепробовал всё, что только можно: таблетки, холодные компрессы, массаж спины, бичевание, выпотевание и танцы. Ничего не помогает!
— Неужто мой дядя болен? Он лежит в постели? — спросил я.
— Не-е, — сказал Бэбифейс. — Он сидит на кухне, курит как паровоз и пьёт!
— Старик что, не в своём уме? — спросил Чак.
— Я бы так не сказал, — ответил Бэбифейс. — Идёмте-ка лучше со мной!
Джимми сидел за столом — и с отсутствующим видом смотрел на пепельницу, полную до краёв. Перед ним лежали голосовой генератор и его блокнот для заметок. Он исхудал, даже как - то иссох. Волосы свалялись и засалились, лицо заросло щетиной. Он наверняка потерял килограммов десять, но лицо, покрытое красными пятнами, как при ветрянке, слегка опухло от обильного курения и от виски.
— Хай, дядя! — поздоровался я.
— Хай, Джимми! — сказал Чак.
Он ничего не ответил.
Мы подсели к нему, а Бэбифейс приготовил ему на лоб новый компресс из кубиков льда.
— Дядя, — сказал я, — ну что же ты молчишь? Скажи что-нибудь! Что с тобой?
Он подвинул мне свой блокнот, раскрытый на странице шестьдесят два.
— Давай, Тео! — веселился Чак. — Читай вслух!
— О'кей! Здесь написано: «Простой польский мужчина невысок ростом, потому что он постоянно получает по шапке. Но окончательная его погибель — это индейская женщина. Она непрерывно домогается его, а если он больше не может, она избивает его до полусмерти, докрасна и до синяков».
Чак разразился смехом:
— Джиммочка! Что это опять за история?
Дядя Джимми пролепетал:
— Толстая Мэрри — ей постоянно нужно было от меня только одно! А две недели назад я вдобавок ко всему получил из Ротфлиса письмо: «Твой отец умер, пришли денег, похороны обошлись дорого. Аня Малец».
— Как, Леопольд умер? А Аня? Малец?! Не могу поверить! — воскликнул я.
— Ты, идиот! Я в трауре! — сказал он. — Мой отец покинул нас! И Мэрри тоже: ши из гон с водителем грузовика. Правда, я по этому случаю трижды с облегчением перекрестился!
— Чёрт возьми! — воскликнул я. — Что там конкретно написано, в этом письме из Ротфлиса?
— Твоя тётя стала мамой, — объявил дядя. — От поселкового старосты Малеца! Но это же такой позор для всей семьи Коронржеч! И они поженились. Здесь фотография их свадьбы и их дочурки. Посмотри!
Он схватил лежавший на столе конверт, измятый и захватанный его жирными пальцами. Я прочитал письмо — дважды, трижды — и придирчиво рассмотрел фотографии.
Чак сказал:
— Джиммочка! А что там такое с толстой Мэрри? Ты что, влюбился? Наделал глупостей?
— Тьфу! — сказал мой дядя. — Какие там глупости! Во всём виноват твой старик. Это он притащил в дом эту бомбу, сразу после того, как вы уехали! Боже, боже мой! Моя кровать проломилась в первую же ночь!
Бэбифейс сказал:
— Я только хотел помочь моему белому брату. Он был в печали. Одинокий. Голодный и грязный. И тогда я позвонил в Ванкувер Мэрри, моей кузине. Коронко нужна была скво, женщина!
— В следующий раз ты уж, пожалуйста, спрашивай меня, — сказал Джимми, — когда ставишь на карту мою жизнь. Знаю я этих любителей сделать тебя счастливым. Ты не хочешь, но они осчастливят тебя насильно. В этом коммунисты были большие умельцы!
Бэбифейс рассказал нам с Чаком некоторые подробности про Толстую Мэрри. Эта женщина сразу поселилась у моего дяди, которому поначалу это очень даже пришлось по вкусу. Она драила на кухне полы, покачивая своим широким задом, пела народные песни и варила обед. Джимми только и говорил, что о своём райском житье. Но прошло некоторое время, и она его как следует поколотила, потому что он ленился быть сексуально активным. Она резко сменила свои повадки и заставляла моего дядю делать всю работу по хозяйству, а потом в доме стали появляться какие-то неизвестные личности, которые, судя по явственным звукам, в моей комнате удовлетворяли потребности Мэрри. А Джон Бёрд обработал её так, что она с ним сбежала.
После нашего возвращения из Юты Джимми оккупировал мою комнату, ходил за мной по пятам, как преданная собака, и даже засыпал на надувном матраце рядом с моей кроватью. Он сказал:
— Я побуду у тебя, пока не оклемаюсь! Потом снова переберусь к себе!
Однажды ночью он разбудил меня.
— Теперь, когда ты снова дома, — сказал он, подключив свой голосовой генератор, — ты должен побольше печься о семейных делах.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я.
— Ну, твой белорусский родственник отправился к праотцам. Ему хорошо. Навеки на пенсии. Я бы сам о таком мечтал. Но тем не менее мы должны позаботиться, чтобы на могиле у Леопольда стоял достойный памятник. Он знал в Бартошице каждого уважаемого человека лично, он был сапожник — в те времена обувь кое-что значила. И ты ведь не забыл, что тебе написала в своём письме тётя Аня!
Я удивился:
— Мне? Говори прямым текстом! Я что, должен вложиться в этот памятник?
— Ну, а ты как думал! — сказал он. — Ты разъезжаешь по Калифорниям, болтаешься там целыми днями на пляже, потом возвращаешься домой и дочиста опустошаешь холодильник. Я тебе что, отель?
Я встал, включил свет и дал ему несколько сотенных, но вместе с тем потребовал, чтобы он показал мне потом квитанцию о переводе денег в Польшу.
— Ты что, ненормальный? — сказал он. — Ты хоть знаешь, сколько банки берут за перевод денег? Нет, мы поступим по-другому. Для этого есть католические священники. Они летают в Бартошице, как новогодние Деды Морозы. Я знаю одного по клубу Гржибовского. Я у него спрошу.
Окружной город Бартошице расположен на севере Вармии и Мазур.
Раз в год — как правило, летом — мы с дядей навещали сапожника Леопольда в его мастерской, из которой тот почти не отлучался. И мастерская, и маленькая его квартирка располагались в одном из восточнопрусских домов на главной улице, которая вела к Хайльсбергским воротам и торговой площади.
Леопольд носил не снимая вязаную шапочку, из-за чего в детстве я даже предполагал, что он духовное лицо из какой-то экзотической, неведомой страны. Шапочка сидела на его лысине как приклеенная — так прочно, что не падала, даже когда он склонялся над работой. Он был маленького роста, темнокожий, с горбатым, как у араба, носом.
Незадолго до конца войны он потерял жену. Она умерла от тифа. Профессия медсестры стала для неё роковой. В больнице Мальтийского ордена, уцелевшей после советских, она проработала всего несколько недель. В той же больнице спустя двадцать один год родился я.
Чак вернулся к своим прежним занятиям и к Рождеству продал уже три автомобиля. Его телефон трезвонил, как в лучшие времена, а из гаража исчезали и бытовые приборы. Многие из его клиентов во время его отсутствия сдавали технику в ремонт Бэбифейсу, а тот назначал срок готовности на январь.
Мой друг работал как одержимый, тем более что обнаружил на окраине города один хороший источник: на стоянке маленькой лизинговой фирмы бесполезно ржавело множество машин со спущенными колесами в тщетном ожидании покупателей. В одно прекрасное утро за десять тысяч Чак обзавёлся целым парком машин. Джимми считал, что он работал с китайскими автоспекулянтами, что каждая машина краденая, а деньги отпечатаны в лесах Манитобы в тайных бункерах — никаким другим способом Чак не мог бы сколотить такой большой наличный капитал.
Я же оставался совершенно не при деле. Мои сбережения почти истощились, тем более что мне пришлось отстегнуть деньжат на памятник в Бартошице. Объявления о работе в газете Бэбифейса были одно хуже другого: требовались мойщик посуды, мойщик трупов, мойщик машин, мойщик окон, сборщик мебели, подручный.
Я не рвался на мучения в руки капризных и самодурствующих боссов. Лучше подождать, считал я, отодвинуть эту пытку на потом. Я взял у Чака взаймы тысячу долларов, чтобы дотянуть до ближайшей подходящей работы, — ведь когда-нибудь неизбежно придётся крутиться как заведённому. А пока я достал свою электрогитару и стёр с неё пыль. Попробовал её в подвале нашего дома в одиночестве — в своё удовольствие. И даже написал несколько новых песен.
