Роберт Левелин - Внезапное богатство
…Честно говоря, я очень хочу поговорить о своей маме. Я хочу сидеть с вами в комнате и разговаривать о том, почему я такой несчастный, если это так называется. Я хочу поговорить о том, почему у меня не получается заводить нормальные отношения с женщинами и почему они меня злят. Может быть, побить подушку или еще что-нибудь в этом духе.
Майлз полежал еще немного молча, чувствуя расслабление, примерно такое же, какое у него было в замке во Франции. Он открыл глаза и приподнял голову, чтобы посмотреть на Марио. Тот лежал на кушетке и, судя по всему, спал.
– Он не занимается терапевтическими беседами, Майлз. Это не помогает, – сказал Филипп.
– Но то, чем мы тут собираемся заняться, не помогает тоже! Это нелепо! – сказал Майлз, громче, чем он рассчитывал.
– Тогда уходите, – сказал Марио без колебаний. Он говорил очень мягко, словно спал, но был способен продолжать разговор во сне. – Зачем оставаться? Возвращайтесь к своему жалкому существованию и бесчувственности. Я не пытаюсь вас задержать.
– Вот только, пожалуйста, не надо, – простонал Майлз. – Вы считаете, что, если скажете мне уходить, я останусь потому, что мне больше ничего не остается?
– Да, я именно так и считаю, Майлз. А почему бы мне так не думать. У меня нет никаких проблем, чтобы так не думать. Я не играю в игры, я играю в открытую, или, говоря понятным для вас языком, вы получаете то, что видите. Никакого подтекста, все ясно.
– Это все хорошо, но я не знаю, кто вы.
– Я – Марио Лупо, – сказал Марио, слегка поежившись.
– Да, но это итальянское имя, а вы не итальянец.
– Моя мать была итальянкой, хотя к тому времени, когда она была беременна мной, она уже жила в Уганде. Мой отец был из Северной Африки, но по национальности он был греком, рожденным в Америке, хотя его отец был родом из Центральной Африки, из Танзании. Так что он был греческий африканец, я полагаю. Отцом моей матери был немец, а его отец был турок. Я родился в Норвегии, куда моя мать бежала в результате военного переворота генерала Иди Амина. Как бы то ни было, до восьми лет я воспитывался в Копенгагене, а затем до тринадцати лет – в Америке. Я жил в Аргентине два года, затем пять лет – во Франции. Я никогда не был в Бутане, на юге Новой Зеландии, во многих суверенных государствах – бывших республиках распавшегося Советского Союза, в Китае и Северной Корее.
Марио остановился и посмотрел на Майлза.
– Что вы имеете в виду, говоря, что никогда не были в этих странах? Вы хотите сказать, что во всех остальных побывали?
– Да.
– Я вам не верю. Это невозможно. Слишком много мест.
– Я не был в каждом месте на планете, просто в каждой стране, иногда всего лишь в течение нескольких дней. Годы своего становления как специалиста я проводил в путешествиях, – сказал Марио. – Мне тридцать семь лет. Я живу в Женеве и Александрии, но также провожу много времени в Америке. Я очень часто приезжаю в Россию. Не знаю, что еще можно было бы вам сообщить.
– Зачем вы ездите по всем этим местам? Это не объясняет, кто вы.
– Я простой человек, Майлз. Я не особенный и не слишком одаренный. Я, как я сам полагаю, просто умею находить способы помочь людям. Мне очень часто везло и очень многое удавалось, и мне нравится общество удачливых и успешных людей вроде вас. Я знаю, что способен помочь вам, но я слишком долго занимаюсь своим делом, чтобы беспокоиться из-за этого. Если вы не захотите пройти через это, то ничего не получится. У меня так много клиентов, что я не могу позволить себе беспокоиться из-за одного.
Майлз снова опустил голову на кушетку. За все время разговора Марио ни разу не открыл глаз и не поднял головы, чтобы увидеть Майлза.
– Это вас успокаивает? – спросил он наконец. – Мне нечего прятать от вас, Майлз. Я ценю честность выше всех остальных добродетелей и верю, что вы ответите мне тем же, когда мы будем проводить наш эксперимент. Это очень важно, чтобы между нами не осталось никаких недомолвок.
– Я просто не пойму, что нам предстоит сделать? Я знаю, что мы собираемся ограбить какой-то поезд, и тут я задумываюсь: а для чего? Это не поможет. Это всего лишь ваш способ заставить меня украсть для вас деньги. Вы просто преступник, который не может сам провернуть ограбление из-за искалеченной руки. Поэтому вы находите других людей, которые делают это за вас.
– Это окажет вам гораздо более сильную помощь, чем вы можете себе представить. Это не голословное заявление, это бесспорный факт.
Пола вернулась в комнату, неся большой поднос с чайными принадлежностями, горой пирожных, выпечки и бутербродов.
– Пола – превосходная хозяйка, – сказал Марио. – Она даст вам все, что вы пожелаете. Для нее нет границ, Майлз. Деньги, имущество, секс, информацию о своей жизни – больше, чем вам может понадобиться. Но я бы посоветовал вам сохранять в ее присутствии уже выработанные вами нормы поведения. Пола растекается во всех направлениях и портит жизнь людям.
Майлз посмотрел на женщину, пока та разливала чай. Она поглядела вокруг себя и закивала головой, подняв брови. Было совершенно ясно, что она была согласна с Марио и не обижалась на него.
Майлза раздражало, что Пола продолжала принимать участие в этой абсурдной игре. Она выглядела почти гордой из-за того, что ее унижают этой полоской скотча на лице. Все, казалось, начало его раздражать. Ничто не приносило удовлетворения или расслабления, в особенности нахождение в одной комнате вместе со слегка странными людьми. Майлз ощутил, как шею его начала сводить судорога. Это было беспокоящее ощущение, не поддающееся контролю. Если бы он не был настолько подвижен, шея могла бы онеметь. Майлз больше не мог сидеть спокойно, его начало беспокоить нарастающее ощущение дискомфорта, неловкости, отвращения. Все тело зачесалось. Это нужно было остановить.
– Я сошел с ума, не так ли? – спросил он.
– Не совсем, пока нет, но скоро сойдете, если не поможете себе сами.
Глава двадцатая
Главный инспектор Национальной службы уголовных расследований Маккей вошел в комнату для совещаний в здании Нью-Скотленд-Ярда. Он нес толстое досье под мышкой одной руки, а в свободной руке держал чашку обжигающе горячего чая. Проходя через двери, он пролил немного чая себе на руку. Этого только недоставало. И это при входе в комнату, набитую соперниками, когда свободное выражение своих эмоций – не лучший выход.
– С вами все в порядке, сэр? – спросил человек, лицо которого ему было знакомо. Маккей не смог сразу вспомнить имя, но это был сотрудник Европола, с которым он познакомился в прошлом году в Брюсселе.
– Да, благодарю. Просто разлил немного этого проклятого чая.
– Наверное, это самое лучшее, на что этот чай годится, сэр, – сказал офицер.
Маккей присел и оказался напротив шестнадцати офицеров из Юго-Восточного регионального отделения по раскрытию преступлений. За столом рядом с ним сидели офицеры Специального отделения, его собственного подразделения, Специального отделения Лондона и Отдела особых операций. Это не слишком обрадовало Маккея, поскольку он считал это дело своим собственным. Его команда работала слаженно, а чье-либо вмешательство могло только все испортить, как обычно. Он прочистил горло, в комнате стало тихо.
– Джентльмены, как вам всем, без сомнения, уже известно, с пятого числа следующего месяца фунт больше не является действительной валютой.
– Позор! – сказал инспектор Виллис, сидевший в первом ряду. Краснолицый и обильно потеющий, Виллис соответствовал образу усердного полицейского. В его послужном списке было немало образцово произведенных арестов, но, как часто случается с офицерами такого типа, его личная жизнь не выдерживала ни малейшей критики.
– Да, но это не наше дело – формировать общественное мнение, не так ли, Виллис? – сказал Маккей с покровительственной улыбкой. – Тем не менее тот факт, что мы принимаем к обращению новую валюту, не означает то, что определенные преступные элементы потеряют интерес к воровству. И дело в том, что некоторая информация тревожного характера только что была нами получена.
Он обернулся и посмотрел на офицера из Специального отделения. Мужик ничего не собирался выдавать. Обычная болтовня о сотрудничестве.
– Пятого числа «Бэнк оф Ингланд» перевозит всю валюту в фунтах стерлингов, осевшую в европейских банках, обратно в страну. Официально к моменту ее прибытия сюда эта валюта станет ничего не стоящей бумагой. Банк собирается спрессовать ее и отправить в место захоронения отходов в Эссексе. Тем не менее с единственной целью усложнить нашу жизнь эта валюта не будет считаться официально недействительной до закрытия биржи в тот день, а это будет в шесть часов вечера. Поезд отправится из Франции в одиннадцать утра. На этот конец Евротоннеля поезд должен прибыть в одиннадцать часов двадцать восемь минут, и тут он становится уже нашей головной болью. На какие мысли это вас наводит, джентльмены?
