Ирина Кисельгоф - Журавлик по небу летит
– Помнишь меня? – Она провела пальцем по моим щеке и губам. – Что молчишь? Красав-чик!
Буква «ч» клацнула и развалилась между ее зубов. Я замотал головой. Все загоготали.
– Не помнишь? – ласково спросила она.
– Бей его, Нинок! – ржали они. – Мы прикроем!
– Хочешь? – выдохнула она и залилась идиотским смехом.
Они были под кайфом. Реальней не бывает! Я затравленно оглянулся. Ни одного человека. Ни единого!
– Не хочешь?! – Черные стрелки ее глаз воткнулись в мои. – Бей эту падлу! Бей! – как безумная заорала она.
В мои глаза влетел кулак, я услышал хруст и упал. Меня били, я орал. Я орал, меня били.
– Э, щегол! – орала Нинка. – Твоего дружка бьют! Хошь к нему?
Меня били ногами, я закрывал голову руками, свернувшись в тугой клубок. Раз! Раз! И еще, и еще, и еще раз! Я орал от боли и унижения, а потом просто от боли. А потом мне стало все равно, я слышал только глухие удары и звук голосов, приглушенный стеной воды. Такое тихое-тихое бульканье чужих голосов, а потом и они стихли. Все.
Я открыл глаза, и мой взгляд уперся в сверкающую нестерпимым светом стену. Слеза смахнула стену, стена вытеснила слезу. Я перевернулся на спину, надо мной в синем-синем небе стояли, сгорбившись в кучу, облака. Я моргнул, облака втиснулись в узкий коридор между двумя блестящими балаганами и закружились прохладной ватой. Облака кружились прохладной ватой внутри моей головы, где были только они и два блестящих глаза.
– Наоборот! – сказали глаза, и я вспомнил лицо своего лучшего друга. Близко увидел, как эти глаза.
– Сашка! – закричал я. – Иди!.. – и захлебнулся от боли.
А потом я увидел спину своего лучшего друга и его руки в карманах. Он просто ушел, засунув руки в карманы. А я остался, чтобы меня били и били, а я орал от боли и унижения.
Я все вспомнил и закрыл руками глаза. А мои ладони стали мокрыми от крови и слез. Вот так.
Лизка открыла мне дверь, я упал на косяк. Она тихо вскрикнула и побледнела как смерть.
– Лиза, можно пересидеть у тебя? Мне домой сейчас нельзя. Мать с ума сойдет.
– Что случилось? – испуганно спросила она.
– Потом, – я кивнул на дверь. – Можно?
Она посторонилась, я прошел в ее комнату, сел на кровать и закрыл глаза. Мне было хреново, а Лизка ко мне не пришла.
Надо идти домой, подумал я, а на глаза снова полезли слезы. Я даже не стал их вытирать, сил не было.
Притопала Лизка и засопела рядом со мной. Я открыл рот, она зажала его рукой, и на мой лоб легло холодное мокрое полотенце. Я скосил глаза вниз. Передо мной стояли два зайце-тапка.
– Лизка, а че у твоих зайцев уши висят? Тоскуют?
– Дурак! – крикнула она и зарыдала как ненормальная.
«Хорошо!» – подумал я и засмеялся внутри себя. Снаружи больно было.
Мы молчали. Я лежал, Лизка таскала мокрые полотенца и сопела рядом со мной. А мне было хорошо. Я люблю слушать, как Лизка молчит. Так легче.
– Я был один на троих, – сказал я. – Если бы Сашка остался, нас было бы двое.
– Сашка ушел? – спросила она.
Я кивнул. Она вдруг наклонилась и чмокнула меня в щеку. И на меня упала радужная капля.
– Ты че, в первом классе? Так раненых не целуют. Они могут не дожить до надежды на выздоровление…
– Дуралей! – засмеялась она.
Из огромных Лизкиных блюдец текли радужные капли прямо по веснушчатым следам дырок от облаков. А по губам гулял солнечный ветер. У Лизки была мамина улыбка. Я выбрал себе странную девчонку – ей шли и улыбка, и слезы, и хохолок, и толстые щеки в веснушках. И даже то, что она малявка.
– Что смотришь? – Ее щеки стали красными-распрекрасными.
– Буду жаловаться. Здесь некачественное лечение. Скажи хоть что-нибудь… Хорошее.
– У меня самый лучший парень! – выпалила она и перепугалась до трех блюдец на щекастом лице.
– А кто он? – невинно спросил я.
– Дуралей! – крикнула она и чуть не заплакала. А мое сердце раздулось солнечным парусом. Или как там Лизка говорит?… Короче, парусОм! Я самый лучший парень!!!
Лучший… И лучший друг у меня лучший. Я никогда не забуду спину лучшего друга и его руки в карманах. Сволочь! Сволочь! Сволочь!!! Я заскрипел зубами и застонал.
– Миша, ты что? – услышал я испуганный Лизкин голос.
– Мне надо домой. – Я сполз с кровати.
– Зачем? – Она вцепилась мне в рукав.
– Надо! – Я отодрал ее руку.
– Я с тобой! Можно? – У нее задрожал подбородок.
– Я мыться пойду! Голый! Ты со мной? – заорал я.
Она отшатнулась, мне стало стыдно.
– Я скоро приду, – мягче добавил я. – Мне надо переодеться. Я уйду через тебя? Не хочу, чтобы мать знала…
Я перелез через подоконник, снял грязные шмотки и тихо умылся под краном, чтобы мать не услышала. Хорошо, что у меня автономная хата – начались бы разборки, а время дорого. Я посмотрел на свое лицо в зеркале и потрогал нос. Перелома вроде нет. Хорошо, что голову защищал. Пригодился старый опыт. А на физии пока особо ничего не видно. Это мне на руку. И на ту, и на другую. На них пальцы вдрызг разбиты! Я взял кастет, подбросил в ладони и улыбнулся. Моя улыбка вернулась мне ее отражением. И мне стало страшно. Может?.. Я вспомнил спину лучшей сволочи, и мои глаза заволокло красным туманом. Хрен тебе! Меня отдубасили трое парней и одна баба, это по-дряньски, но это бывает. А другое?.. Другое никем не прощается! Никогда!
– Вдруг с тобой что-нибудь случится?
– Уже случилось!!!
– Я с тобой!
– Нет! – отрезал я.
Лизка тащилась за мной до Сашкиного дома, как я ее ни гнал. Мы уселись на детской площадке в моем бывшем дворе. Я сжимал в кармане кастет, холодея от свинцовой тяжести и собственного бешенства.
– В пять часов он пойдет за детским питанием.
– Миша, не надо! Пожалуйста! – заплакала она. – Пожалуйста!
– Иди домой! – заорал я.
Она отвернулась и стала мазать по щекам свои слезы. Лизка тихо плачет, как и молчит. Это не раздражает. Я гоню ее не потому, что мне противно. Просто не хочу, чтобы она видела то, что нормальным девчонкам видеть не стоит.
Я поднял голову и встретился глазами с Сашкой. Сашка стоял с сумкой, в которой он носит бутылочки с детским питанием для своей младшей сестры. Сашка очень хороший брат, его сестренка должна кушать, а я… Я встал и, даже не думая, сделал шаг навстречу. В ладони сам собой оказался кастет. Лизка подскочила со мной и взяла меня за руку. Сашка бросил взгляд на нее и усмехнулся.
– Ты еще жив? – спросил он. Лизка глянула на него исподлобья.
– А ты чего хотел бы? – сдерживая ярость, процедил я.
– Чтобы ты сдох! – Мой лучший друг вскинул голову, и его взгляд саданул меня наотмашь. Он смотрел на меня как на врага, и я его не узнал.
Не знаю, что со мной произошло. Но я вдруг понял, что он совсем чужой. Парень, которого я знал с самого детства, всю жизнь таскал чужое лицо. Как клоун из Лизкиного цирка. Я мог так и не узнать его, если бы он не ушел тогда, когда мне через край была нужна помощь. Выходит, мне повезло, а Сашке – опять нет. Это могло показаться смешным, если бы не было так хреново.
– Не повезло тебе, – сказал я. Сашка отвернулся.
Зачем бить парня, который совсем мне не нужен? Что я могу ему доказать? Я подбросил в ладони кастет, медленно поднял руку вверх, кастет заскользил по моей ладони и тихо упал на землю.
– Пошли, – сказал я Лизке, и она сжала мою руку.
Мы прошли мимо Сашки, проскользнув сквозь него взглядом, как тихой змейкой. И Сашка умер. Навсегда.
Мы сидели плечом к плечу на моей аэродинамической улице. Луна покрасила собой металлические перила. Они блестели светом, сворованным у луны, а луна лила свет, украденный ею у солнца. Моего друга детства никто не воровал. Он ушел сам. Все было правильно, но я не рад. Хреново терять друзей. Тем более если они кидают. Я больше такого не хочу.
– Спасибо, – сказал я Лизке.
– Миша, – позвала Лизка, я не увидел ее лица в темноте. – Если что-нибудь случится, – она вдруг запнулась. – Что-нибудь плохое, ты меня простишь?
– Из-за Сашки? – Мое сердце внезапно сжалось.
– Нет, – тихо сказала она.
– Все остальное ерунда! – засмеялся я.
– Не знаю, – медленно ответила она.
Я легонько дернул ее за хохолок, она схватилась за макушку. И вдруг все миллиарды звезд, стоящие стоймя в черном небе, мне подмигнули.
– Я знаю, что я могу! И я очень могу! – крикнул я миллиардам мигающих звезд и рассмеялся, запрокинув голову к небу. Ведь со мной была девчонка, которую я выбрал сам.
Лиза
Я нашла фотографии своего отца. На антресолях в прихожей, прямо у входной двери. Множество его фотографий с мамой и со мной. Целая коробка. Я сразу поняла, что это он. Его улыбка чем-то похожа на мамину, такая же сияющая и легкая. В кого я сама? Я подбежала к зеркалу, улыбнулась и ничего не поняла. Я набрала воздух и подышала на зеркальную гладь. Мой выдох выпал на ней матовым облаком водяного пара. И я неожиданно увидела, как сквозь туманный круг медленно проступает чья-то улыбка. Она проявлялась как фотография, неясные очертания, четкие контуры, потом улыбка, как она есть на самом деле. Не знаю, чего я испугалась. Наверное, потому, что улыбка без туловища и лица – тоже идеальная вещь. Она на мгновение стала отцовской, так же мгновенно растаяла, и я снова увидела себя. Я нашла и потеряла общее с моим отцом совершенно случайно и испугалась. Он оказался гораздо ближе ко мне, чем я думала. Он улыбался моими губами!
