Ильдар Абузяров - Агробление по-олбански
Вернувшись домой с закрученными мозгами и с накрученным на безымянный палец куском провода, я этим же пальцем набрал ноль-девять. Почувствовал ответственность перед друзьями.
– Оператор семь-семь-семь слушает вас, – раздался голос почти сразу. Ночью ждать долго не приходится, – оператор семь-семь-семь слушает вас.
– Скажите, пожалуйста, где в нашем городе я могу найти чистых?
Я слышал, как оператор задает данные в поисковую систему.
– Алло, чистых в наших данных нет.
– Что, вообще чистых нет?
– Вообще нет.
Я подумал об Афродите. Говорят, она родилась из морской пены. А может быть, она родилась из телевизора. Бывает, нажмешь кнопку, и на экран выплывает прекрасная незнакомка. Богиня.
Может, древним был известен телевизор, в Атлантиде например. Или само море обладает ретрансляционными возможностями. И Афродита действительно вышла из морской пены.
По залу, завернутый в полотенце с кленовым листом, прошлепал Рауль. Нет, не Рауль – Аполлон.
Было слышно, как вспотели ступни его ног.
– Душно что-то, – сказал он.
– А ты никогда не задумывался над тем, что Александра…
– Что Александра?
– Нет, ничего. – Рауль в отличие от Жана был сама деликатность. Допросов не устраивал. – Просто я подумал, может, Александра показала свою грудь не на Олимпиаде, а на сборище шизофреников. Показала грудь, как показывают язык.
Глава 20
Покатушки вдоль большой воды
Согласно переписи населения в Перасте проживало 349 жителей: 146 черногорцев, 101 серб, 29 хорватов, 10 югославов, 3 боснийца, 2 македонца, 1 саджак, несколько десятков албанцев, цыган и русских и Эфлисон. Но самая большая опасность для всех перастцев исходила от Эфлисона.
Если делать что-то плохое, то делать это надо хорошо. Утром Эфлисон позвонил в полицейский участок и узнал, что арестованных накануне контрабандистов человеческими органами выпустили под залог и подписку о невыезде. Ничего не поделаешь. Слишком большие люди. Особенно доктор из Италии.
Стали прощаться с таверной, пока ее еще не сожгли. Петр вынес лучшие закуски, вино «Лозавицу» и ликер из полыни «Пелинковац». Последний был мягче, чем абсент, и таял во рту. На закуску всевозможные колбаски – чевапчичи, ражничьи, вешалицы. Скрученные колбаски напомнили человеческие кишки.
– Больше я ничего для вас сделать не могу. И про Большую Женщину я больше ничего не знаю. Даже не спрашивайте, она мне и так уже поднасолила!
– Ты не не знаешь, а недоговариваешь! – возмутился Петр.
– Тогда давай пойдем к морю и спросим у рыбаков, – предложил Эфлисон, – в таких делах они больше разбираются.
– К морю, – сказал Петр, вставая из-за стола и пытаясь перекинуть ногу через стол, а заодно и через склонившуюся над салатом голову своего друга Порошкански.
– К морю, – повторил, оторвавшись от салата из морской капусты, Порошкански.
– Подождите, – завопил Эфлисон, – здесь еще на дне кувшина осталось! Боснийский «вранец» лучше черногорского. А у меня только самое лучшее.
– Да ты что?! Мы больше не можем, в нас больше и капли не влезет!
– Тогда к морю, – согласился Эфлисон. – Но, чур, уж если рыбаки чего не знают о Большой Женщине, то мне и подавно этого не знать, – пытался требовать гарантий Эфлисон.
– Ничего не знаю, – возражал Петр, – все к морю!
Закрывая дверь, Эф наглаживал стены своего кафана, словно спину старого корефана, которого провожал на войну. Будь Эфлисон чуть побольше, наверняка бы стиснул свою таверну в крепких объятиях.
Петр не мог на это спокойно смотреть и повернулся лицом к рыдающему морю. В этом был большой риск – после обильной закуски выйти на чересчур крутые улочки приморского городка Пераст и посмотреть на море, словно через подзорную трубу или бинокль. Двузрок по-черногорски.
«Хорошо, что улочки Пераста узкие и сюда не проникает солнце», – подумал Петр. Утомившись стоять, он присел на корточки и увидел жирную-прежирную улитку. Она ползла вертикально по большому зеленому листу и вдруг не удержалась, сорвалась и упала на спину рядом с жуком «Жоржиком». От испуга спряталась в свой домик.
Петр перевернул улитку, она вылезла и, шатаясь, поползла дальше по своим улиточным делам, больше не обращая внимания на жука. Важная донельзя. Видимо, лист оказался горьким.
Местные говорят, несколько раз в год под воздействием луны океан то отходит в море, то возвращается назад. При отливе-приливе высвобождается огромная сексуальная энергия. А главное, вдоль всего побережья устрицы и улитки, до которых охоча Большая Женщина.
С высоты гор Которская бухта поражала воображение. Острова Госпа от Шкорпьела и Святого Георгия – словно подложенные великанам камни, чтобы ходить на тот берег, не делая крюка вокруг самого южного фьорда Европы. По преданию, в Перасте некогда жили настоящие пираты. Первый остров возник из кладбища потопленных кораблей. Второй якобы появился сам по себе.
– Посмотрите наверх, – продолжал экскурсию Эфлисон, – видите: там, на высокой горе Пяти стихий, замок? Это дом человека года – Душко Вуйошевича. Тренера «Партизана» и ЦСКА (Центрального спортивного клуба армии), что бился на равных с Орландо и обыграл «Кливленд». В Черногрии вообще живут самые большие люди мира. Все как один баскетболисты.
И правда. Горы Монтенегро, словно чернокожие великаны, норовили заколотить мяч солнца в корзину из сетки перистых облаков. Теснились, толкались локтями в трехсекундной зоне. Темная кожа лоснилась, белоснежные улыбки вершин сверкали.
«А может, и правда, – думал Петр, – гигантская женщина – одна из океанид, и это она перекрывала своей цепочкой вериги – самый узкий проход в бухту, чтобы ни одна мышь не проскочила. Не может быть, чтобы второй остров был не рукотворный. Да и первый не мог быть создан руками маленьких людишек. Всего скорее это проделки Большой Женщины, позавидовавшей Франу и Катице – черногорским Ромео и Джульетте».
– Куда поедем, – спросил у Порошкански Эфлисон, – на юг или на север?
– На юг город Бар, на север Чайниче, – развернул мысль картой Давид. – А что, может, поедем в Бар? Догоняться? Я еще «Горького листа» не распрбовал в этот раз.
– Нет, поедем в хорватско-рыбацкую деревню.
– Что за рыбацкая деревня? Почему на карте нет? – спросил Порошкански.
– Уже давно жители деревни покинули эти места, – пояснил Эфлисон, – и долгое время каменные дома стояли в безжизненном спокойствии. Знаешь ли, бывает такое спокойствие, когда вроде бы живешь, а вроде бы и нет. Но бизнесмены – те на месте сидеть не хотят. Им покой неведом. Они не могут просто гордиться красотой, они знают, что на красоте можно еще и денег подзаработать. Пару лет назад англичане выкупили эту деревушку с рыбьими потрохами и все восстановили. Теперь каждый дом – либо отельчик, либо дорогой ресторан, где подают в разном виде свежевыловленную рыбу, или еще что-то, что поможет получить прибыль.
– Зачем рыбацкая деревня, если каждый может сам рыбу ловить? – не понял Петр.
– Вот именно. Раньше каждый в море выходил за рыбой, в лес за дровами. А потом какому-то большому начальнику в голову пришло, что страну надо капитализировать. А как? Все превратить в товар. Все сделать предметом продажи – и воду и лес и воздух. Есть у меня приятель – заядлый рыбак Ивица. Но когда Ивица каждый вечер выходит на берег и ловит на живца с удочки – это не считается. Пойманная рыба и устрицы становятся товаром, когда бизнесмен Ивица построит устричную ферму или консервный завод. Наймет людей в отдел маркетинга. Начнет поставлять продукцию в ресторан, превращая бруски трески в исходный, готовый к употреблению большой экономикой материал. В итоге – совокупный национальный продукт растет, а экономика пухнет, пахнет и считает, что она процветает!
– Ой, сейчас лопну со смеха! – схватился за живот Порошкански. По-хорватски это звучало как «пукнути од смийха». И тут, глядя на корчившегося в припадке гомерического хохота Давида, Петр решил, что Большая Женщина и есть глобализация. Это она, Глоби, накатывая, как приливы, со своими инвестициями, поглощает маленькую Черногорию с потрохами – чтобы, высосав и выкачав все до капли, направиться в сторону офшора на Кипре. Движение капитала не знает границ.
– Человечество задумывается о новом мировом порядке только после глобальной катастрофы, – высказал свои мысли о Большой Женщине вслух Петр. – Она, как Артемида Эфесская, ради достижения добавленной стоимости раздувала бычьи пузыри, накачивала все в округе финансовыми удобрениями. А потом – ибо удовольствие не есть удовлетворение – у Большой Женщины случилась истерика. В итоге разразился глубочайший финансовый кризис, и Большая Женщина, как старуха в сказке Пушкина, осталась с разбитым корытом.
– То же самое и с культурой, которую мы продаем туристам, – словно вспомнив Пушкина, вмешался в разговор успокоившийся Порошкански. – Думаешь, нам, албанцам, охота торговать тем последним, что у нас еще осталось за душой, – песнями и притчами? А надо – для капитализации и якобы богатства страны. Каждый частный дом, что строили наши деды, уже превратили в отель. Зачем из кладбища с могилами наших предков делать туристический объект, а из наших жен и матерей туристическую обслугу? Оставьте кости предков в покое. Оставьте наших женщин нашим семьям. Горький лист, одним словом.
