Александр Бялко - Изнанка
– Так когда милиция и скорая приехали, ты дома сидел?
– Конечно, и руку бинтовал. Сильно он меня поранил. Кровь никак остановить не мог. Меланья позвонила в милицию, а чего говорить – от волнения не знает. Я говорю, скажи: убили Веткина, – сразу приедут. Она так и сказала. А потом поздно было.
– Понятно, зачем она пол на лестнице мыла.
– Конечно, капли крови вели прямо в квартиру. Только мы тогда ничего не соображали, думали, установят, что это кровь другого человека по ДНК.
– Поэтому она и показания давала у Пересовского в офисе. Дома ведь ты сидел.
– Да, все так и было. Сидел, свои похороны смотрел.
– Ну и как тебе? Я ведь сам там был и плакал.
– Ну прости, Паша, по-другому было нельзя. Пусть меня бы и оправдали, но это бы мне всю жизнь отравило. Пусть уж так: с друзьями общаюсь, в проектах участвую – живу значит. – Голос замолчал ненадолго. – Только телевидение – это жизнь.
Паше стало опять плохо, сознание уходило. Последнее, что он видел, – кружащееся московское небо над головой.
Маленькое заключение
В 15-й московской психиатрической больнице только что закончился профессорский обход. Профессор со своим аспирантом сели пить чай в ординаторской. Кружки были грязные и битые, чай в дешевых пакетиках.
– Вот что я вам скажу, коллега, обратите внимание на телевизионного режиссера – это интересный случай. Во-первых, посмотрите его записки, – профессор протянул общую тетрадь. – Вам это пригодится для научной работы. Вы ведь знаете, что психические заболевания не располагают к творчеству?
– Да, мы проходили.
– Проходили вы по учебникам, а тут на практике. Предположим, у вас болит нога, у вас уже нет желания писать «Я помню чудное мгновение». А тем более, если болит голова. Вообще никаких желаний. Творческих, я имею в виду. Во-вторых, он пишет о себе в третьем лице, как бы со стороны, это необычно для дневников. Посмотрите их внимательно, может быть, установите время начала заболевания. В-третьих, он еще и все названия зашифровал. Вообразил, знаете ли, себя на крыше гостиницы «Россия», как я понял, и решил полетать. Вообще, что ему не живется? Жена, дети, работа такая оплачиваемая. А он из окна своей девятиэтажки сиганул. Я вообще не помню случая, чтобы телевизионные режиссеры кончали жизнь самоубийством. Хорошо еще весна запоздала, и он попал в сугроб, а то бы прямо в морг. Так что вы посмотрите все случаи суицида с режиссерами, если они вообще есть. И у нас, и на Западе. – Профессор вздохнул. – Господи, да что же им не хватает? Если бы психиатры получали у нас, как телережиссеры, в России бы ни одного сумасшедшего не осталось!
Письмо с того света, о котором не знал Пушкин
А рассудим-ка еще вот как – велика ли надежда, что смерть есть благо?
Платон. «Апология Сократа»Как и все москвичи, Парамон Чернота виделся с родственниками очень редко – с теми, что живут в Москве, не говоря уж о других. Суета столичной жизни не оставляет времени ни на что, некогда позвонить и спросить о здоровье. Своей любимой тетке он звонил два раза в год. Один раз – в ее день рождения, перед Новым годом, а второй – 6 июня, в день рождения Пушкина. Его тетка была литературоведом, и Паша справедливо считал этот день ее профессиональным праздником. Тетка, самостоятельная и одинокая, все время отдавала работе. Ее работа во многом повлияла и на Пашин выбор профессии. И хотя писателем, как хотела тетка, он не стал, литературоведом – не захотел, зато из него получился неплохой журналист. Под Новый год разговор ограничивался пожеланиями долгих лет и здоровья, а вот 6 июня каждый раз происходил примерно такой диалог:
– Здравствуй, тетя! Поздравляю тебя с Пушкиным.
– Здравствуй, Паша. Сколько раз я тебе говорила, что Пушкин – это наше, но не все! И до Пушкина, и после него были в России великие писатели. Русская литература – это великая литература. До Пушкина был Державин. Ты хоть знаешь, что его стихи стали народными песнями?
Паша знал. Он знал, что дальше она расскажет про песню «Пчелочка златая, что же ты жужжишь» на стихи Державина. А дальше перейдет к «Коньку-горбунку» Ершова.
– А про «Федота-стрельца» Леонида Филатова?
– Ты зря смеешься, и сейчас есть масса прекрасных русских писателей.
Паша знал, что из современных писателей великим она считает только Савелия Макаровича Сушкина, с которым была знакома. Говорить о нем она не любила. Это предполагалось само собой.
– А знаешь ли ты, как сильно повлияли на Лопе де Вега события в России?
Паша знал. Он знал, что слова «Великая революция» были впервые в мире написаны про выборы русского царя после Смутного времени. Знал, что на Вольтера повлияла переписка с Екатериной и многое другое, о чем знают литературоведы. От западной литературы разговор плавно возвращался к Пушкину. В свое время тетя писала за Пашу курсовую по «Маленьким трагедиям». Паша вел тогда разгульную студенческую жизнь, и на курсовую не хватало времени. Тетка не хотела, чтобы Паша вылетел из университета. Работа была великолепной. Ему оставалось только прочитать и сдать курсовую. Известный литературовед Зинаида Чернота получила «тройку», но Паша никогда ей про это не рассказывал. «Тройка» не «двойка» – за нее из университета не выгоняют.
Затем были прощания и пожелания. И так, практически без изменений, из года в год. Поэтому Паша не мог не удивиться, когда тетка позвонила ему сама в сентябре.
– Паша, у меня к тебе просьба.
– Конечно, тетя Зина, а что такое?
– Приходи ко мне завтра, надо поговорить.
– Хорошо, приду, – ответил озадаченный Паша.
– С утра, пожалуйста, не поздно.
– Приду, конечно, ты же знаешь, у журналистов свободный график. Приду пораньше. А в чем дело?
– Придешь, тогда и поговорим.
– Хорошо, до завтра.
– До завтра.
Паша понимал, что рано или поздно, но такой звонок будет. Тетка была совершенно одинока, и Паша был ее ближайшим и единственным родственником. Она жила в академическом доме, в центре Москвы, в тихом переулке. Окна выходили во двор, и с трудом верилось, что всего в ста метрах шумит и грохочет днем и ночью Ленинский проспект. Утром, не слишком рано, но и не поздно, Паша нажал на звонок квартиры. Тетка открыла быстро и решительно, как будто стояла за дверью и ждала.
– Здравствуй, Паша! Целоваться не будем. Не надо.
– Здравствуй! Что случилось?
Без лишних слов и сантиментов тетка перешла к делу:
– Паша, я сегодня ложусь в больницу, откуда, наверное, уже больше не выйду.
– Что ты, тетя Зина!
– Не надо дежурных фраз. Если все будет хорошо, то пусть так и будет. Я на всякий случай. Пойдем.
Квартира была двухкомнатная. Посреди большой, почти пустой комнаты с эркером стояли стол и четыре стула, другая – рабочий кабинет – была завалена книгами и одинаковыми папками. Паша помнил, что и курсовую она отдала точно в такой же папке. Тетка подошла к секретеру и открыла верхний ящик.
– Вот тут документы не квартиру. Все как следует, заполнено на тебя.
– Да не надо мне...
– Молчи и слушай. Тут, в ящике пониже, деньги и сберкнижка. Если на лечение понадобятся деньги мне в больницу – вот здесь.
– Да не надо, у меня есть.
– Вот кончатся эти, тогда свои и трать, а не потратишь – на похороны сгодятся.
– Не надо этого всего...
– Это я на всякий случай тебя загружаю. Есть и просьба.
– Это пожалуйста.
– Через два дня семьдесят пять лет Савелию Сушкину. Будет отмечать вся страна. На конференцию о творчестве я не прошу тебя ходить, а на могилку его на Спасо-Преганьковском кладбище обещай мне, что две гвоздички отнесешь.
– Обязательно, ты не волнуйся.
– Ну тогда, кажется, все. Да, там, где деньги, еще и побрякушки от моей бабушки, твоей прабабушки. Они твои по праву. Сама я золота не покупала. Там все старинное. Вот комплект ключей от квартиры, возьми. Вроде все. Иди домой, не мешай мне собраться, я все-таки женщина.
– Скажи хоть, в какую больницу. Я приходить буду.
– В третью, онкологическую. Там моя школьная подруга стала главврачом, я буду спокойна, что в обиду меня не дадут.
– Как ее зовут?
– Я и сама не знаю. Для меня она просто Люся. Отчества ее не помню, а фамилии она раза три меняла, какая теперь, и не знаю.
Паша вертел в руках связку ключей, не зная, чем закончить разговор, и понимая только одно – у него началась новая жизнь. Тетка не садилась ему на шею. Гораздо хуже было бы, если бы она помирала дома. Надо было бы круглосуточно дежурить. С ее стороны это было очень благородно, тем более никто не знал, сколько времени эта болезнь продлится. То, что она не пошла на юбилей своего кумира, означало, что дела совсем плохи.
– Все я вроде бы сделала, ни о чем не жалею, только вот одно жалко! Я так и не нашла последнего рассказа Сушкина.
Тетка знала, что говорила. Если бы она сказала: «Паша, выполни мою последнюю волю, найди рассказ Сушкина», – Паша поклялся бы, а потом бы каждый год терзался мыслью, что было некогда и он так ничего и не сделал. Но если один Чернота говорит другому, что он что-то недоделал, то их фамильная гордость поднимет и больного, и неходячего. Паша понял, что обречен искать этот рассказ.
