Владислав Дорофеев - Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене
У меня внутренняя драма, милая, либо я должен уйти из этого мира вовсе (чего либо не хочу, либо не чувствую потребности, поскольку не готов к тому), либо играть по более жестким и циничным правилам (знаю, что могу), но после многих лет жизни по романтическим правилам – сложно, страшно.
Но выхода нет.
Мне предстоит сильнейшая внутренняя ломка, я должен перестать доверять людям, я должен их проверять, все это так, но главное состоит в том, что впредь я буду (придется, ничего не остается, нужно) рассчитывать только на себя. Я должен научиться разделять. Потому что мое изначальное доверие к людям идет от артистического таланта, умения перевоплощаться в людей и вбирать в себя их характеры; такое природное свойство и тормозит мое профессиональное развитие, приобретение денег, богатение и прочее, чем славится этот материальный мир, в котором, оказывается, можно двигаться вперед только в том случае, если ты ненавидишь ближнего, относишься к нему как к сопернику, только если рассчитываешь на себя одного. Материальный мир – это скопище убийц, этот мир строится по законам конкуренции и соперничества, взаимного убийства и подлости. Голубчик, говорю я себе, научись, работая в материальном, с материальным, на материальное, научись играть эту роль хищника и бескомпромиссного убийцы. Не возлюби ближнего своего, но возненавидь ближнего своего. Только в этом случае ты можешь добиться успеха в этом материальном мире.
Хорошо ли это?!
Как много людей убили себя и ближних в огромных количествах, начиная с Христа, чтобы доказать обратное, но, видимо, невозможно перекрасить черный цвет в белый, в противном случае нужно уничтожить и белый, поскольку черный – это только тень. Если утверждать, что кроме белого ничего нет – это уничтожить, уничтожать этот мир, это даже не романтизм, это уничтожение материального мира.
Но я не хочу быть дальше нелепым участником в этой нелепой драме в поисках мира, окрашенного только белым цветом. Не хочу.
Боже, я страдаю. У меня ощущение, что мне нужно содрать с себя старую шкуру, а все внутренности выскрести, чтобы получилось что-то новое, свободное и устремленное. Я разодрать себя хочу, чтобы выпустить на свободу новую волю, нового человека. Я – кокон, который много лет хранил и развивал и питал какое-то еще неизвестное и неизведанное существо. Но пришла пора взорвать, взломать этот затвердевший кокон и выпустить Его наружу. Кто Он, что Он, куда, почему, когда, зачем? На последний вопрос я знаю ответ. Сейчас и сегодня произойдет рождение Этого нового человека, который в отличие от меня, будет знать, что делать и как жить.
У меня сейчас период, который характерен тем, что я не изучаю жизнь, как я это делал, например, в Одессе, а внедряюсь в нее активно. Пытаюсь ее перелопатить в некотором направлении и сотворить нечто, что можно будет эксплуатировать, чтобы со временем получать деньги.
Странно, что я до сих пор не могу новую реальность переносить на бумагу, не могу добраться на бумаге до тех самых художественных образов, которые, собственно, и являют собой читателю новую художественную реальность. Не умею пока воссоздавать новую реальность, которая, собственно, и есть смысл и назначение художественной литературы. Единственное, что я пока могу, это устанавливать взаимосвязи между разрозненными реальными фактами, превращать набор заурядных фактов в артистическую гармонию мира.
Ощущение, что я уже не на перепутье, а на изготове, на старте, перед началом осуществления новых возможностей.
Как много невыраженного, когда я думаю о тебе, как много нового, когда мечтаю о тебе, когда я думаю о том, что мы с тобой – это жизнь на грани безумия, даже, за гранью безумия, это – новый опыт отношений, которых не знали наши предки, твои, потому что им было нельзя, мои, потому что не додумывались. Господи! Как много необходимо выдержки, чтобы пробиться сквозь логику, обстоятельства, правила и привычки, обязательства и настроение, долг и веру – к непосредственному веществу жизни, и удержаться там, не сорваться в безумие.
Господи! Помоги нам сотворить самих себя, помоги уберечь самих себя, помоги нам уберечься от самих себя. Господи! дай нам так, как мы хотим!»
«Не могу больше. Чувства и мысли переполняют грудь и голову. Хочется весь мир перевернуть, перетряхнуть все времена и вытянуть нити дорог из небытия, чтобы на одной из них отыскать отца, поджидающего где-то на одном из поворотов в вечность маму. И меня когда-нибудь и когда-то, где-нибудь и где-то».
«8 июля 1996 г. Любимый! Скоро у меня будет собственная квартирка. Двумя этажами ниже, под жильем Матильды, у которой мы временно остановились, живет девушка, которая отказывается от квартиры и уезжает куда-то к своей маме. И владелец дома согласен сдать это жилье мне. Квартира маленькая, но романтическая. Омрачает радость одно не романтическое обстоятельство – девушка больна СПИДом, она тает на глазах, она поедет умирать к маме, ей уже ничем нельзя помочь.
Я так счастлива получать твои письма, в каждом из них – твоя новая черточка, я все время открываю для себя что-то новое и, знаешь, часто поражаюсь, как тебе удается найти нужные, то есть очень верные слова, чтобы выразить то, о чем я тоже задумывалась или чувствовала где-то внутри себя. Я уже писала тебе нечто подобное, но вот прочитала сейчас твое письмо и снова возникло это ощущение. Я, к примеру, не могла облечь в слова свою извечную мечту о море, необъяснимая магия уже заключена в самом слове (если несколько раз повторить его, чуть дольше задерживаясь на „о“, то словно бы слышишь шум прибоя). Подумала, а как это в других языках – там тоже есть нечто подобное, но русское слово живее, подвижнее что-ли (из-за дрожащего „р“), а в тех языках, которыми я в какой-то мере владею – полный штиль и тишина, согласный – „з“, „с“ или „ш“ и долгий, тающий в воздухе гласный. А может я все это придумала, не знаю. Вспомнила сейчас, что много лет назад я выписывала в маленькую тетрадочку понравившиеся описания из разных художественных произведений. Было там несколько портретов, а все остальное – сплошь морские пейзажи. Но потом забросила я все это, и потерялась куда-то тетрадочка.
И еще очень точно ты написал о нашем теперешнем одиночестве, как о поиске новой жизни, новой любви. Всего два месяца, как мы в разлуке, а словно целая жизнь прожита, целая эпоха в наших отношениях, родной мой, спасибо тебе за то, что ты сказал мне о моем предназначении, ты замечательно сказал, а я – трусиха, я боялась произнести эти слова вслух или даже выразить на бумаге. Ты очень сильный и смелый (помнишь, ты сам говорил мне, „если боишься, значит, у тебя все получается“). Может, еще просто не пришло время перейти эту черту, за которой начинается новый человек, новое качество человека, за которой начинается гениальность. Мне кажется, должны соединиться в одной точке, в одном человеке и в одно время силы разных стихий, какие-то токи, энергии (я не знаю, как все это назвать, но я думаю, ты поймешь, что я хочу сказать), и некоторые из них не зависят от самого человека, от его воли, какой бы сильной она ни была. И в этом резонансе рождается, наверное, новое состояние души и духа, рождается гений. Значит, чего-то еще не случилось, это „что-то“ еще впереди.
А десять лет назад ты, действительно, „беззаботнее улыбался“, очень легкая у тебя была улыбка.
Твоя».
«Улыбка гения! Это – про отца. Мой отец – гений. Странно звучат эти слова. Но это общеизвестно. Моего отца изучают школьники на уроках литературы, а барышни плачут над его текстами до сих. Но я и подумать не могла, что такую сущностную роль в становлении, а точнее, в завершении гения моего отца сыграла мать. Эта скромная барышня, опоздавшая к своему рождению лет на сто».
«9 июля 1996 г. Родная моя! Недоверие к себе и богу – два основных мотива моей жизни. Это и храм голосов моих, в который вошла ты.
Накладываясь, перебивая, вытесняя, оттеняя, и производя иные действия с психикой, волей, умом и душой героя – добираясь иногда и до духа, – два этих зайца поедают себя и внутренности геройские, превращая кожу изнутри в до блеска начищенное голенище. Можно выворачивать и надевать на чью-то нежную ножку. Так ведь такая небесная обувь сноса не знает.
У меня постепенно намечаются контуры дальнейшего движения. Частный бизнес со значительными оборотами и интеллектуальным предпринимательством, и профессиональная карьера, постепенно соединяющая журналистику с литературной деятельностью. Делаю, продираюсь, но до конца не верю в то, что все может получиться. Страшно. Господи! Я всего на свете боюсь. Страх особый, боюсь не за себя, боюсь разрушить привычный порядок вещей, не создав нового. Это страх создателя. Страх создателя, созидающего жизнь.
