Виталий Щигельский - Время воды
В общем, бриться я не стал. И причесываться. Я не конторский клерк и не «всегда пожалуйста», чтобы ходить прилизанным. Я не стал завтракать. Это мещанство — завтракать в пять часов дня. Я выпил два стакана ледяной воды с витаминами и пошел одеваться. Небрежность лица (переходящую в пренебрежительность к уголкам губ) я компенсировал черной, как космос, тройкой и черным шелковым галстуком в косую серебряную полосу. Я не покупал вещей в магазинах и на распродажах, у меня был свой портной, человек старой закалки, с чувством цвета и формы и естественной, но редкой для его профессии ориентацией. В довершение сборов я уложил в карманы тонкий, почти пустой кошелек, простенький сотовый и прозрачный пакетик с ватными шариками.
Вася ждал у входа, топтался возле заведенной машины, изо рта у него валил пар, а рожа была в красных пятнах.
— Здравия желаю, Виктор Владимирович! — громко поздоровался он, по-собачьи наклоняя голову, одновременно радуясь, стыдясь и раскаиваясь.
— Привет. Нажрался вчера?
— Никак нет. За хоккеем выпил немного, — Василий любил, когда я с ним говорю по-простому, размякал, переставал бояться, терял дистанцию и становился откровенным. — Во втором периоде разволновался и переборщил чуть. Все-таки чемпионат мира.
— Наши?
— Просрали. Засудили канадцы, суки.
— Время придет, разберемся.
— Вы уж не забудьте, Виктор Владимирович.
— Не забуду. Давай к Белозерским-Белосельским, к Быдлиным то бишь. На бал.
Вася увлеченно рулил, посасывая «Антиполицай», я же мысленно вернулся на подводную лодку Косберга. Это место помогало сосредоточиться. Стоило только воспроизвести внутренности субмарины в мельчайших деталях…
Косберг подошел к одной из многочисленных наглухо задраенных дверей и приник глазом к едва заметному углублению. Несколько мгновений он осторожно и внимательно разглядывал что-то, а затем поманил меня длинным костистым пальцем.
— Смотри, Витя, смотри, — сказал он, даже не пытаясь скрыть охватившего его возбуждения.
Углубление в двери оказалось «глазком» с встроенной оптикой, увеличивающей угол обзора. Там, внутри, были девушки. Группа одинаковых девушек в синих косынках и ситцевых платьях в горошек. Серенькие, полупрозрачные, высушенные от недостатка света и воздуха, они казались мне, мужчине, лишенному женского общества, образцами непривлекательности. Девушки сидели плотно и вышивали на кроваво-красной шелковой шторе золотые звезды, серпы и молоты. По движению их бледных губ, по заломам бровей, трепетанью ресниц я догадался, что они поют песню.
— Это ткачихи? — спросил я у каперанга.
— Они.
— Что они делают?
— Они поют.
— Они поют грустную песню, Косберг. Я не слышу слов, но готов разрыдаться.
— Я тоже, Виктор, я тоже. Народные песни — самые грустные. Народу всегда хуже всех. Простому народу.
— Почему тогда вы не отпустите их, каперанг?
— Поверь, на воле их ждет худшая участь. Чтобы они не пропали совсем, их нужно подготовить к воле. Как и тебя.
— Зачем вы заставляете девушек шить этот флаг? Это бессмысленное занятие.
— Я тренирую их, Виктор. Я формирую их взгляды. Я готовлю ткачих к богатству и власти. Но прежде чем научиться повелевать, они должны пройти унижение работой.
— Не понял.
— Ну, в жизни все должны пройти через унижение, чтобы сломаться или закалиться. Другого нам не дано. Ты вот прошел через унижение работой на складе и через алкоголь. А в запертом трюме ты унижал себя жалостью, понимаешь?
— А ткачихи при чем? Вы им тоже меня через «глазок» показывали?
— Показывал. Девушки должны знать, с какими людьми им не стоит связываться ни в коем случае.
— Спасибо.
— Тебе спасибо, они многое поняли.
— Ну, а богатство, власть? Как ткачихи могут добиться власти?
— Ткачихи не могут. Но мои девушки сумеют после правильной подготовки, — Косберг замялся. — Треть из них, по крайней мере. Остальных придется отправить обратно на фабрики и вокзалы. Я их тренирую, но не все могут пройти отбор проб.
— Вы что, всех их прете?
— Как грубо, Виктор, — Косберг нахмурился. — Здесь нет места пошлости. Я подвожу девушек к пониманию, что секс это не бл…во, а разновидность кун-фу.
Мне стало скверно от зависти, поэтому я сделал вид, что возмущен.
Косбергу не было дела до моих эмоций, он увлеченно продолжил:
— Высшее проявление кун-фу, когда управление миром происходит через сокращение влагалища. С этого места буду подробней. Слушай внимательно, вопросы потом. Итак. Мужчины, лишенные общей созидательной цели, становятся честолюбивы, жадны, низки и подлы. Они делаются безумными и безудержными, они стремятся к деньгам и власти. Потому что деньги и власть в мире, лишенном цели, заменяют собой все остальное. Кроме женщин! Понимаешь, Виктор? Вот в чем их прокол. Оказавшись на вершине, мужчины осознают свое истинное ничтожество и начинают судорожно искать женщину. Сначала им кажется, что власть и деньги автоматически дают право на обладание слабым полом. Теми женщинами, которые интересуют их — молодыми, длинноногими, с точеными крепкими жопами. И судьба предоставляет им такую возможность, но… тут как в пословице: «Всяка бл-дь дает, но не всяка берет». Вскоре возможность владения женщинами за деньги сменяется желанием подчинения. У богатого мужика здесь есть только две возможности: обратиться в мужеложство или найти себе госпожу. Заметь, что так происходит в природе — самки выбирают себе самцов. Вот здесь и появляются мои девушки. Ибо я создаю из них самок, дерзких, сильных, стройных, с правильными пропорциями. Да они и без моей помощи такие, заметь, не от диеты и тренажеров, а от работы и голода. В мою задачу входит всего-то отмыть их, купить косметики и показать, как следует пробираться к богатству и власти через эрогенные зоны. Моим девушкам не нужно будет добиваться мужчин. Это мужчины будут добиваться их. А они в это время будут управлять мужчинами, использовать их власть, тратить их золото. Я же буду управлять их вагинами, то есть управлять движущей силой общества.
— А я? — масштабный подход каперанга к проблеме вызвал у меня приступ испуга. — Товарищ капитан первого ранга, я не голубой.
— Я тоже, Попов, я тоже. Педиков и без нас развелось слишком много. Я ведь почему предпочитаю иметь в отряде ткачих?
— Потому что женщина, в отличие от мужика, не может стать пидором, — предположил я.
— Понимаешь, — удовлетворенно крякнул Косберг.
Это я понимал, это было логично. Я издал громкий вздох облегчения.
— Тебе предстоит другое, — каперанг улыбнулся и продолжил свои пояснения. — А ну-ка, напой мне «тройку», юнга.
— «Три-те-бе ма-а-а ло-о-о», — протянул я, успокоенный словами Косберга.
— Точно как в учебке. И без мата. Молодец, — похвалил каперанг. — Слухач. Прирожденный слухач. Вот оно твое предназначение: ты будешь слушать. Слушать, записывать и запоминать.
— Что слушать?
— Не «что», а «кого». Мы будем прослушивать всех людей, которые попадут в поле нашего интереса.
— Это запрещено.
— Чушь. Ты работаешь у меня, и для тебя больше не запрещено ничего. Но хватит болтать. Тебе пора возвращаться в свою каюту. Ты должен продолжать обучение. Пойдем!
Я хотел попросить каперанга о поблажке, хотел очутиться на воле хотя бы на час. Но Косберг предупредил мою просьбу:
— У нас нет времени на сантименты, Виктор. Враг не дремлет, даже когда он спит. Понимаешь?
— Но… — вырвалось у меня.
— Дальнейшие разговоры бессмысленны, — каперанг погрозил мне пальцем. — Большинство разговоров бессмысленно. Ты скоро это узнаешь. Тебе будут проигрывать пленки, на которых записаны беседы и разговоры тех, кого принято называть «сильными мира сего». Тебе не следует учить наизусть содержание. Ты должен обрести способность разбираться в подоплеке, научиться улавливать то, что стоит за словами. Ты должен понимать то, что имеют в виду и о чем думают люди на самом деле, когда произносят те или иные слова или фразы.
Мы шли обратно. Мои ноги цеплялись за переборки, и Косберг сдавил мое плечо холодными крепкими пальцами.
— Я не смогу! — крикнул я, когда каперанг втолкнул меня внутрь моей одиночной каюты.
— Сможешь. Ты будешь сидеть здесь, пока не научишься. Зато когда ты научишься, ты обретешь уверенность и могущество, ибо поймешь, что эти самые «сильные мира сего» такие же говнюки и ничтожества, как ты сам.
Глава 18. СЛУШАЯ ПРЕСМЫКАЮЩИХСЯ
«Родин» было шесть: шесть отдельных государств, шесть центров силы. А город был один. Хотя и большой.
Впрочем, не такой большой, как хотелось бы. Мест отдыха, мест для встреч, мест для переговоров, мест просто престижных с высокой себестоимостью не хватало, и достойные люди различных «родин», мнение которых о себе требовало неограниченного простора, постоянно натыкались друг на друга, испытывая психологический дискомфорт, грозивший перейти в открытое противостояние. Попытки разделить город на равные части, чтоб впредь избегать неприятных контактов, однозначно оканчивались неудачей. Элиты «родин», которым в школе и ПТУ были насильно привиты основы культуры, претендовали на Петроградку и Васильевский, и никто не хотел иметь штаб-квартиру в Купчино или в Веселом поселке. К тому же, в двадцать первом веке тяга к наживе приобрела интернациональный характер и беспощадно сметала границы между государствами и нациями. Ни одна даже самая развитая отрасль, будь то лесная или нефтяная, не могла существовать в чистом виде вне взаимодействия с другими отраслями. Поэтому приходилось уживаться.
