Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём
— В четверг начнется, Джимми, — сказал Джо, проводя меня в свой офис.
— Начнется?
— Да, Джимми, первый съемочный день. Наконец-то!
— Поздравляю.
— Спасибо, Джимми. — Он постоянно говорил сам, чтобы как можно меньше возможности дать говорить мне. — Мы начнем со съемок на натуре — на Химском озере и в горах. Мы поедем все вместе, вся группа. Офис мы закроем на две недели. А в Грюнвальде вы можете чувствовать себя свободно — вы и Маргарет.
— Почему?
— Дом принадлежит вам! Я, естественно, тоже уеду!
Это было намного лучше, чем я мог себе представить.
— Я надеюсь, перед этим я смогу получить свои деньги? — спросил я.
— Ну конечно, Джимми, конечно! — Он позвонил, и вошел его немецкий бухгалтер. Джо попросил его выписать чек на мое имя и принести на подпись. Бухгалтер удалился. В тот же момент я встал, чтобы попрощаться.
— Вы не должны сразу же убегать, Джимми!
— Нет-нет, должен. У вас много работы, я знаю. Я подожду в приемной.
Он был тронут моей тактичностью, его глаза увлажнились, когда он пожимал мне руку:
— Добрый старый Джимми! Желаю вам всего хорошего в эти две недели.
— Мы же еще вечером увидимся.
— Ах да, — сказал он смущенно, — конечно.
Я кивнул ему еще раз и пошел в кабинет бухгалтера, который находился рядом с офисом Джо. Бухгалтер был один и как раз тщательно заполнял чек. Чековая книжка лежала рядом с ним. И маленький сейф с наличными деньгами, актами и другими чековыми книжками, стоял открытый.
— Минуточку, мистер Чендлер, — сказал он, поднимаясь. Он подул на формуляр, чтобы чернила быстрее высохли.
— Можно мне здесь подождать?
— Пожалуйста, — сказал он и пошел к Джо.
В следующее мгновение я уже стоял у открытого сейфа. Один момент, два движения — и у меня было то, что я искал: начатая чековая книжка расчетных чеков для Рейн-банка и номер счета Франкфуртской кинокомпании. Я вырвал три незаполненные странички, сунул их в карман и снова сел.
Сразу за этим вошел бухгалтер и подал мне мой чек, подписанный Джо. Я поблагодарил и попрощался. Первый шаг был сделан.
Оглядываясь назад, я могу сказать, что это был самый рискованный шаг, связанный с самой большой и самой опасной долей случая. Все последующие, даже и такие же опасные, были в действительности намного проще в исполнении и являлись просто следствием первого.
В последующие три дня я в основном лежал в саду и отдыхал. Маргарет много раз пыталась завести разговор обо мне, о моей болезни, о будущем и о проблемах, которые оно готовит, но я всегда сразу же пресекал эти попытки, и у нее не было достаточно мужества продолжать разговор вопреки моей воле.
— Пока я ничего не могу тебе сказать, — отвечал я ей. — Это для меня нелегко. Ты должна дать мне немного времени.
— Нет, Рой, — шептала она. — Может, я могу тебе как-то помочь?
— Дай мне побыть одному, — просил я. Я использовал это одиночество для точного и бесстрастного размышления над моими шансами и последующими задачами. У меня было много тем для обдумывания. В среду до обеда я учился подписываться за господ Лидделтона и Хилла (К.М.). Я нашел старое деловое письмо, на котором были их подписи. Их обоих я не знал. Отдыхая, я представлял себе, как они выглядят. Лидделтон казался мне маленьким, толстым и злым, склонным к апоплексическому удару. Хилла я представлял обычно аскетом, бесцветным, монашеского вида, которого по вечерам темные инстинкты выгоняли на темные улицы. После обеда я настолько продвинулся, что рискнул поставить подписи на чеках. Они были не совсем похожи, но это было не страшно. Потому что чеки никогда не должны были попасть в Рейн-банк.
Я заполнил два чека. Один на 104.650 немецких марок, другой — на 84.500 немецких марок. Я намеренно выбрал не круглые суммы. За исключением обеих подписей, все остальные графы я заполнил на печатной машинке. Можно было быстро установить, что это была моя машинка. Таким образом, можно было быстро установить, кто подделал чеки. Третий чек и лист бумаги, на котором я тренировался, я сжег. Потом я опять лег в саду и начал размышлять.
В четверг после обеда я поехал в банк. Я был там очень недолго и взял только один из многих конвертов, которые кладутся на столики для посетителей. На конверте стоял штамп банка. Я сунул его в карман и поехал домой, где напечатал на конверте адрес Рейн-банка и сделал пометки «Заказное» и «Экспресс». Затем я засунул в конверт два чистых листа бумаги и заклеил его. Этот конверт должен был еще сыграть свою роль.
В пятницу утром я поссорился с Маргарет. Я сказал ей, что хочу поехать на одну ночь на Химское озеро посмотреть съемки на натуре. Она была очень воодушевлена этой идеей и начала приготовления к скорому отъезду. Я постарался прояснить недоразумение:
— Я хочу поехать один, Маргарет.
— Ты не хочешь меня взять?
— Нет. Лучше нет.
Она молча смотрела на меня.
— Ах так, — сказала она и отвернулась.
— Что — так?
— Ничего. — Она смотрела в сад. Ее плечи затряслись. Она опять плакала. Она очень много плакала в эти дни.
— Почему ты плачешь?
— Я не плачу, — всхлипнула она.
— Просто потому, что я хочу один день побыть один?
Она повернулась, ее щеки были мокрыми, но в глазах горел сумасшедший огонь, который не просил сочувствия и понимания.
— Речь идет не об одном дне. Я точно знаю, что ты поедешь не на Химское озеро. Но мне все равно! Но нам надо когда-то откровенно поговорить друг с другом — обо всем! Нам сейчас надо обо всем поговорить!
— Почему?
— Потому что дальше так не может продолжаться! Ты что, не понимаешь, что для меня это невыносимо? Скажи мне наконец правду! Или ты уходишь? Целую неделю ты лежишь в саду и думаешь! О чем ты думаешь? Ты не хочешь мне сказать?
— Еще нет, — ответил я. Во мне колотилась сумасшедшая потребность сказать ей. Скоро ты узнаешь, думал я с каким-то ликованием, скоро все будет известно, предельно ясно…
Наша короткая стычка закончилась ничем. Я уехал один, она осталась в Грюнвальде. Я сказал, что вернусь в субботу. Она приняла это к сведению в твердой уверенности, что я поехал к Иоланте и что она ничего не может с этим поделать. Я видел ее в зеркале заднего обзора, когда отъезжал. Она стояла неподвижно, ее лицо представляло собой маску замешательства и беспомощности.
Ее идея-фикс, что я еду к Иоланте, навела меня на одну мысль. Когда я приехал в город, я пошел на почтамт и заказал разговор с Химским озером. Я попросил Джо Клейтона, и мне повезло. У него было время поговорить.
— Джо, — сказал я с особой веселостью, с которой мужчины говорят о подобного рода вещах, — вы должны оказать мне маленькую услугу.
— Да, Джимми?
— Я сказал Маргарет, что поеду навестить вас на один денек и переночую на Химском озере.
— Здорово, Джимми! Это очень хорошо! — Звучало честно, он действительно радовался.
— Но я не приеду и не буду ночевать на Химском озере, — сказал я.
— Нет?
— Нет. Я переночую в другом месте.
Возникла смущенная тишина. Джо нравилась Маргарет. Я нравился ему больше, но ему было неприятно то, чего я требовал от него.
— Вы поняли, Джо?
— Да, Джимми, я понял.
— И если она позвонит…
— Да, Джимми, понятно. Тогда я скажу ей, что вы здесь, но как раз спите, или ловите рыбу, или делаете что-то другое.
— Спасибо, Джо.
— Пожалуйста. — Пауза. Затем: — Джимми?
— Да?
— Вам это действительно нужно?
— Да, Джо.
— Маргарет хорошая женщина.
— Да, это так.
— И несмотря на это…
— Да, — сказал я, — несмотря на это. Так надо. Мне надо срочно привести в порядок одно дело. — Я говорил правду.
Я провел целый день в городе. В машину я положил маленький чемодан с бельем и туалетными принадлежностями. После обеда я поехал к ювелиру и попросил показать мне украшения. Прошло какое-то время, прежде чем мы поняли друг друга и ювелир сообразил, что я намереваюсь вложить мои средства в украшения. С этого момента он стал обслуживать меня с изысканной вежливостью. Я пробыл в магазине почти час. В конце концов я выбрал три вещи: золотую табакерку, украшенную двумя переплетенных кольцами из сапфиров, античное рубиновое кольцо с бриллиантами в форме змеи, обрамленное платиной, и современное кольцо с изумрудами. Оба кольца были сделаны так, что их мог носить и мужчина. Все три вещи вместе стоили тридцать пять тысяч марок. Я сказал, что мне надо еще уладить банковские формальности и что я приду в субботу до двенадцати часов. Для проформы я оставил задаток в тысячу марок и назвал свое настоящее имя: Джеймс Элрой Чендлер. Казалось, что ювелир привык к американцам всевозможного рода. Он не выказал ни малейшего удивления ни величине суммы, ни моей манере покупать украшения.
Около пятнадцати часов я поехал в офис «Пан Америкэн Эйрвэйз» и купил там авиабилет во Франкфурт и обратно, который был заказан по телефону. Он тоже был на имя Джеймса Элроя Чендлера. Я хотел в последние часы пользоваться этим именем как можно чаще. Самолет вылетал в восемнадцать часов, автобус в аэропорт отходил от офиса «Пан Америкэн Эйрвэйз» в семнадцать часов. В двадцать часов самолет был во Франкфурте. Свой маленький чемодан я сразу оставил в офисе. Затем я позвонил Мордштайну и спросил, не могу ли я случайно рассчитывать на бумаги.
