Горан Петрович - Осада церкви Святого Спаса
Примерно в то же время как великоименитый Милутин верхом во главе своего войска выступил из Скопья, на защиту монахов Жичи из Дебрца вышло еще одно войско, только гораздо меньшее. Впереди шли двое, они несли иконы Христа и Богородицы в серебряных окладах (их светлые лики разгоняли по пути все тени), за ними король Драгутин, король призрачный, только по званию, настоящим могуществом в Сербии обладал его младший брат. Еще на соборе в Дежеве, при разделе власти, старший, Драгутин, передал все королевские регалии Милутину и с того самого времени жил, удалившись отдел, полностью предавшись семье и правоверию.
– Остановимся!
– Государь, да мы только вышли! Позвольте еще хоть немного продвинуться! Дайте вашим ранам затянуться! У вас вся кожа порвана! Кровь не успела свернуться, после того как вы ползли на коленях!
– Остановимся?! Что значат эта капля или две по сравнению с тем, что ради нас взял на себя Христос!
Полная противоположность брату, Драгутин продвигался медленно, если вообще можно говорить о каком-то продвижении. Прежде всего он считал нашествие болгар и куманов наказанием Божьим за преумножающиеся людские грехи, или, в лучшем случае, испытанием того, насколько крепка вера сербов. Поэтому военная поддержка казалась ему менее важной. Его старания были обращены непосредственно к Господу. Образцовый христианин, Драгутин останавливался возле всех разрушенных церквей, на всех перекрестках дорог, даже перед всеми священными дубами, чтобы провозгласить славу Отцу и Сыну и Святому Духу. Более того, часть пути он проделывал ползком на оголенных коленях, в постоянной молитве. Под кольчугой у него была рубаха, такая же, как на Христе Спасителе, сшитая из столь грубой ткани, что ответом на любое движение была сильная боль, напоминавшая о страшных страданиях Иисуса. В вечерний час Драгутин делал себе постель из мелких камней, а чтобы хоть немного пощадить свое тело, клал под голову обломок скалы, обкатанный водой. Государь Дебрца считал, что только так можно искоренить плотское извержение семени, происходящее во сне, которое рано или поздно увлажняет бедра каждому, кто беззаботно предается сну.
– Сойдем с коней помолиться!
– Опять? Зачем, государь?! Самое время скакать вперед! Пока еще не стемнело! Неужели ждать, чтоб солнце зашло?! Дорога сама коням под ноги просится, что ж их томить, дальше-то, по плохим дорогам, они так резво не поскачут!
– Грешное создание! Не надейся на время, ведь время продается и покупается! Не об этом ли говорит книга пророка Исайи?! Не надейся на коней, какая бы ни была на них сверкающая сбруя! Ищи Господа, у Него спасение!
То ли из-за многочисленных задержек, то ли из-за чего-то другого, но только отряд Милутина никак не мог угнаться за северным ветром, тот все время обгонял их на один замах. Весь поход, даже когда они перебирались через высокие горы, их сопровождало благосклонное солнце. Густой лес шумно морщинился под нижним берегом небесного свода. То тут, то там небесные отмели спускались глубоко вниз. Вот одну такую отмель переходила стая длинноногих бекасов, хватавших клювами самые золотистые блики. Покой повсюду стоял такой, что, казалось, заберись на ветвистый бук, и без труда соберешь с нижних краев свода богатую добычу – вылепленного в небе сыча, заплутавшую сойку или целую стаю нырков. Ветер был просто тем, что рвется где-то впереди и будит во всадниках желание наступить копытом ему на хвост, чтобы удовлетворить свою гордость.
– Как доедем до следующего распутья, на юг не пойдем по той дороге, что напрямую!
– Государь, что ты говоришь такое? Не приличествует шутки шутить, когда вокруг такая беда! Ведь та большая дорога и ведет к Жиче, а другая, что поуже, это путь на Усору!
– Запомни, не давай дорогам вести тебя! Особенно легким да прямым! Род человеческий должен Божьим промыслом руководствоваться!
А игумен Григорий, через шумящий Рудник, через окно нынешнего, вдаль глядящее, смотрел на Драгутина, как тот вот уже пятый день кружит по северным сербским землям, от Усоры до Соли, от Соли до Мачвы, от Мачвы до Браничева, от Браничева до Моравицы, от одного святого места до другого святого места, полностью во власти веры. И из этой дали было совсем ясно – чтобы добраться до ворот Жичи, его небольшому войску не хватит даже растянутого во всю длину года.
Слишком поздно. В глубине, под церковью Святого Спаса, сарацинский механик Ариф, жмурясь, завершал установку баллисты. Человек двадцать самых сильных болгар натягивало пружины злой машины, которую не напрасно называют и пращой. В два раза больше куманов с трудом тащило что-то, смотри-ка! – крохотное, но несомненно тяжеленное, что-то, что и было запущено в сторону единственного открытого окна – окна нынешнего, вдаль глядящего.
VЖерло, а в нем рыбья косточкаВоины заставы, которая охраняла Жерло и смотрела за тем, чтобы его не забило вырванными с корнем деревьями или камнепадом, достойно приняли государя сербских и поморских земель в маленькой крепости, воздвигнутой над Ибаром. Из всех десяти только один видел короля раньше, во время какого-то праздника в монастыре Студеница, но и тогда того постоянно заслоняла стая то и дело взлетающих и слетающих назад журавлей цвета пламени, они были вышиты на его торжественном одеянии. На этот раз на одежде велико-именитого государя остались только опустевшие гнезда из синей нитки, все птицы погибли в буре.
Весь в пыли и гневе от того, что северный ветер не дает продвигаться быстрее, Милутин приказал сделать лишь короткую передышку, только чтобы вытрясли его пропылившуюся одежду, только чтобы войско собралось с развеянными ветром силами, только чтобы Гойко свежим молчанием дал отдохнуть своему горлу, а в горле пряже для нового свиста. Сам король переоделся в молодые одежды и принялся костяным гребнем укреплять свою длинную бороду. Хотя стоял уже полдень, в зарослях начавших седеть королевских волос еще копошилось утро, пятое утро медленного продвижения вперед. И все-таки нижняя половина пути была позади. После Жерла походу предстояло вдоволь попетлять по ущелью, но дальше, к северу, сила Горника ослабевала, а уж возле Жичи от него не должно было остаться и следа. По примеру Хиландара, во всех монастырях пристально следили за тем, чтобы и в самом монастыре, и на монастырских землях всегда было вдоволь заветрин. Итак, следовало лишь преодолеть узкое Жерло, самую опасную часть дороги, соединявшей Юг и Север сербского королевства. Вообще-то пути земли Рашки часто проходили через ущелья, так что одноименные места имелись повсюду, и дубровницкие капитаны предупреждали в своих итинерариумах о том, что существует целых сорок разных Жерл, каждое из которых в одинаковой мере погибельно.
Замысел был прост. Гойко предстояло одному перебраться в другую часть песочных часов. Оттуда свистнуть, так сильно, как он умеет. Войско ухватится за этот повод и крепко свяжет в одну цепочку коней и перекличку воинов. Гойко потащит всех вперед, пока не пройдет и последний человек, пока прожорливое Жерло не останется позади всей колонны.
Так оно и было. Вернее, так оно и было до половины исполнения намерения. Как раз когда войско оказалось на середине переправы, толстый свист неожиданно начал распарываться на прокисшее посвистывание, потом он утоньшился до клокотания, затем до всхлипывания… И под конец лопнул совсем – глухое молчание.
– Гойко!
– Жив ли он?
– Гойко, ответь! – раздались выкрики, но, казалось, уже не было того слуха, который услышал бы эти отчаявшиеся голоса.
Войско с изломанным направлением движения начало рассыпаться. Сталкивались всадники. Прекрасные, шитые золотом нагрудники коней намокали от крови. Многие из упавших пеших воинов оказались под копытами. С тупым звуком раскалывались лбы, легко, как жалкие соломинки, ломались конечности. Стяг королевства лежал в пыли. Сам Милутин едва спасся, посреди общего смятения он чуть не споткнулся о собственную бороду, в последний момент успев взглядом схватиться за то, что осталось у него за спиной. Хаос, топот, лопнувшие подпруги, перегрызенные удила, переломленные копья, разбитые щиты, испуганный писк птиц с новой одежды государя, вырванные и сломанные прекраснейшие перья десятикрылой райской птицы с его головного убора, крики людей – все это вызвало горный обвал, Жерло стало еще уже, оно задыхалось. Дорогу завалило камнями и вырванными кустами и деревьями. Ибар совсем захлебнулся. Так что вперед не могла больше продвигаться даже та часть войска, которая не пострадала.
VIОхОх, счастье еще, что не все, сколько их могло поместиться в Савиной келье, пришли с простодушной радостью ждать избавления со стороны Юга.
Ох, горе, каково-то было преподобному игумену Григорию, когда он увидел через окно нынешнего, вдаль глядящее, как лавина заваливает дорогу спасителям.
