Кингсли Эмис - Девушка лет двадцати
– Ясно. – Мне также было ясно, что пока моя тактика натиска встречает уверенный отпор. – Полагаю, вы учитываете наличие такого фактора, как Гарольд Мирз. Он и до того вас не слишком жаловал. Стоит ему узнать, что вы намерены жить с его дочерью, – если он до сих пор этого не знает, – думаю, скандала вам не избежать.
– Да пошел он на хрен со своим скандалом, подумаешь! Что он может сделать? Велит этому, кто там у него подписывается «Джон Ивлин», накатать заметку типа «один недавно удостоенный дворянского титула престарелый дирижер трахается с несовершеннолетней дочкой одного видного деятеля с Флит-стрит»? Если он обосрет меня, тем самым он обосрет и ее. А если следовать принципу «ворон ворону глаза не выклюет», то и остальные газеты заткнутся. Это я уже наперед просчитал.
– Мирз какую-нибудь пакость выкинет!
– Чтобы вмешаться в мою личную или творческую жизнь, он сперва должен уволить вас, взамен же не получит никого, кроме всякой околомузыкальной швали, пишущей… Простите, Даггерс, я хотел сказать, вам лично цены нет, в то время как его газетка вас не стоит, вы поняли? Этим говнюком Гарольдом Мирзом меня не запугаешь!
– У меня на сей счет иное мнение. – Мне снова приходилось маневрировать. – Заткнутся газеты или нет, а слухи все равно поползут, и довольно быстро. Неужели вам будет приятно, если ваши знакомые и миллионы простых почитателей станут считать вас лопухом? Примутся осуждать? Насмехаться? Даже молодежь!
– Конечно, не будет приятно! Хотя слишком и не огорчит. Во-первых, потому что я сам считать себя лопухом не буду. Кинозвезды, да и не они одни, постоянно увиваются за куда более молоденькими, и ни одну собаку это совершенно не волнует. Разве вы не видите?
– Тут не только в возрасте дело. Вы собираетесь решиться на нечто ужасное. Что будет с Китти? А что будет с Пенни? И что будет с Крисом? И с Эшли?
– Согласен, Эшли – это проблема Тут следует обдумать какие-то обоюдные условия. И не думайте, что судьба остальных меня вовсе не волнует!
– Нет, я именно так думаю, ведь вы собираетесь уходить, совершенно не думая о тех, кого оставляете! Почему бы вам все-таки не остаться, выговорив себе возможность сколько хотите встречаться с Сильвией на стороне?
– Нет. Все это уже было, хватит. Мы почти приехали!
Такси, постепенно сбавляя скорость ввиду скопления транспорта при подъезде к Гайд-Парк-корнер, устремилось по Гроувенор-гарденс. Откуда-то спереди понеслись трескучие и грохочущие звуки, там что-то сносилось, или возводилось, или выкапывалось из земли. Еще чуть-чуть, и мне придется снова орать, как тогда, но мы уже подъезжали к кварталу модных магазинов, и я рисковал упустить свой шанс.
– А раз хватит, почему не бросить вообще? И что значит хватит? Слушая вас, можно подумать, будто последние года два вы только и делали, что сражались в джунглях. Нет уж, раз на то пошло, хватит праздно смотреть, как вы делаете больно другим людям! Уверен, что Китти постоянно твердит вам: лучше б вам ее пристрелить, чтоб навсегда с этим покончить, и тому подобное! Конечно, ее можно понять, если вспомнить, как ведет себя голодная собака, которой мясник позабыл кинуть кусок мяса. Но, возможно, время от времени вы отдаете себе отчет, что вытье до побоев не служит надежной гарантией от побоев и что без вас для Китти и в самом деле все будет кончено. У нее больше не останется, черт побери, никого, кроме Эшли, этого маленького чудовища, каким он сделался в значительной мере из-за вашего же идиотского воспитания, позволяющего ему всегда делать все, что заблагорассудится, потому что если вы его одернете, то потеряете для него всякий интерес, а этого вы никак не можете себе позволить, не так ли? Пенни с Крисом презирают вас за ваше поведение, однако это вовсе не означает, что они вас не любят или что не смогут снова полюбить. Но если вы уйдете к Сильвии, они никогда вам этого не простят. И это именно так! Вы понимаете или нет? Мне с трудом удавалось перекрикивать уличный грохот, однако Рой слушал внимательно, не сводя с меня глаз и время от времени кивая. И тут меня почему-то резануло при виде его на откидном сиденье: в этой неудобной, даже намеренно нелепой позе он походил на слушателя, примостившегося на жестком стуле или на табурете в момент, когда наставлявший его собеседник сидит развалясь на пухлом сиденье с дорогой обивкой. Так вот почему он выбрал это сиденье, чтобы нарочито продемонстрировать свою второстеденность, свою физическую зависимость от читающего ему нотацию, показать, с каким вниманием слушает, – все это было совершенно противоестественно для наших с ним отношений. Мне же при этом, а может, и не только при этом, отводилась особая роль поднести ему горькую микстуру и проследить, чтоб он принял ее не морщась, как подобает мужчине. Он срежиссировал, чтоб ему конкретными доводами против его намерений помогли понять, как глубоко он завяз в своем романе, до того как он уйдет и свои намерения осуществит. И теперь я понял, в чем состоит для него истинный смысл моих услуг, по крайней мере на данный момент: удостовериться, что я, вытерпев Сильвию в течение добрых шести-семи часов кряду, потом мог бы выступить свидетелем обвинения на показательном суде против Роя, где Пенни предстоит участие не в виде или не только в виде приманки для меня, но и в качестве личной подстраховки для него, чтобы показать, что даже в такие тяжелые для себя дни он заботится о ней, пытается пристроить к надежному и серьезному старине Даггерсу.
Я был настолько увлечен своими мыслями, что не сразу услышал его слова:
– Я прекрасно все понимаю. Видите ли, мои семейные отношения, я хочу, чтоб вы это поняли, достигли агонии. Мне придется примириться с тяжелой участью Китти в этом деле. В какой-то степени судьба детей, Пенни и Криса, меня волнует больше. Но у них впереди вся жизнь. Мне же осталось не так много, поэтому они вряд ли долго будут упорствовать в своей непримиримости. Если повезет, я доживу до шестидесяти. В свое удовольствие. Я не собираюсь доживать свой век в ореоле святоши, возлюбленным мужем и любимым отцом, воплощением чистой совести – все эти идеалы мне противны и слишком поздно к ним стремиться, – при этом не имея возможности жить как заблагорассудится и ни перед кем не отчитываясь, без птенчиков, без виски, без этой гонки с места в карьер. И могу воспринять критику лишь того, кто, оказавшись в моей ситуации, поступил иначе. И никакой иной.
Я слушал его, и никак не мог придумать, что мне ему сказать, кроме как намекнуть на роль поздней стадии капитализма во всей этой неразберихе, чего все-таки решил не делать. Такси сделало поворот от больницы Святого Георга. Рой сказал, закуривая:
– Что бы там ни было, предлагаю вам дружеский обед.
– Идет. Вы не будете против, если я подъеду завтра и навещу Китти?
– Нисколько. Я бы это приветствовал.
– Решено. И когда вы собираетесь отчаливать к Сильвии?
– Через пару месяцев. Когда разделаюсь с Гусом Малером, а ей исполнится восемнадцать. Да, Даггерс, не могли ли бы вы оказать мне маленькую услугу? Это не займет у вас много времени.
– Я готов.
– Вон там, почти напротив, магазин мужской одежды. – Он впился в меня умоляющим взглядом. – Может, заскочите и купите мне парочку трусов? Размер средний, тип боксерский. Ну или любые, какие у них есть. Не ломайте голову.
Будучи на этот счет наслышан, я не возмутился, не рассмеялся, и уже через пару минут стоял посреди магазина, который, помимо товаров, был наполнен шумом поп-музыки. Обслуживавший меня малый глянул из окна через занавеску, подавая мне сдачу:
– Вон там, по-моему, сэр Рой Вандервейн стоит!
– Да что вы говорите?
– Точно. Он здесь часто околачивается. За птенчиками стреляет, ага! Моя сестрица как-то оказалась вместе с ним на одной вечеринке. Уболтает в пять минут и – трахаться!
– Как вы сказали?
Малый помотал рукой на уровне ширинки.
– Ага. Кто бы мог подумать! Благодарю. Всего хорошего.
Я вернулся на ту сторону улицы, делая глаза Рою, в тревоге озиравшемуся по сторонам.
– В чем дело?
– В каком смысле?
– Почему у вас такое лицо? Что случилось?
– Послушайте, парень из магазина вас узнал!
– Да неужто? Ну и что из этого?
Трусы перешли из рук в руки, как в более зловещей ситуации копии ракетных чертежей от одного тайного агента к другому, после чего обоих косит очередь из проезжающей мимо машины в эпизоде, вслед за которым идут титры фильма. Передав трусы, я ответил:
– Не знаю. Что из этого выйдет, я не знаю.
– Так-то лучше! Ну же, старина, разве все это не смешно? Разве не повышает тонус?
– Как вы сказали? Ведь я специально обращаю ваше внимание, чтобы вам…
– Согласен, такие штуки, как конспирация, способны понизить тонус, но уж если вдруг повышают, так повышают! И к вам это тоже относится. Все на пользу. Расширяет мировоззрение.
И снова, едва переступил порог, как мне показалось, бутика, я окунулся в дикий рев. Единственная комната размером с корт для игры в сквош, при этом с низким потолком, освещалась скудным, проникавшим сквозь плотные занавески дневным светом, а также некими напоминавшими электротостеры приборами, прикрепленными к стенам на уровне человеческого роста. Благодаря им можно было выхватить взглядом из полумрака то чей-то стоячий воротничок, то поясную пряжку, то чью-то ногу, то чей-то затылок. Наверное, Рой собирался отыскивать Сильвию на ощупь или по запаху, на ощупь даже скорее всего, так как никакой дезодорант не смог бы нейтрализовать миазмы, исходившие от скопища тел. Кроме того, было нестерпимо душно. Я держался поближе к дверям, не переставая доблестно сражаться с толпой, чтобы не проглядеть, если Рой будет возвращаться назад. Время шло. Мое нынешнее состояние, стертое, но все же подобие того, в котором я оказался во время бесконечных мытарств в тот вечер оказания услуги, я воспринимал сейчас как состояние ребенка, приведенного взрослыми в музей или оказавшегося на экскурсии в огромном старом доме: ощущения скуки и неловкости сливались, образуя третье, солипсическое отчаяние, возрастающую и, по-видимому, необратимую утрату веры, будто существует еще что-то помимо окружающего меня в данный момент – чай, домашнее задание, телевизор, школа, игра в крокет, каникулы, – а то, что было, казалось не иначе как адом. Чтобы придумать себе хоть какое-то занятие, я сконцентрировался на попытке не дышать.
