Дуглас Коупленд - Элеанор Ригби
— Кажется, что-то не так.
— Где?
— Со мной.
— Почему? Что не так?
— Я заболеваю.
— Ты сегодня принимал лекарства?
— Нет. Я так хорошо себя чувствовал и…
— Ложись.
В то лето свирепствовал какой-то вирус, и я, нарезая треугольные сандвичи с тунцом, тешила себя надеждой, что у сына обыкновенная простуда. Самая обыкновенная.
— Как поиграли в боулинг?
— Баловство одно, а не спорт.
— Ты выигрывал? — До меня вдруг дошло, что я не знаю, каким словом обозначают выигрыш в боулинг? Выбивать кегли? Сваливать фишки?
Джереми сказал:
— Тут весь интерес не в том, чтобы выиграть, а в тапочках и коктейлях.
— А Донне понравилось?
— Не знаю. Она пыталась окружить меня добротой, как будто ее назначили опекать инвалида.
— Хм-м. Надеюсь, она хотела как лучше. — Я поклялась держать язык за зубами в отношении Донны. — Вы еще увидитесь?
— Вряд ли. Правда. Я на самом деле думаю, что ей нравится, когда человек болен — тогда за ним можно поухаживать.
Мы ели сандвичи, и я уже решила, что Джереми лучше, однако, когда мы закончили трапезу, он простонал и опустился на диван. Его глаза устремились куда-то вдаль.
— Джереми, ты как? Джереми?
Паниковала я зря. Сын ответил:
— Я снова вижу фермеров.
— Тебе удобно? Принести одеяло? — Я подсунула ему под голову подушку.
— Да, вижу фермеров.
— Видишь? Чем они занимаются? — Тут я вынуждена перед вами извиниться, ведь все мы смертны: конечно, я сильно терзалась, что Джереми болен, но в душе сохранился интерес, когда к нему возвратятся видения.
— Мы снова там, где женский голос обрек землепашцев на забвение. Пыль на дороге. Кролики в полях спешат спрятаться в норы. Птицы исчезли. Фермеры сбиты с толку. Они попадали ниц и молят о знаке свыше.
— Они получат знак?
Джереми распластался на постели, вытянув руки по швам, будто прыгал в воду солдатиком.
— Да, получат.
— И что же это?
— Совсем не то, на что надеялись бедолаги. С неба к ним спускается веревка.
— Веревка? К чему она крепится?
— Не знаю. Подожди-ка, это больше похоже на трос. С кукурузника. И к ней что-то привязано. Веревка зависла над дорогой в нескольких шагах от фермеров. Люди подходят ближе.
— Что там?
— Кость.
Мне стало жутко. Такое чувство, будто меня накрыло тенью пролетающего самолета.
— Это сложная человеческая кость, ключица с плоским кончиком и заостренной частью. А вот и другая спускается, тазовая. Ой, сколько веревок посыпалось! И все — с жуткими «побрякушками». Кости клацают, ударяясь друг о друга, точно китайская «музыка ветра».
— Тебе страшно?
— Нет.
— А фермеры напуганы?
—Да. Они пятятся от костей. Поняли послание: несчастные покинутые людишки, никому до вас теперь нет дела, вы одиноки и заброшены. Они перестали быть людьми — это куклы, пугала, манекены. Их единственное спасение — проникнуться верой в голос, который их предал.
Это было финальное видение Джереми. Впоследствии проскакивали кое-какие фрагменты, но рассказ о земледельцах так и остался единственной законченной историей; жаль, что я так и не узнаю, какая же участь их в конце концов постигла.
— Хочешь крекеров? Может, супчика попозже?
— Звучит заманчиво.
— Я выскочу на минутку в магазин. Скоро буду.
В ту ночь простуда перешла в грипп. К рассвету понедельника у сына развился жесточайший бронхит, и в обед я повезла его в больницу. На дороге было тесно, как в нашей конторе со стеклянными переборками.
Джереми положили на койку и каким-то подобием пылесоса буквально отсосали слизь из его легких. До сих пор не могу забыть скучающего лица медсестры, точно она прибиралась в опостылевшей каморке. Я никогда раньше не находилась рядом с больным человеком, и мне пришло в голову, что, наверное, такое выражение лица уместнее всего при уходе за пациентом. Как бы там ни было, я знала, что придется на некоторое время отпроситься с работы, и безотлагательно позвонила Лайаму.
Потом зашла в магазинчик сувениров, прикупила журналов и жевательной резинки, поднялась к Джереми и села у постели. К концу дня в мыслях у него прояснилось.
— Черт, вот невезуха. Опять я здесь.
— Так уж вышло.
Он обвел комнату сердитым взглядом, будто его оставили в школе после уроков, а затем посмотрел на меня.
— Это серьезно?
— Врачи не могут сказать, что у тебя было: простуда или грипп, но заболевание перешло в воспаление легких, и вот ты здесь.
Он снова посмотрел на стены, а потом уставился в потолок.
— Слишком жесткий матрас; могли бы подстелить четырехдюймовый слой полиуретана. Интересно, чем его опрыскивают для дезинфекции?
Я сказала:
— Хорошо хотя бы он откидывается вверх.
— Я совсем забыл. А где кнопка? — Пульт лежал под рукой, и я подала его Джереми. Тот начал возиться с постелью, как Уильям когда-то играл со стареньким набором гоночных автомобилей. — Ну вот, теперь хоть похоже на матрас.
— Вообще-то, Джереми, это самый настоящий «комплекс для сна», — ласково пошутила я.
— Когда выберусь отсюда, буду вести бизнес исключительно с учреждениями. Вот где золотое дно.
— Даже так?
— Да. Теперь концепция крепкого здорового сна уже не мое личное дело.
Через час Джереми потерял сознание и пролежал так несколько дней, приходя в себя и снова погружаясь в ли хорадочное забытье. Он смотрел на меня, хотя я до сих пор не уверена, узнавал ли. Что мне довелось пережить!
К следующим выходным Джереми смог вернуться домой, но вот двигательные функции сильно нарушились. Он дрожал, замирал и с трудом удерживал в руках даже ложку. Я была для него матерью и нянькой, пришлось привыкать к тому, что он не только мой сын, а еще и взрослый мужчина.
Несколько дней спустя у Джереми случился рецидив: его охватил злостный, отвратительнейший грипп. Бедняга горел и метался в поту; он взмок, как подмышки у гориллы, им словно полы мыли в борделе, будто… не знаю, добавьте сюда первую же омерзительную метафору, какая придет вам в голову. Я целыми днями не отходила от кровати, отирала ему пот со лба и делала все, что полагается хорошей сиделке. Практических навыков по этой части почти не требовалось; должно быть, умение ухаживать за больными заложено в нас природой, как у птиц — умение строить гнезда.
Заботиться о человеке — занятие не из простых, утомительное и все же не тягостное. Бывает, ты дома одна, и вдруг раздается какой-то шорох; замираешь и вслушиваешься, не повторится ли необычный звук. С больными — похоже; только тут постоянно находишься в неком умственном ступоре, тонко подмечая изменения в самочувствии опекаемого.
Как-то раз Джереми попробовал нанести пару безжизненных мазков на красную стену в кухне, но я отправила его обратно в постель.
Когда ему становилось легче, он пытался развеять меня и задавал глупые вопросы.
— Мам, а почему вода не имеет вкуса?
— Потому что мы сами состоим из воды, вот почему.
— Мам, а почему так приятно, когда есть деньги?
— Потому что… — Вопрос поставил меня в тупик. А правда, почему хорошо себя чувствуешь, имея что-нибудь за душой?
Джереми сказал:
— Мам, ты не похожа на человека, которому нравится сорить деньгами.
— Я? Нет, конечно. Я же не дурочка — с деньгами-то всегда спокойнее. Незамужняя женщина моего возраста нуждается в защите, хотя бы в финансовой, какое бы место в обществе она ни занимала.
— А ты никогда не раскошеливалась на что-нибудь клевое, но совершенно бесполезное?
— Например?
— Ну, не знаю. Нижнее белье из шиншиллы. Пламенный танцор, от которого мурашки по коже и дым из ушей, и чтобы он стаскивал с тебя трусики зубами.
— Нет.
— Тебе непременно надо что-то сделать. Если бы я не был таким пропащим, я бы с радостью потратил «бабки» за тебя.
— Не будь пессимистом. Ты вовсе не пропащий, и я с удовольствием помогу тебе потратить мои деньги.
Вообще-то я немного поскромничала в начале сего повествования. У меня кое-что припрятано на черный день. Зарплата у меня не маленькая, денег я не транжирю. К тому же играю на бирже, принимая решения по наитию, и до сих пор интуиция меня почти не подводила. В большинстве случаев достаточно руководствоваться здравым смыслом. В начале девяностых я купила акции, в названиях которых фигурировал корень «майкро». Впоследствии я вовремя подсуетилась и выгодно их продала, одним махом обеспечив себе безбедную старость. В то же самое время надо обязательно вкладывать в компании, которые производят суп и зубную пасту, потому что, что бы ни случилось с экономикой, на их товары всегда будет спрос.
Откровенно говоря, я богата, и потому действительно странно, что не трачу на себя. Просто когда вы одиноки, начинаете понимать, что деньги — это единственная защита. От чего? От того, что вас вытащат из постели посреди ночи и пустят на протеиновые вафли для семейных везунчиков. Хочется быть уверенной, что восьмидесятилетней старухой тебя поселят в дом призрения, где ты будешь биться об заклад с такими же денежными мешками, кто из нянечек сегодня меняет подгузники. Богатый мужчина — это неизменно просто богатый мужчина, а богатая женщина — это всего-навсего несчастная бабенция, у которой водятся деньжата. Я сказала:
