Жозе Сарамаго - Странствие слона
Меж тем погонщик фриц всеми средствами пытался сделать так, чтобы слон уразумел, что от него требуется. Задача была нелегка для животного с твердыми понятиями, считавшего, что немедленно вслед за подгибанием колен должны идти укладывание и засыпание. Но мало-помалу, после немалого числа ударов, и бессчетного — проклятий, и даже нескольких совершенно отчаянных мольб, какой-то лучик света зажегся в неподатливом мозгу слона, и он понял, что на колени стать он должен, а ложиться — нет. Жизнь моя, успел ему сказать фриц, в твоих руках, и по этой фразе мы можем составить себе впечатление о том, что идеи распространяются не только прямыми путями, из уст то есть к уху, но просто и потому, что парят в воздухе, в атмосферных потоках, нас окружающих, образуя, с позволения сказать, настоящую купель, в которую мы нечувствительно окунуты. Часов в описываемую нами эпоху было мало, и время определяли по высоте солнца и величине теней, ложащихся от него на землю. Так и фриц узнал о приближении полдня, то бишь понял, что пора вести слона к дверям базилики, а уж дальше — будь что будет и чего бог захочет. И вот, сидя на загривке у сулеймана, он направляется туда — такой, каким видели мы его уж не раз, но сейчас дрожат у него руки и сердце, будто он не погонщик, а смиренный и жалкий его ученик. Страхи, кстати, оказались напрасны. Дойдя до дверей базилики, окруженной густой толпой тех, кто притек засвидетельствовать чудо, слон, повинуясь легкому прикосновению палочки к своему правому уху, подогнул колени, да не одно переднее, чего за глаза хватило бы тому падре, что приходил договариваться, а оба, склоняясь таким образом перед величием господа на небесах и представителей его — на земле. А взамен получил порцию святой воды столь щедрую, что она досягнула с кропила до высоко сидевшего погонщика, меж тем как все присутствующие в едином порыве тоже упали на колени, а мумия славного святого антония от удовольствия вздрогнула в своем склепе.
В тот же самый день два почтовых голубя, самец и самочка, взвившись с крыши базилики, понесли в тренто известие о великом чуде. Вы спросите, почему в тренто, а не в рим, где находится глава церкви. Ответ прост — потому что в тренто с тысяча пятьсот сорок пятого года заседает вселенский собор[16], который, насколько нам известно, готовит контратаку против лютера и его последователей. Достаточно сказать, что были уже обнародованы эдикты о священном писании и о традиции, о первородном грехе, об искуплении оного и о таинствах как таковых. Надеемся, понятно стало, что базилика святого антония, столп чистейшей веры, нуждается в постоянно обновляемых сведениях о том, что происходит в тренто, расположенном недалеко, в двадцати лигах, и для голубей, которые уже много лет как снуют туда-сюда, это — просто рукой подать, крылом махнуть, взглянуть на мир à vol d’oiseau. Но на этот раз первенство отдано падуе, ибо не каждый день слон торжественно преклоняет колени перед базиликой, примером своим оповещая, что весь животный мир уже воспринял свет истинного вероучения, а плачевная кончина нескольких сотен свиней, ввергнутых в пучину моря галилейского и в нем потонувших, произошла всего лишь из-за отсутствия должного опыта, ибо недостаточно еще были смазаны зубчатые передачи в механизме чудес. Впрочем, сейчас важно отметить, что верующие выстраиваются в длиннейшие вереницы, желая своими глазами увидеть слона и споспешествовать торговлишке слоновой шерстью, которую — не шерсть, разумеется, но лавочку — проворно открыл фриц с целью возместить себе так и не поступившую из церковной кассы плату, каковую он в безмерном своем простодушии ожидал да не дождался. Не станем осуждать погонщика, ибо иные, сделавшие для торжества веры христовой значительно меньше, вознаграждены были несравненно щедрее. Завтра сказано будет, что слоновья шерсть, разведенная в стакане воды и принимаемая три раза в день, есть самое верное средство от острого расстройства желудка, а та же самая шерсть, измельченная, перемешанная с ореховым маслом и энергично втираемая в кожу головы — опять же трижды в день,— излечивает раз и навсегда самые запущенные случаи алопеции, сиречь плешивости. Фриц с ног сбился, подвешенный к поясу кошелек потяжелел, и если лагерь не свернется еще неделю, наш погонщик разбогатеет. Покупатели — не только из падуи, есть и из местре и даже из венеции. Ходит слух, будто эрцгерцоги сегодня не вернутся и что завтра, похоже, тоже не приедут, что им очень по вкусу пришлось гостевание во дворце дожей, и все это греет душу фрицу, у которого до сих пор никогда еще не было столь веских оснований любить династию габсбургов. Он спрашивает себя, почему ему в голову не приходило продавать слоновью шерсть, когда жил в индиях, и в самых сокровенных тайниках души находит ответ — потому, вероятно, что при всем немыслимом изобилии богов, божков и демонов, там обитающих, суеверий в отчем его краю не в пример меньше, нежели в этой части христианнейшей и цивилизованной европы, где люди расхватывают состриженные со слоновьих боков клочья шерсти и не только принимают откровенную брехню продавца за чистую монету, но и сами ему такие суют. Надо полагать, необходимость платить за собственные мечты — горчайший вид отчаянья. Но в конце концов вопреки информации, которая впоследствии будет проходить под грифом одна баба сказала, эрцгерцог максимилиан воротился из Венеции на следующий день к обеду с намерением возобновить путешествие — и чем раньше, тем лучше. Дворца дожа новость о чуде достичь-то достигла, но в несколько искаженном виде, чему виной была — от не вполне полного отчета того, кто видел происходящее более или менее своими глазами, до россказней тех, кто всего лишь слышал звон,— последовательная передача фактов действительных или предполагаемых, имевших место или вымышленных, ибо, как все мы слишком даже хорошо знаем, не бывает так, чтобы при пересказе обошлось без того, чтобы не прибавили в строчку хотя бы точку. А чаще — и запятую тоже. И эрцгерцог призвал к себе управителя, чтобы тот разъяснил ему смысл произошедшего, и не столько чудо само по себе, сколько причины, его породившие. Но как раз по этому конкретному аспекту вопроса управитель не располагал необходимыми сведениями, так что рассудилось за благо потребовать сюда же погонщика фрица, который уже в силу своих профессиональных обязанностей должен был бы такое знать. Эрцгерцог взял быка за рога: Слышал я, что в наше отсутствие случилось тут чудо. Так, государь. И что сотворил его сулейман. Истинная правда. Хочешь сказать, что слон сам по себе взял да и решил опуститься на колени перед базиликой. Нет, так я бы не сказал. А как бы сказал, вопросил максимилиан. Это я его привел и направил. Так и следовало ожидать, хотя это сведение — из разряда излишних, я-то хотел бы знать, в чьей голове зародилась эта идея. Я, ваше высочество, должен был всего лишь научить сулеймана вставать по моему приказу на колени. А тебе это кто приказал. Об этом не имею права говорить. Кто же тебе запретил. Не то чтобы прямо так запретили, но умный, как говорится, с полуслова понимает. Так кто же все-таки вымолвил это полуслово. Государь, я не. Если ты, фриц, не ответишь мне сейчас же, без уверток и околичностей, то очень горько пожалеешь, поверь мне. Падре из базилики. Поподробней, пожалуйста. Он сказал, что им нужно чудо, и чудо это может сотворить сулейман. А ты ему что на это ответил. Ответил, что, мол, сулейман чудеса творить не приучен и что попытка может выйти боком. А падре. А падре пригрозил, что если не послушаюсь, у меня будут веские причины раскаяться, то есть почти теми же словами, что и ваше высочество только что. И что же было потом. Потом я целое утро учил сулеймана по моему знаку становиться на колени, и это было непросто, но все же удалось. Ты хороший погонщик. Ваше высочество меня смущает. А хочешь ли добрый совет. Хочу. В таком случае советую тебе никому не рассказывать о нашем разговоре. Не буду, ваше высочество. Чтоб не пришлось горько пожалеть. Не забуду, ваше высочество. Теперь ступай и постарайся выбить из головы своего слона вздорную идею творить чудеса, становясь на колени у дверей церквей, ибо от чуда следовало бы ожидать несравненно большего, раз чудо, так уж чудо — чтобы выросла нога в том месте, где ее отрезали, и представь себе только, какое множество чудес можно было бы творить прямо на месте, на поле битвы, например. Эго верно, государь. Ну, отправляйся. Оставшись один, максимилиан принялся размышлять над тем, что наговорил, пожалуй, лишнего, и если погонщик все же не станет держать язык за зубами, то эти слова, распространясь, совсем не пойдут на пользу проводимой им политике тонкого равновесия между лютеровой реформацией и крепнущим день ото дня отпором ей. Но в конце концов, как в будущем — и совсем уже обозримом — скажет генрих четвертый французский, париж стоит мессы. Тем не менее по удлиненному челу эрцгерцога разлилась меланхолия, ибо мало что на свете так терзает душу, как сознание того, что мы предали идеалы нашей юности. Впрочем, он сказал себе, что уже довольно прожил на свете, чтобы не плакать над пролитым молоком, тем более что обильное вымя католицизма ожидает только умелых рук, которые возьмутся за его сосцы, а факты до сей поры свидетельствовали, что эрцгерцог, отнюдь не лишенный доильнодипломатических навыков, надоит взамен пролитого нового, при том, разумеется, условии, если упомянутая церковь сочтет, что подобная сделка окажется ей со временем выгодна. Так или иначе, история с ложным чудом перешла уже все границы допустимого и терпимого. Эти дурни из базилики, думал максимилиан, совсем спятили, иметь рядышком такого святого, как антоний, который из черепков кувшина разбитого умел сделать целый и мог по воздуху перелететь из падуи в лиссабон, чтобы спасти отца от виселицы,— и при этом просить погонщика ссудить им слона для изображения чуда, ах, лютер, лютер, как же прав был ты. Облегчив таким образом душу, эрцгерцог вызвал к себе управителя и приказал ему быть готовым наутро выступать, причем двигаться на тренто без дневок-ночевок, ну или ограничиться одной, если уж нельзя без этого обойтись. Управитель отвечал, что второй вариант кажется ему предпочтительнее, ибо опыт учит, что полагаться на слоновью быстроходность не следует. И добавил тотчас: Воспользовавшись легковерием народа, погонщик продавал шерсть слона в качестве лечебного средства, кое, впрочем, никого не излечить не может. Передайте ему, распорядился максимилиан, от моего имени, что если не прекратит, будет раскаиваться в этом до конца дней своих, а тот — не за горами. Приказ вашего высочества будет исполнен немедленно, давно пора прекратить это надувательство, история со слоновьим волосом произведет гнетущее впечатление на и ослабит боевой дух участников каравана, и в особенности — лысых кирасир. Решите это дело поскорей, я не могу помешать распространению слухов о чуде, которые будут преследовать нас во время пути, но пусть, по крайней мере, не говорят, что династия Габсбургов извлекала доход от плутовства некоего лгуна-погонщика, взимая с него налог на добавленную стоимость, как если бы речь шла о законной коммерческой сделке. Спешу исполнить ваше повеление, государь, мошеннику будет не до смеху, и очень, очень жаль, что без него некому довести сулеймана до вены, однако надеюсь, ему эта история послужит хорошим уроком. Ступайте погасите этот огонь, пока он еще кого-нибудь не обжег. Справедливости ради мы должны заметить, что фриц не заслуживал столь сурового осуждения. Хорошо, когда кара настигает уличенного преступника, но правосудие непременно должно принимать во внимание смягчающие обстоятельства, из коих в случае с погонщиком первое и главное — то, что идея лже-чуда принадлежала не ему, что жульничество это измыслили преподобные отцы из базилики святого антония, а без этого никогда бы не додумался фриц использовать волосистую поверхность мнимого чудотворца в целях личного обогащения. И недурно было бы высокородному эрцгерцогу, равно как и услужливому его управителю, вспомнить, хотя бы в час исповеди каясь в грехах вольных и невольных, что ежели никто в этом мире не может почесть себя свободным от всякой вины, то уж они — и подавно, а заодно и давнюю поговорку, которая ныне, несколько переиначенная сообразно новым обстоятельствам, внушает нам, что легче увидеть бревно в глазу соседа, чем слоновий волос — в собственном. И в любом случае, не такое это чудо, чтоб надолго остаться в памяти народов, переходя из поколения в поколение. И вопреки опасениям эрцгерцога молва о мнимом чуде не будет преследовать караван во весь остаток пути и вскоре начнет затихать. А людям, следующим в составе его, родовиты ли они или из простонародья, состоят ли на действительной военной службе или нет, есть о чем подумать и кроме этого, ибо плотные тучи обволакивают небо над тренто, закрывают вершины ближних гор, еще не относящихся к альпийской гряде, и, того и гляди, прольются дождем, не исключено, что стегнут яростным градом, и уж совершенно неминуемо — просыплются снегом и покроют дороги скользким льдом. И тогда, вполне вероятно, кто-нибудь из идущих признает наконец, что бедный слон — есть всего лишь невольный, а значит, невинный соучастник, проходящий по одному, довольно нелепому эпизоду дела о церковном счетоводстве, погонщик же — не более чем продукт растленного времени, в которое нам выпало жить. Прощай, мир, ты все гаже.
