Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый
— На гнусные проделки его ума хватает, — говорил о нем отец. Когда в табачнике горел гнев, вызванный побегом его жены, он и на сына смотрел косо, недобро при этом посмеиваясь. В такие минуты он щипал Герцку, чуть не вырывая из него куски мяса, и скрипел зубами, говоря, что у этого сукиного сына нахальная физиономия его маменьки и кровь тоже этой потаскухи. Вовины дети от первой жены и его третья жена Миндл не могли видеть, как он сживает мальчика со свету. Но сам Герцка переносил бешеные взрывы отцовской ярости странно. Он орал надорванным фальшивым голосом и смотрел при этом веселыми глазами, будто от побоев ему совсем не больно и он только хочет еще больше раздразнить отца. В такие минуты Вова думал, что сходит с ума, у него на губах появлялась пена, он вспоминал, что именно такое лицо бывало у кричащей Конфрады. От дикой ярости он переходил к какой-то нездоровой нежности, прижимал сына к сердцу и целовал горячими дрожащими губами. Герцка оставался холоден и хитро улыбался, словно знал, что отец сгорает от тоски по его матери, и получал от этого удовольствие.
Постоянство Хайкла в изучении Торы, с тех пор как он начал заниматься с реб Менахем-Мендлом, еще больше разжигало гнев Вовы Барбитолера на сына, который не только делал все ему назло, но к тому же был ленив и туп в учебе. Чем ближе становились Грозные дни, тем мрачнее становился Вова. Глас шофара, трубящего каждое утро в месяце элуле, раскалывал его мозг, вырывал куски сердца, словно в трублении шофара Вова слышал, как на небесах на него накладывают херем[78] за то, что он не дал Конфраде развода. Он видел, как обыватели, ссорившиеся между собой целый год, мирятся в честь Судного дня; а с ним никто не хочет мириться. Он задыхался от гнева, как будто от печного угара в натопленном доме. Табачник вошел в шинок на углу Больничной и Мясницкой улиц, выпил у стойки несколько рюмок водки и проворчал, обращаясь к шинкарю:
— Сколько бы я ни лупил байстрюка Конфрады, он каждое утро забывает надеть арбоканфес.
Шинкарь Додя, еврей семидесяти с лишним лет от роду, еще катал бочонки с пивом и помогал мясникам переносить огромные туши в ледник. Физиономия у него была красная, седой густой чуб был коротко подстрижен и жесток, как щетка. Он еще простаивал целыми днями с закатанными рукавами, вышибая пробки из водочных бутылок, разливая пиво по кружкам и подавая закуску. Додя мог получать удовольствие, подзуживая своих гостей, блатных парней, бывших между собой на ножах. Но торговец табаком был его старым другом и основательным евреем, и шинкарь по-братски посоветовал ему наплевать на Конфраду и послать ей развод. С какой стати сын должен слушаться его и носить арбоканфес, когда он знает, что раввины и обыватели не уважают его отца, потому что тот не дает развода его матери.
— Развода Конфраде я не пошлю, а этот байстрюк у меня все равно будет носить арбоканфес, или его вынесут из моего дома в саване! — прорычал Вова и вышел из шинка. Он долго слонялся по узким переулкам, пока не остановился у овощного лотка Вели. Веля встала со своей табуретки и потому, что делала так всегда, когда к ней подходил бородатый еврей, но и особенно потому, что торговец табаком нанял учителя ее сыну.
— Ну, учится ваш Хайкл? Видите, когда реб Менахем-Мендл — его учитель, он сидит и учится.
Обрадованная торговка фруктами пожелала Вове жить до ста двадцати лет. Ей нечем его отблагодарить. Сначала Владыка мира, а за ним — он. Ее только беспокоит, не тяжело ли ему платить за учебу ее Хайкла.
— Мне не тяжело, — проворчал Вова и поспешно зашагал прочь поступью большого одинокого зверя, остановившегося на минуту, чтобы обнюхать чужую нору.
Сын меламеда реб Шлойме-Моты изучал Гемару. А вот пятнадцатилетний сын самого Вовы Барбитолера сидел в одном классе с десятилетними мальчишками, но отставал даже от них. Вове оставалось только рвать свою бороду от грызшей его тоски. Даже его старшие дети были против него, они все еще не могли простить ему, что он женился на Конфраде и до сих пор не хочет дать ей развода. Из-за того что он пил и воевал с Герцкой, старшие дети, сын и дочь, съехали от него. Это ж надо, чтоб они жили отдельно, чтобы они ненавидели его, избегали! Но на Герцку у него еще было какое-то влияние, и он собирался выбить из мальчика характер его мамаши. Он обязан носить кисти видения! И Вова Барбитолер завернул к школе «Явне»[79], в которой учился Герцка.
Один раз он, пьяный до потери человеческого облика, уже ворвался в талмуд тору и приказал сиротам, чтобы они ему показали арбоканфесы, которые он надел на них. Мальчишки принялись вытаскивать кисти видения из штанишек, а табачник расплакался от счастья, словно только что освободился от мучавшей его напасти. От него несло перегаром. Слезы намочили его лицо и его бороду. А он произносил речь перед учениками талмуд торы, говоря, что арбоканфес — это панцирь, защищающий от всех прегрешений. В Гемаре рассказывается история об одном распущенном еврее, который, однако, соблюдал заповедь о кистях завета. Этот еврей услыхал об одной распущенной женщине за морем и поехал к ней. А когда приехал, эта блудница усадила его на золотую кровать, а сама уселась рядом с ним голая. Тогда все четыре кисти видения стали хлестать еврея прямо по лицу…
Как позднее рассказывали, меламед этого класса был вынужден позвать еще нескольких меламедов, и им всем вместе с грехом пополам удалось выпроводить табачника, чтобы он не рассказывал таких историй маленьким мальчикам.
Раздраженный, шатающийся, как медведь, разыскивающий дерево, на котором спрятался его враг, Вова Барбитолер искал в коридоре школы «Явне» классную комнату, где учился Герцка. То, как он ворвался, то, как при этом выглядел, навело страх и на учеников, и на учителя — маленького аккуратного человечка в плоской ермолке на круглой лысине. Только Герцка, сидевший на краю самой задней скамьи, оскалил зубы, словно хотел, чтобы все мальчишки вместе с ним посмеялись над его отцом. Вова посмотрел на него мутными глазами, похожими на облачный день. Он направился к задней скамье, схватил сына за воротник и принялся трясти его.
— Ты смеешься надо мной? Покажи мне, надел ли ты сегодня арбоканфес!
Герцка опустил руки, а голову задрал вверх, чтобы отцу было удобнее его душить.
— Сегодня я забыл надеть арбоканфес.
Правой рукой Вова ударил Герцку по лицу, и тот полетел до самой стенки.
— Кровь! — воскликнул мальчишка, и учитель схватился за голову, словно у него лопнули барабанные перепонки. Однако Герцка спокойно вытер кровь, которая текла из его разбитого носа, а в его глазах горели радостные огоньки предвкушения мести.
— Он нарочно не надел арбоканфес, чтобы я взорвался! — прорычал табачник учителю и вышел из класса.
Целый вечер он слонялся по узким переулкам. Ноги у него путались от усталости, налитое свинцом тело тянуло домой, но сердце звало его в синагогу, где евреи сидели и изучали Тору, готовя себя Торой и добрыми делами к Судному дню, стоящему на пороге. Вова зашел в молельню реб Шоелки и хотел забраться в какой-нибудь уголок, сидеть в укрытии и греться, слушая голос Торы, но сразу же ощутил ненависть к себе со стороны всей молельни, все обыватели отвернулись от него. Хайкл, изощрявшийся в талмудической казуистике под руководством реб Менахем-Мендла, отвернулся и поморщился. Табачник почувствовал, что его мозг вскипает, приподнимая череп, как кипящая вода — крышку кастрюли. Он двинулся к восточной стене и обеими руками уперся о стендер Хайкла.
— Я единственный обыватель, который на тебя посмотрел и нанял тебе учителя. И ты тоже против меня? Покажи мне, носишь ли ты арбоканфес, я хочу взглянуть на твои кисти видения.
Хайкл вздрогнул и сунул руку под пиджак. Именно потому, что он не забыл надеть арбоканфес, он решил не показывать кистей видения. В молельне стало тихо, обыватели подняли головы от святых книг и из-под густых бровей уставились на него через очки в медных оправах. Как бы сильно ни напугался реб Менахем-Мендл, он, тем не менее, вмешался и зашептал табачнику, что не следует позорить человека прилюдно, тем более не следует подозревать изучающего Тору в том, что он не носит арбоканфеса. Однако Вова Барбитолер не слушал его. Он тупо посмотрел на свои руки, испачканные засохшей кровью, и прохрипел:
— Видишь, выкрест? Это сегодня я так отделал Герцку, моего собственного сына, потому что он не надел арбоканфеса. Уж тебя-то я точно не пожалею!
Хайкл вскочил, не отдавая себе отчета в том, что делает, приподнял тяжелый дубовый стендер вместе с томом Гемары, готовый швырнуть его в табачника. От сильного толчка Вова отшатнулся назад, до самой скамейки у противоположной стены, да так на нее и уселся.
— Пьяница! Вы думаете, я вам Герцка? — прошипел Хайкл и медленно опустил стендер.
