Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый
— Зачем мне тебя спрашивать, для чего ты ездила в Белосток? — Он встал со вздохом старого скитальца, у которого был короткий отдых и который должен снова пуститься в путь. — Ты была на меня обижена, ты уехала, и, может быть, ты должна была быть там. Это не имеет значения.
Слава смотрела на бородку Цемаха, на которой, как жемчужины, висели капли пота, и от злости едва не топала ногами. Она не хотела видеть его в образе старого еврея. Пусть он едет, пусть он станет главой ешивы — она не будет раввиншей в парике! Но он еще станет другим. Где бы он ни жил и что бы он ни делал, он повсюду увидит, что тамошние люди не лучше ломжинских, и он вернется домой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Хайкл, сын меламеда реб Шлойме-Моты, паренек с полным, тяжелым телом, рос в ширину больше, чем в высоту, словно сильный, крепкий куст. Но глаза были тоскующие, а толстое бледное лицо всегда, как теплым туманом, подернуто мечтательной дремой. До пятнадцати лет он без особой охоты учился в виленской ешиве Рамайлы. Среди утонченных юношей, посвятившихся себя изучению Торы, он выглядел здоровяком, но на Мясницкой улице, где он кормился, мясники и грузчики смотрели на него как на слабака и просиживателя штанов. У своей матери он был единственным сыном, а у отца — младшим, родившимся у него на старости лет. Дети реб Шлойме-Моты от первой жены жили в Америке. Состарившись, реб Шлойме-Мота перестал учить детей и периодически ложился на неделю в еврейскую больницу, чтобы подлечить больные почки. В молельне реб Шоелки, где молился старый меламед, набожные обыватели не могли ему простить того, что он из бывших просвещенцев[71], и, посмеиваясь, говорили, что для нынешних безбожников он уже слишком набожен, как и еретический комментарий горбатого Мендельсона[72] на Библию. Реб Шлойме-Мота молчал в ответ на упреки и насмешки обывателей и только презрительно улыбался сквозь широкие седые усы. В своих мыслях он все еще оставался просвещенцем. Он хотел, чтобы его младший сын стал ремесленником, зарабатывал деньги и помогал матери. Старика угнетало, что жена должна кормить его и Хайкла с доходов от лотка, с которого она торговала фруктами. Но торговка фруктами Веля была готова трудиться еще больше, лишь бы ее сын возлагал филактерии и продолжал изучать Тору.
Филактерии Хайкл возлагал, но в ешиву Рамайлы ходить понемногу перестал. Чтобы не остаться невеждой и хоть немного изучить Тору, как того хотела мать, он вечерами ходил в молельню реб Шоелки и изучал Тору один. Старый ремесленник, котельщик реб Сендерл хотел взять его в свою мастерскую и сделать медником. Но враг котельщика, обыватель из той же молельни, торговец табаком Вова Барбитолер этого не допустил.
Этот торговец табаком, еврей лет шестидесяти с лишком, с кривыми, словно подламывавшимися под тяжестью его тела ногами, любил заповедь о кистях видения и обожал выпить. Он надевал арбоканфесы на сирот из талмуд торы и на тех мальчишек, у которых были родители, тоже. Вова Барбитолер мог остановить какого-нибудь шалуна прямо на улице и проверить, надет ли на него арбоканфес. Убедившись, что мальчишка не носит арбоканфеса, он брал его за руку и велел отвести к родителям. Табачник долго сидел в бедном доме и объяснял, что тот, кто не носит кистей видения и не произносит на них благословения, вырастает беспутным. После этого он вынимал из кармана маленький арбоканфес и надевал на мальчика, целовал его в голову и брал обещание, что тот будет носить кисти видения и произносить на них благословение. Родители ребенка благодарили доброго еврея, помогающего бедным еврейским детям. Их только удивляло, что от него несет водкой.
В городе говорили, что табачник пьет с горя. Когда ему было едва за тридцать, первая его жена умерла, оставив ему сына и дочь. Десять лет он вдовствовал. Только после того, как дети подросли, женился вторично, на разведенной женщине, молодой и красивой, но непутевой, про которую поговаривали, что она чуть ли не из семьи уголовников. Друзья предупреждали табачника, что она ему не пара, но он был тогда в самом расцвете своих мужских сил, и его мощно тянуло к этой веселой женщине с грубоватой здоровой внешностью.
Конфрада, вторая жена Вовы, и после свадьбы вела себя так, словно была вольной птицей. Больше, чем дома, сидела она у своих братьев, которые проворачивали темные делишки. У ее родственников постоянно бывали свадьбы, и она ходила на семейные торжества без мужа. Даже после рождения ребенка по-прежнему могла уйти из дома на целый день и половину ночи. Табачник пытался сначала договориться с ней по-хорошему. Увидав, что по-хорошему не получается, он поднял руку, готовый ударить ее. Конфрада подняла крик, и по веселому выражению ее физиономии в это мгновение муж понял, что она едва дождалась, чтобы он замахнулся, чтобы она могла устроить скандал. С целью еще больше напугать мужа она напустила на него своих братьев, и те угрожали табачнику побоями. Однако Вова Барбитолер не испугался ни угроз, ни скандалов. Жена принялась требовать от него развода, а друзья советовали ему согласиться. Однако ее хитроумные женские уловочки и ребенок держали табачника крепче цепей, и он развода не дал.
Конфрада перестала говорить о разводе и попросила мужа, чтобы он отпустил ее на несколько месяцев к ее старшему брату в Аргентину. Точно так же, как раньше, она не могла усидеть дома, теперь она из него не выходила и сводила мужа с ума плачем, пока тот не пришел к выводу, что ему же лучше будет, если она перебесится за границей и вернется, успокоившись. Он был уверен, что мать не убежит от своего ребенка. Конфрада уехала в Аргентину, и табачник целый год не слыхал о ней. Через год от нее пришло письмо, что она хочет развод. А когда она, если будет на то воля Божья, выйдет замуж, то заберет своего мальчика. Вова Барбитолер поклялся, что раньше небо упадет на землю, чем он даст ей развод, и сдержал свою клятву. Его жена в Аргентине снова вышла замуж и родила детей — без развода. Только на старости лет она испугалась, что живет с новым мужем вопреки еврейскому закону. Ее братьев в Вильне это тоже больше не устраивало. Конфрада письмами, а ее братья лично стали требовать от раввинского суда Вильны вмешаться. Суд несколько раз посылал служек к табачнику, но тот отказался даже явиться на разбирательство. Виленские раввины и обыватели из молельни реб Шоелки, где молился Вова Барбитолер, принялись говорить вслух, что из-за него мужняя жена живет с чужим мужчиной. Он всем назло женился в третий раз, на бедной тихой женщине. Поскольку Вова знал, что городской раввин не проведет для него обряд еврейского бракосочетания, то совершил этот обряд в каком-то маленьком местечке и привез третью жену в Вильну к детям от первой и второй.
Громче всех обывателей молельни реб Шоелки выступал против Вовы Барбитолера котельщик реб Сендерл:
— Этого врага Израиля нельзя принимать в миньян[73]. Мало того что из-за него еврейка наплодила целую кучу байстрюков, он и сам женился без разрешения ста раввинов[74].
Когда котельщик бесновался, табачник, будучи трезв, молчал, закусив губы. Однако каждый раз, напившись, он поднимался в синагогу и топал ногами, крича котельщику:
— Мразь! Чем ты заслужил, что живешь пятьдесят лет с одной женой и что тебя радуют все твои дети? Чтоб тебя переломало вместе со всей твоей семьей!
Низенький и юркий семидесятилетний котельщик прыгал ему навстречу, сжав кулаки:
— Мне смерть — и тебе смерть!
Обывателям с трудом удавалось разнять их.
Реб Сендерл имел обыкновение говорить вслух то, что он думал. Он рассказал обывателям в синагоге, что хотел взять этого бездельника Хайкла к себе в мастерскую и сделать из него ремесленника. А его мать Веля, торговка фруктами, хочет, чтобы он учил Тору.
— Он так же будет евреем, посвятившим себя Торе, как я буду виленским раввином, — фыркнул реб Сендерл, и все обыватели, как один, смеясь, затрясли седыми бородами.
Табачник слушал издали и молчал. Через час он стоял рядом с лотком торговки фруктами и предлагал нанять для ее сына учителя. Помимо этого, он оденет Хайкла и даже даст ему карманные деньги. Веля не хотела обращаться за помощью к людям, к тому же она побаивалась табачника, который не нажил доброго имени, хотя и совершал добрые дела. Веля вежливо поблагодарила его и ответила, что посоветуется с мужем. Реб Шлойме-Мота снова лежал в больнице с отекшими ногами, а жена каждый день навещала его.
— Если раввинам подобает, чтобы их дети в ешивах принимали помощь, то и тебе, богачка, это наверняка позволительно, — покачал реб Шлойме-Мота своей седой головой, казавшейся еще более седой на фоне больничных подушек.
Торговка фруктами годилась меламеду в дочери и всегда смотрела на него с почтением. Веля была уверена, что принесла невезение в дом своего мужа, потому что с тех пор, как он на ней женился, его дела шли все хуже. Поэтому, когда он стал стар и надломлен, она прислушивалась к его мнению еще больше, чем в те времена, когда он был кормильцем семьи.
