Мария Бушуева - Лев, глотающий солнце
Судя по притчевости оброненного пророчества, женщина была человеком интересным и настоящей гадалкой — хотя мама и посчитала ее полусумасшедшей.
Так вот что встревожило меня — поднявшаяся со дна памяти странная фраза: «Младшая да поберегись старшей, а старшая да поберегись своей тени».
Но разве я, в то время шестилетняя девочка, могла запомнить такое сложное предупреждение?!.
За окном капало. Я смотрела на голые ветки, на воробья, присевшего на одну из них, на окна соседнего дома, на куцее облачко, повисшее над его крышей и думала. Нет, я не стала пытаться растолковать фразу гадалки; я слишком хорошо знала, что подобное открывается подобным (по крайней мере в моей жизни) — и объяснение придет только через такую же странную ассоциацию — может быть, через неожиданный образ или обрывок случайного разговора. Я думала о княгине. И встреча с ней стала казаться мне предостережением. Предостережением — от чего? Это не было мне понятным. Более того, я знала, что начиная воспринимать обычные события в мистическом ключе, я с гладкого, ровного асфальта ступаю на рыхлую и неизвестно куда ведущую дорогу, изменяя своему стремлению к ясности и реалистичности. В доме моего «Я» все предметы расставлены по своим привычным местам, а главное, каждый служит тому, к чему и приспособлен: чайник — кипятит воду, краны эту воду дают, стол позволяет поставить на него чашки, налить в них чай, заваренный в закипевшей воде… А я уже догадалась, что в доме души моей сестры все не так — и каждый предмет, кроме привычных обязанностей, наделен еще и какими-то мифологическими свойствами: чайник может встать так, а может иначе — и положение его не будет просто легким изменением в бытовом пространстве, но особым языком, на котором говорит сама суть предмета с глубинным оком твоей души…
Именно сейчас, здесь, в квартире моего детства, я обязана сказать себе: встреча с княгиней не значит ровным счетом н и ч е г о. Иначе границы миров — моего и сестры с о в м е с т я т с я — и… Дальше простирается неизвестность. Но эта неизвестность пугает — значит, следует вовремя остановиться. Встреча с княгиней ничего не означает: она увидела рассеянную покупательницу, может быть (и скорее всего) и не собирающуюся ничего покупать — и быстро, по-купечески, решила всучить ей малоспрашиваемую книжонку. Что, кстати, она мне подсунула?
Я прошла в прихожую и достала из сумки книгу в темно-зеленой обложке. В прихожей было темно, я вернулась в комнату и посмотрела название: «Роковая любовь». Понятно, дешевый роман. Такую литературу я не читаю. Бросив книгу на полку, я сразу же забыла о ней. И повеселела. Продавщица книг могла оказаться и незнакомой — и так же точно сбагрить мне дешевую книжонку. И в самом деле, встреча эта ничего не означает…
Я вздрогнула, потому что зазвонил телефон. Брать или не брать трубку? Я все-таки трубку сняла — молчание, а потом короткие гудки.
…н и ч е г о, к р о м е п р е д о с т е р е ж е н и я.
Неожиданная сильнейшая слабость заставила меня вновь упасть в кресло.
25
Он так и предполагал, что после смерти тещи все начнет разваливаться, но темпы, темпы! — он думал, все произойдет значительно медленнее. Сначала заболел Родион — оказалась пневмония — Марта просидела у его постели несколько ночей — наконец, как-то разбудила Филиппова в пять утра и шепотом сказала ему, что ей совершенно ясен тот, старый ее сон о мухе в палате у больной матери, — это злая медсестра сделала ей смертельный укол — и может быть, все было бы иначе, маму в конце концов уговорили бы согласиться на операцию и она осталась бы жива.
— Марта, пойми, никому не нужно было убивать Ирму Оттовну, — уговаривал он, — ты переутомилась, ты почти не спишь, ты слишком много пережила за последние полгода…
— Старуха просто садистка, — упорствовала Марта — и на щеках ее пылали лихорадочные круги, — такие иногда попадают в медицину!
Филиппов принес жене валерианы, заставил выпить, в валериану он подмешал седуксена (у него было несколько ампул) — наконец она заснула, сжавшись под одеялом, как младенец в материнском чреве. Теперь она часто жаловалась, что мерзнет, но отказывалась сходить к терапевту. Ее, правда, и раньше он всегда сам водил в поликлинику: даже к зубному врачу Марта боялась идти одна, а уж у двери гинеколога Филиппов провел ни один и не два часа!
Родиону стало лучше — сняли постельный режим — и он валялся целый день дома, уставившись в телевизор. Слава богу, с Мишуней пока все было нормально; правда, у него ухудшился сон — он стал вскрикивать во сне, иногда плакать, — Марте приходилось вставать ночью и к нему— успокаивать. Но хоть не болел…
Но доконал Филиппова Николай: Любаша его родила девочку, не прошло и трех месяцев его отцовства, как Николай надумал уйти от жены к другой…
— Ты хоть Марте об этом не сообщай, — попросил Филиппов. — Добьешь сестру.
Пришлось вызывать Анатолий Николаевича.
Он в последнее время все труднее всплывал из теплого Аглаиного омута — и на сей раз Филиппов ждал его дня четыре. Все ж таки тесть всплыл. Сразу прошел к себе в запыленный и затемненный бункер кабинета, закрыл дверь и, не глядя Филиппову в глаза, попросил рассказать, что случилось.
Филиппов сообщил все, что узнал от Ольги: Колька переквалифицировался в сексопатологи, и к нему вскоре на прием пришла молодая дамочка, пожаловавшаяся на фригидность. Она ничего, ну совершенно, абсолютно, полностью ничего не чувствует в постели со своим мужем. Колька взялся за нее со страшным рвением…
— И, по всей видимости, вылечил! — хохотнула развращенная литературой и свободой Ольга. — И теперь хочет на ней женится. Он снял квартиру, но муж ее пока не дает развода.
— В общем, Анатолий Николаевич, неважный пример показали вы сыну, — сказал Филиппов, осмелев в роли старшего в клане, — и вы теперь и верните его к несчастной жене. Бросить дочурку трехмесячную — позор.
Тесть отреагировал вяло — но и всегда он стремился сохранять непроницаемое лицо — пообещал, что с Николаем поговорит, расспросил, как Марта.
— Марта — плохо, не спит, лихорадит ее.
— Своди к фтизиатру, — посоветовал тесть, — у бабушки, моей матери, был в юности туберкулез.
Вот оно, когда их темные пятна начинают прорисовываться, раздраженно думал вечером, оставшись один, Филиппов. Он вновь подмешал в валериану жене седуксена. Спали и дети. И туберкулез у них был, оказывается. И еще не то обнаружится. А я как козел отпущения должен тащить на себе всех: тестю можно устраниться и забыть о своих детях и внуках в объятиях бабы, сыну его, придурку, тоже позволено грудных детей бросать, а мне — больная истеричная жена, малые дети и — ответственность за каждого… А как бы вы, Анатолий Николаевич, запели, если бы я взял и уехал сразу после утверждения докторской в другое место с молодой и любимой женой?
Все планы по разрушению счастливого союза тестя с Аглаей разваливались, как песочные города: Женечка обсмеяла его попытку вернуть тестя с помощью взятки ее сожительнице — и Филиппов перестал у нее бывать. Пару раз он столкнулся с ней на лестнице, испытав оба раза неловкость: его тяготило теперь, что Женечка может, хихикая, рассказывать о его планах другим соседям, которые тоже не преминут поднять его на смех. Именно ее осведомленность и чувство, что он перед ней как бы раздет до несвежего исподнего, заставило его вплотную заниматься обменом. Хотя было и еще одно обстоятельство, толкающее его на переезд: близость его дома и дома Анны. Соблазн каждый раз после работы зайти к ней, а не возвращаться к себе в дом с вечно спущенными шторами, был так силен, что Филиппов понял: нужно, чтобы квартира была не здесь, в городе, а в Академгородке, рядом с институтом.
Пытался он подействовать на тестя и через его родственников: пожаловался брату — номенклатурщику, как дурно влияет на Анатолия Николаевича Аглая, укорачивает его жизнь. Брат (разговор был по телефону) отмахнулся — пусть старик доживает, как знает; Ирма Оттовна, не тем будь помянута, трудной была, он с ней намаялся — и долг свой перед кланом давно выполнил. Так же реагировали и все знакомые тестя: каждый, на свой лад, предлагал не трогать старика в его заслуженном семейном покое…
Оставался последний, и самый любимый, способ борьбы с ненавистной Аглаей — интрига. Нужно было скомпрометировать ее — не могло не быть у такой ядреной, еще молодой бабы кого-то еще — кроме потертого временем тестя — просто она тщательно скрывала свои связи. Филиппов был в этом уверен. И Марта, в интуицию которой порой он все-таки верил, считала точно так же: обманывает отца злодейка, тянет из него жизненные соки. Не соки, нет, деньги тянет, мысленно поправлял жену Филиппов, но вслух этого не произносил: чистой, как ребенок, Марте его практичные слова показались бы грубыми, как ругательства. Найти связи, порочащие Аглаю, — вот что нужно сделать как можно скорее, пока союз тестя еще не закреплен юридически. Он попросил об этом свою секретаршу, которая уже была в курсе всех местных семейных новостей. Длинные языки расползались по Акалемгородку быстро.
