Алексей Фомин - Затон
Вадя с удивлением глянул на старика. Изменилась не только его манера говорить, но и сам он изменился каким-то неуловимым образом. Теперь он меньше всего походил на простецкого старого работягу-лимитчика. Вадя оторопел, но все же нашелся, что ответить:
Говорят, что календарь у древних майя был составлен до 2012 года, – поддержал он эсхатологические измышления собеседника.
Старик никак не прореагировал на его слова, продолжая свою мысль:
Последние дни… Вы, наверное, помните… – он окинул Вадю оценивающим взглядом, явно прикидывая на глаз его возраст. – Хотя нет, вряд ли… В конце восьмидесятых очень популярным было такое сравнение: страна, как человек, стоящий у края бездонной пропасти. Эту пропасть можно преодолеть только одним прыжком. И он, этот человек, прыгнул. И всем кажется, что допрыгнул до того края пропасти, зацепился за него и путем неимоверных усилий выбрался наружу. И теперь ничто не мешает этому человеку бодро шагать по ровной дороге в светлое будущее. – Старик отрицательно покачал головой. – Нет, юноша. Это наркотический бред. Галлюцинация. На самом деле никуда он не допрыгнул. Он лежит на дне этого бездонного ущелья едва живой, с травмами, как говорят медики, несовместимыми с жизнью. Проще говоря, в коме. Заботливый медперсонал колет ему нефте-газовые наркотические препараты, и видит несчастный счастливые сны. Что все у него хорошо, стабильно… Еще чуть-чуть, и полное счастье настанет… – Вадя хотел ответить ему, но не смог. Пересохший язык, как будто, приклеился к небу. А старик тем временем говорил и говорил, не замечая Вадиных попыток перебить его: – Это как у Симонова. Ах, этот пассаж у него просто великолепен… Вы не читали Симонова? Хотя, о чем это я? Нынче ведь он не в моде… Так вот представьте… Едут люди, радуются жизни. Им удалось вырваться из такой мясорубки… Но уже произошло событие, от них никак не зависящее, событие, решившее их судьбу. Им еще кажется, что они живы, они строят планы и веселятся, а на самом деле… они уже мертвы. Это очень, очень глубоко… – Старик поднялся на ноги, как бы давая понять Ваде, что их разговор окончен. – Всего вам хорошего, молодой человек. Будьте осторожны по дороге домой.
Вадя поднялся со скамеечки и, не оглядываясь, поплелся меж оградок к могиле матери – попрощаться.
Ну что, мам, – спросил он, обращаясь к мраморной глыбе, – я пошел?
«Проклятый старик, – подумал он, – что за дрянью он меня напоил? Ноги просто не держат, и голова раскалывается. Водка наверняка паленая была. Надо хотя бы спросить, где он взял эту гадость».
Вадя обернулся, но старика там, где они только что расстались, уже не было. Он глянул в сторону центральной аллеи, пошарил глазами вокруг, но чертов дед, как сквозь землю провалился. Тогда он присел на мраморный бордюр и, зажмурившись, крепко сдавил виски ладонями, стараясь таким образом хоть немного унять головную боль.
Вадя не помнил, сколько он так просидел; то ли пару минут, то ли полчаса, но потихонечку стальной обруч, сдавивший его голову, разжался, и он осторожно, боясь спугнуть ощущение полного блаженства, заступившее место головной боли, поднял голову и открыл глаза. Взгляд его уперся в стелу с портретом. Скривив губы в брезгливой усмешке, глазами, полными боли, на Вадю смотрела… Анна.
Не поверив глазам своим, он снова зажмурился и даже прикрыл их ладонью. Глянул снова, никаких сомнений. Перестав улыбаться, Анна по-прежнему презрительно кривила губы, а глаза ее были теперь сощурены и сверлили Вадю, как два острых буравчика.
Он вскочил на ноги, попятился, споткнулся о бордюр и полетел назад, больно ударившись о землю. Вадя резво поднялся и, не смея больше взглянуть на мраморную стелу, сломя голову бросился в сторону выхода. Охваченный паническим страхом, он бежал, не разбирая дороги, и пришел в себя, только оказавшись в собственном автомобиле.
Вадя никогда ранее не замечал за собой склонности к рефлексии или какого-либо рода душевным терзаниям. Жил всегда легко и просто, по принципу: «что сделано, то сделано и нечего над этим голову ломать», – и только испытав жесточайший приступ настоящего животного ужаса, он впервые в жизни задумался об ответственности за собственные поступки. Он вдруг остро почувствовал, что Анна не просто исчезла из его жизни, она вообще перестала существовать. Что из живого существа с нежной и теплой кожей, с бьющимся пульсом, который Вадя так любил ловить, прижавшись губами к ее длинной белой шее, она превратилась в холодное ничто.
«Но я не хотел этого! – мысленно заорал Вадя. – Не хотел, но сделал. – Возразил он сам себе. – И сделал из-за денег. Самый распространенный и примитивный повод для убийства. Оригиналом, конечно, меня назвать трудно. А может быть, еще не поздно? Может быть, они еще ничего не успели сделать? Я должен их остановить. Черт с ней с квартирой… Ведь жил же я раньше на съемной хате… И с Эдькиным долгом тоже… Наплевать… Пусть насчитывает, расплачусь со временем. Но я не хочу быть убийцей! Сейчас мотнусь на ипподром и дам отбой».
Он запустил двигатель и, вырулив со стоянки, рванул в город. «Только б они еще ничего не успели сделать…» – повторял он, набирая номер домашнего телефона ее родителей.
Алло, Аня дома? – выпалил он, когда ему ответил мужской голос.
Минуточку, сейчас позову.
Разговор с Анной не входил в его планы.
Подождите, подождите, – завопил в трубку Вадя измененным голосом, – никуда ее не выпускайте! Пусть сидит дома! Понятно?!
Кто это говорит?
Но Вадя не стал отвечать и нажал отбой. Все снова стало хорошо. Он больше не убийца. Анна жива и здорова. Осталось только домчаться до Беговой и дать отбой буку. А на деньги плевать, пусть подавится ими.
Бросив машину на площади перед ипподромом, он бегом рванул на трибуну. Волнистую, тщательно уложенную шевелюру того, кто был ему нужен, он увидел еще издали. Вадя подлетел к нему и, сунув десятирублевую купюру, радостно выпалил:
От первого к пятому через все заезды.
Лицо у бука, увидевшего Вадю, сделалось такое, как будто он только что откусил кислое яблоко.
На стоянке, через полчаса, – скосив рот, буркнул он.
Вадя дисциплинированно отправился к своей машине – ждать бука. Но не прошло и десяти минут, как к нему подвалили два мордоворота.
Слышь, уважаемый, – начал один из них, – хозяин извиняется, он не может подойти. Вчера была попытка, но что-то там не срослось. Ты не волнуйся, все будет нормально. Мы свое дело знаем. Ехай спокойно домой. И здесь никогда больше не появляйся. Не надо.
Как это не надо? – возмутился Вадя. – Я должен с буком поговорить. Что значит, он не может?
Вадя снова направился в здание ипподрома, но успел сделать только один шаг, как тяжеленный кулак въехал ему в живот. Вадя согнулся пополам, и удары посыпались на него со всех сторон.
Я х-х-хо-чу… – только и сумел прохрипеть он.
Еще раз появишься здесь, убьем, – как присказку повторяли мордовороты, обрушивая на него удар за ударом.
Хорош, он уже в отключке, – сказал один из них другому. – Куда его теперь?
Засунь в его же машину, и отгони ее на Скаковую, во дворы. Пусть там прочухается.
Эпизод 11. Анна. Москва. 2006
Эй, ну ты че, шалава, динамить меня что ль решила?! – Встревоженный водила постарался произнести эти слова самым грозным тоном, на который только был способен. Он был мал и тщедушен, но перспектива остаться без заработанных денег пугала его больше, чем возможность нарваться на физический отпор (Бог их знает нынешних. Вроде невелика пигалица, а запросто может оказаться каким-нибудь сэнсеем по сумо-каратэ-джицу, а то и пушку из бюстгальтера достанет. Про перо из—под юбки уж и говорить нечего). Водиле было под пятьдесят, и последние пять лет он профессионально занимался частным извозом или, как говорят московские автолюбители с доперестроечным стажем, «бомбил». И чего только за эти пять лет он не насмотрелся. Его и грабили, и машину пытались отнять, а уж «динамо провернуть»… Каждый пятый. Грозный тон дался ему, видимо, с превеликим трудом, потому что он тут же сорвался и, кляня свою разнесчастную судьбу, жалобно запричитал: – Ну достали вы меня, проститутки эдакие-разэдакие, сами капусту рубят, а как со мной расплачиваться, так у них нету… Да в гробу я видел вашу натуру…
Замолчите, пожалуйста, – брезгливо сморщившись, вежливо попросила Анна. – Если вы боитесь, что я не вернусь, то прошу вас, давайте поднимемся вместе. И, пожалуйста, обойдитесь без этих ваших грязных намеков.
Водила колебался. Выходить из машины ему совсем не улыбалось, но и отпускать эту девицу одну тоже было неразумно. «Бросишь тачку, пойдешь с ней, а там жлобы морду набьют и с лестницы спустят, – думал он. – Или пока меня не будет, тачку угонят. А отпустить ее одну – сто пром без бабок остаться. А, была – не была, кто не рискует…»
То, что рискнуть придется, он понял, как только увидел эту девку. Она вывалилась из ночной черноты на освещенную ярким белым светом площадку заправочной станции и сразу направилась к его «девятке».
