Алексей Фомин - Затон
До материной могилы идти было далеко, почти на противоположный конец кладбища. В свое время, оформляя участок, Вадя купил земли сразу на три могилы, подразумевая, что будут они тут лежать вместе: мать, отец и он. Тогда как-то не думалось, что отец еще может жениться, да и самому Ваде вроде как-то рановато…
Зато сейчас у матери получилась роскошная могила. Широко, просторно… Вадя сделал большую мраморную стелу с отличным портретом в натуральную величину, а весь участок обнес мраморным полуметровым бордюром с шарами на углах. А землю внутри оградки покрыл темно-серым с блестками гранитом. Для цветов по обе стороны стелы стояли два больших мраморных вазона. Да еще – столик и скамеечка, сделанные из черного мрамора. Очень красиво получилось: черное и серое. «Есть, конечно, и покруче, гораздо покруче, но все ж не хуже, чем у бандитов каких-нибудь», – трезво оценивал результаты своих усилий Вадя. Отец, правда, когда первый раз увидел, сказал: «Ты, Вадька, что-то перестарался, по-моему. Надо было чистой землицы все-таки оставить…» Но потом согласился с Вадиными доводами, признав его правоту.
Свернув с центральной аллеи на боковую дорожку и пройдя по ней сотню метров, Вадя подошел к могиле. Молодая и красивая, мать по-прежнему задорно улыбалась ему с черной мраморной глыбы. Эту фотографию для портрета выбрал сам Вадя. Отец предлагал взять фото, где она в гораздо более зрелом возрасте, но Ваде хотелось видеть ее именно такой; молодой и задорной.
Он вошел в ограду и поставил цветы в вазоны: один букет от себя, а второй – от отца. «Ну, вот, мам, я приехал, – начал он мысленный разговор, – усевшись на мраморную скамейку и облокотившись о столик. – Ты извини, что давно не был… – Врать ей про работу и свою чрезвычайную занятость, как отцу, не имело смысла. Вадя помялся, но потом все-таки нашел в себе силы признаться: – Забыл я о тебе… Прости… Но ты ведь на меня не в обиде, правда? Ты вот лежишь здесь, а жизнь продолжается. Я чего-то суечусь, суечусь… Сам не знаю зачем… Нет, так вроде все логично… И то надо, и это… И туда хочется, и сюда… И того, и этого… А потом, как подумаешь, ну ничего и нет такого особенного ни в том, ни в этом… Получается, что вроде бы все уже попробовал, все знаешь… А все равно кручусь, а зачем не знаю… Какой в этом, во всем смысл?.. А отец женился, мам. Ах да, ты знаешь. Я тебе об этом уже говорил в прошлый раз. Но ты обиду за это на него не держи, мам. Не может он один, вот как я, например. Ты же знаешь, он слабый человек. Зато я так и не женился. Ты, наверное, ждешь, думаешь, когда внуки появятся?.. Боязно мне, мам… Вот если б встретилась такая, как ты… Сразу б женился без разговоров. А то думаешь: та или не та? Сравнишь с тобой и видишь – не та… – Вадя еще раз поглядел на мамин портрет и в очередной раз восхитился, какая она красивая, жизнерадостная, какая родная. – Знаешь, я уж было совсем собрался… Была у меня девчонка… Вернее, она и сейчас есть… Но не у меня… А может быть, и, действительно, была… Мам, я убил ее. Ну, не сам убил, а заказал… Хотя не знаю, может быть, еще и не убил… – Мысли у Вади в голове совсем запутались, сплетясь в один большой тугой узел. Он сидел неподвижно, вперившись в материн портрет, словно действительно ожидал, что бесчувственный, холодный камень заговорит с ним и расскажет, что хорошо и что плохо, и как ему жить дальше. – Но… – Он осторожно принялся распутывать затянувшийся узел. – Ты понимаешь… Я не хотел… Я только защищался. Она сама меня хотела…» – Вадя понял, что его вранье самому себе выглядит слишком жалко и замолк.
Нежданно-негаданно набежавшее небольшое облачко закрыло солнце, и на стелу упала тень. Мрамор перестал играть и искриться, и даже женщина, изображенная на нем, казалось, изменилась. Улыбка из веселой и жизнерадостной вдруг стала презрительной, а между враз погустевшими бровями залегла печальная складка.
«Э-эх, – выдохнул Вадя и неожиданно даже для себя сказал вслух: – За водой надо сходить, в цветы налить…»
Он поднялся и заглянул за стелу. В прошлый свой приезд он оставлял там пустую пластиковую бутыль. Но за стелой ничего не было. Он покрутил головой вокруг в надежде увидеть на одной из соседних могил нечто, что можно использовать в качестве емкости для воды.
Наискосок от него, через несколько могилок Вадя заметил человека, возившегося в оградке. Не обходя по дорожке, Вадя направился к нему между могил, напрямик.
Здравствуйте, – поздоровался Вадя.
Здравствуйте, – ответил, распрямившись, высокий худой старик. Рядом с ним стояло наполовину пустое ведро с крупным желтовато-серым песком, а в нем – детский совок, которым старик, видимо, рассыпал песок по поверхности могилки.
Простите, нет ли у вас какой-нибудь посудины, воды принести?
А вот… – старик показал на ведро, – закончу только песок рассыпать… Хотя, что ж это я… Совсем голова дырявая стала. – Он опрокинул ведро на землю и, высыпав из него песок, протянул его Ваде. – На…
Вадя скоренько сбегал за водой, наполнил вазоны и вернулся к старику – вернуть ведро. Тот уже закончил возиться с песком и сидел на крохотной скамеечке за таким же крохотным столиком. На столике была расстелена газета. А на газете стояла непочатая бутылка водки, два пластиковых стаканчика, и лежало разрезанное на четыре дольки яблоко.
Спасибо за ведро, – поблагодарил Вадя.
Старик кивнул.
Поставь вот здесь. Давай помянем с тобой… У тебя кто здесь лежит?
Мама, – коротко ответил Вадя.
А у меня – супруга. – Старик снова кивнул, на этот раз в сторону вертикально стоящей небольшой плиты с портретом пожилой женщины. – Ты проходи в оградку-то, присаживайся. – Старик гостеприимно подвинулся на скамеечке, давая место Ваде.
Он свинтил крышку с бутылки, наплескал водки в стаканчики, и, спохватившись, поинтересовался:
Ты, случаем, не за рулем, нет?
Нет, – соврал Вадя, присаживаясь на край скамеечки и беря в руки стаканчик.
Ну, помянем наших ушедших, – сказал старик. – Царство им небесное.
Вадя влил в себя водку, и стало ему как-то особенно хорошо и покойно; страхи ушли, сомнения и угрызения совести окончательно рассеялись. Они выпили за помин души еще и еще раз.
Пятьдесят один год мы были вместе, – сказал старик. – Да. Пятьдесят один. – Он утвердительно покивал головой с, на удивление, густой седой шевелюрой. – Я через нее, через бабку мою, и верующим, можно сказать, стал. Не может того быть, чтоб эти пятьдесят с лишком лет просто так были. Мы с ней обязательно еще встретимся. Да… Все вместе: и радость и горе… А ты женат? – неожиданно спросил он.
Когда дедок начал было рассказывать о себе, в голове у Вади начали возникать картинки, иллюстрирующие и дополняющие его речь. Вот молодой деревенский парнишка приехал в Москву по лимиту. Начал работать в Метрострое проходчиком. Встретил такую же, как он, молодую лимитчицу. Лет через десять-пятнадцать получили они квартиру где-нибудь в Бирюлеве. Нарожали трех детишек. Неожиданный вопрос сбил с нужной волны и не дал возможности дорисовать картинку.
Я? Нет, – ответил Вадя.
Да… – продолжал бухтеть дед (метростроевец, как мысленно окрестил его Вадя). – Нынче стало не модно заводить семью. В Америке даже этот, как его, э-э… А, да… Термин, точно. Термин такой появился: жизнь соло. Слыхал, сынок? Нет? Говорят, больше половины народу одиночками живут. Даже сорт арбуза такой вывели, «бамбино» называется. Слыхал? Нет? – Вадя отрицательно помотал головой. – Ну, правильно. Одинокому человеку нужен маленький арбуз. Вот ты представь, притащишь ты домой вот такую вот арбузяку… – Сцепив пальцы обеих рук, старик показал какой огромный арбуз притащит домой Вадя. – Что тебе с ним делать? Солить? – Дед захихикал. – А одному удобно. Ни за кого отвечать не надо. А семья? Ведь это труд, ответственность… А любовь? Ты вот, скажем, человека полюбил, доверился ему, душу ему раскрыл нараспашку, а он взял и наплевал в нее или, опять же таки, ножиком в нее тупым, ржавым… Не—ет… Это ты прав… Одному сподручнее… Ну, давай по последней. Пусть земля им…
Они выпили, и Вадя только сейчас почувствовал, как он захмелел. «Не надо было с утра пивком разминаться», – пронеслось у него в мозгу.
Да-с, молодой человек, обычная, нормальная семья, на которой испокон веков базировалась человеческая цивилизация, отмирает. Расползается ткань привычной человеческой жизни. Человечество становится жертвой собственного эгоизма. Похоже, что мы с вами живем в последние дни этого мира…
Вадя с удивлением глянул на старика. Изменилась не только его манера говорить, но и сам он изменился каким-то неуловимым образом. Теперь он меньше всего походил на простецкого старого работягу-лимитчика. Вадя оторопел, но все же нашелся, что ответить:
Говорят, что календарь у древних майя был составлен до 2012 года, – поддержал он эсхатологические измышления собеседника.
Старик никак не прореагировал на его слова, продолжая свою мысль:
