Бенджамин Констэбл - Три жизни Томоми Ишикава
Несмотря на метафорические яблоки, которые я оставляла для Трейси в конце каждого занятия, и прочие авансы с моей стороны, он сохранял удивительную благопристойность. Подчеркивая свое желание не поощрять знаки внимания, он стал гораздо общительнее с другими ученицами. Впрочем, Трейси как будто нравились мои сочинения, и он не запрещал показывать ему написанное сверх программы, если у меня возникало такое желание – что я несколько раз и проделывала. Он находил время читать мои тексты и деликатно, хоть и конструктивно, критиковать их. Понемногу я сумела обрести доверие Трейси, и он перестал напрягаться в моем присутствии.
Скоро мне должно было исполниться восемнадцать, и я уцепилась за благословенную иллюзию, что Трейси соблюдает дистанцию, потому что я несовершеннолетняя – но скоро, когда получу избирательные права, мы станем настоящей альфа-парой, к восхищению моих одноклассниц. Я воображала, что они уже догадались и побороли зависть, чтобы пожелать нам самого лучшего.
Однажды на уроке (речь шла об астрологических аллюзиях в литературе) я узнала, что через неделю у Трейси день рождения. Ему исполнялось двадцать шесть. Я сказала другим девочкам, что хочу купить подарок, и все скинулись по доллару. Остальное я внесла из собственных сбережений. Я купила черное кашемировое белье за сто сорок долларов, с нежностью завернула и вложила карточку с надписью «Дорогой Трейси, ты самый лучший. Я люблю тебя. Х.». На другой открытке подписались остальные. Но я знала, что он узнает мой почерк; знала, что он будет думать обо мне каждый раз, надевая эти дорогие трусы.
Поскольку именно я все затеяла, то имела право и вручить подарок. Трейси развернул его перед всем классом, к явному своему смущению, и я сочла, что это очень мило. Трейси поблагодарил нас и вновь вернулся к Харпер Ли. С тех пор он избегал оставаться со мной с глазу на глаз. Я решила, что Трейси подтверждает взаимность наших чувств, но в то же время твердо напоминает, что, если школьное начальство узнает о нашей любви, он лишится работы, а потому наши отношения должны иметь место лишь за пределами школьных стен, подальше от любопытных взглядов. Поэтому я последовала за ним.
Он ездил на велосипеде, что усложняло мою задачу, но спустя некоторое время я сумела узнать адрес, по которому он часто бывал. Через две недели я подстроила нашу случайную встречу у входной двери. Я ждала, накрашенная и надушенная, и меня сжигало предвкушение. Когда он появился из-за угла, я выскочила из укрытия и побежала к нему.
– А, здравствуйте, Трейси.
Я, разумеется, изобразила удивление.
– Что ты тут делаешь? – спросил он и быстро огляделся, боясь, что кто-то может нас увидеть.
– Я просто…
Я едва успела начать заранее заготовленные объяснения, но тут Трейси взорвался.
– Никогда больше сюда не ходи, мать твою, это уже ни в какие рамки не лезет. Слышишь?
У него был такой вид, словно он собирался меня ударить, и я в ужасе попятилась. Мои глаза наполнились слезами.
– Но я просто шла в книжный магазин и… – пролепетала я, и мой голос оборвался.
– Убирайся отсюда. Немедленно, Бабочка. И не смей больше никогда за мной бегать. Ясно? Уходи!
Я стояла как громом пораженная.
Трейси нажал кнопку звонка.
– Увидимся завтра в школе, – сказал он, и тут из-за двери донесся женский голос:
– Кто там?
– Я, – ответил он.
Дверь открылась, и Трейси вошел.
Я побежала домой, истерически всхлипывая, и заперлась в комнате. Комори выманила меня, предложив суп и сочувствие.
Я получила хорошие баллы по английской литературе. Несчастная любовь несколько месяцев не давала мне покоя, и еще неприятнее было от того, что я выставила свои надежды напоказ. Долгое время казалось, что смерть Трейси – единственный способ исцелиться от безжалостного унижения, которому он подверг меня, когда прогнал.
Пять лет спустя я стала уверенной в себе молодой женщиной и, возможно впервые в жизни, была счастлива. После выпуска я получила работу – место помощницы редактора в маленьком, но известном издательстве, которое печатало стихи и экспериментальную прозу. В мои обязанности входило фильтровать бумаги, то есть, читая начало присланных рукописей, прикидывать, проходят они по нашим критериям или нет. Все, что представляло хоть какой-нибудь интерес, отправлялось к редактору, но, впрочем, большую часть текстов отправляли авторам со стандартной пометкой об отказе.
Однажды зимним утром, открыв почту, я неожиданно обнаружила рукопись романа, который прислал Трейси. К тому времени боль уже забылась, и воспоминание о Трейси и его испуге вызвало у меня смущенную улыбку. Я забрала рукопись домой, чтобы прочитать вечером.
К сожалению, он слишком хотел понравиться читателю. Повествование, впрочем, оказалось небезынтересным. Это была история учителя, вступившего в связь с несовершеннолетней ученицей. Никоим образом не «Лолита», но я без особого труда догадалась, где он взял смелости, чтобы запечатлеть на бумаге свои дерзкие фантазии. Мое сердце бешено билось, пока я читала историю о черном кашемировом белье; я боялась разоблачения, но, по мере того как развивались события, узнавала на страницах романа не себя, а другую, совсем не примечательную девочку (допустим, Джейн), даже младше меня. Но она была реальным человеком, и я ее знала. Если верить тексту, Трейси вступил с ней в сексуальную связь, которая продлилась несколько лет.
Я гадала, правда ли это. Единственный способ удостовериться – было узнать напрямую. Я нашла в телефонном справочнике номер матери Джейн и назвалась школьной подругой. Женщине явно не хотелось со мной разговаривать, но она уступила из вежливости. Она сказала, что Джейн учится в колледже, и назвала весьма респектабельное заведение, где давали образование девушкам. Джейн, застенчивая и приниженная, оказалась тоньше, чем я помнила. Когда я рассказала про книгу Трейси, она опустила глаза и признала, что у них действительно был роман, который начался, когда ей едва исполнилось четырнадцать, и закончился всего несколько месяцев назад. Трейси ухаживал за ней и соблазнил, а потом взял слово держать все в тайне, хотя Джейн и винила в случившемся себя. Я обещала позаботиться, чтобы книга Трейси не увидела свет. Джейн умоляла не обращаться к властям, и я пообещала, что решу ее проблему более простым способом.
Я много думала о смерти. Я никогда никого не убивала, но регулярно задавалась этой мыслью, расширяя собственные представления о моральных рамках и испытывая их на прочность в надежде найти нишу для смерти Комори. Думать так было совершенно необходимо, это входило в мою подготовку, в мое образование, и потому я опустилась до такого состояния сознания, в котором отдельные люди утрачивают ценность, а фантазия питается вымыслом, стыдом и ревностью.
Я составила план – тем проще было это сделать, поскольку не было сомнений, что никогда не рискну его воплотить до конца, лучше сыграю в «ястребов и голубей» и проверю, насколько близко удастся подойти. Вместе с рукописью пришло письмо с адресом – не тем, что пять лет назад. Я ушла с работы пораньше вечером в пятницу и встала на другой стороне улицы, напротив дома. Наконец Трейси появился – он шел быстро, подняв воротник и опустив голову. Я перебежала дорогу и буквально столкнулась с ним, так что он уронил портфель. Некоторым образом, я повторила свою давнюю попытку разыграть внезапную встречу, но на сей раз это получилось изящнее и смелее; я действовала с исключительной уверенностью. И результат оказался на удивление приятным. Трейси быстро извинился за невнимательность – и узнал меня. И сам предложил немедленно пойти куда-нибудь выпить и согреться, чтобы не простудиться, разговаривая на улице.
Мы не привлекли ничьего внимания в баре, полном вечерней публики. Мы сели за столик в углу, и я украдкой взглянула на себя в зеркало – много макияжа (своего рода маскировка), наивная самоуверенность неопытной девушки. От Трейси пахло зимой; он протер запотевшие очки и жадно выпил свою порцию. Руки у него были на вид очень мягкие, небольшие, как у мальчика, но пожелтевшие от никотина пальцы беспокойно подрагивали. Он нервничал. Наверное, как всегда.
Он спросил, где я работаю, и я ответила; тогда он не сдержался и рассказал про свою книгу. (Что интересно, насчет сюжета Трейси солгал.) Я заверила, что непременно прочту рукопись и позабочусь, чтобы она попала к редактору.
Тепло бара согревало его, алкоголь проникал в кровь, и Трейси расслабился. Мы говорили о многом, в том числе о работе в школе, которая, по мнению Трейси, ничего ему не давала. Мы посмеялись над историей с нижним бельем, а потом он по собственной инициативе извинился за вспышку в тот день, когда я его выследила. Он напился сильнее, чем я.
