Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2006)
С тех пор папа не расстаётся с мальчиком, возит его по городу, привлекая туристов, инвесторов, спонсоров, культурных деятелей, воротил шоу-биза, владельцев ночных стриптиз-блин-ресторанов, уральских пельменей, негров, звенящих кедров, поганых, тмутороканских болванов, любителей изящной словесности. На ночь оставляет в машине, потому что вторая жена их вместе на порог категорически, зато даёт поношенные вещи своего сына, на том отдельное спасибо, подчёркиваю, отдельное спасибо (то есть подчеркнуть отдельное спасибо). Понимаешь, сына, учил жизни мёртвого мальчика его отец, мы живём очень плотно, сложно, без огонька или одухотворения, нам некому себя рассказать. А кто, допустим, нам мешает молиться и выйти из суеты, да никто, но, веришь, некогда оглянуться даже, сказал он, провожая взглядом ноги поэта К. и поэта Й., которовые идут говоря своими женскими чистыми голосами о главном в этой пристойной жизни, заканчивая улицу, скрываясь за поворотом, говоря одна другой: вижу этого мальчика, и такая тоска. Тут же попадая в компанию прозаика А., все трое продолжая грустный путь, ведя оживлённую беседу о снах, цветах и собаках в три голоса, прекрасно понимая и улавливая друг друга, упираясь в снежного Деда Мороза на главной площади, произнося. Желая газировки и потому принимая решение и поворачивая свои стопы и стильно не глядя ни на кого, направляясь в кафе “Полянка”, каждая нашаривая по карманам пятак, по пути встречая через дорогу ту же машину с тем же мёртвым мальчиком, отказываясь от поляны, доверяясь старинной примете, тут же разворачиваясь обратно и спеша в музей, точнее, в кафе в музеевом холле, объясняясь друг другу в верности выбранного пути. Уточняя, что жизненного пути, а не данного в конкретный момент. Приближаясь к музею, волнуясь, краснея, потея, снимая пальто, надевая музейные тапки, поднимаясь по мраморной лестнице, делая вид, что интересуясь произведениями местных гениев, Чарушина в их числе, затем быстро спускаясь, нетерпеливо потирая руки, заходя в кафетерий. Видя в приличном месте мужского пола неприлично пьяных поэта Ю. и поэта и музыканта Р., радуясь, что те угостят, разливая, нарезая, читая свои стихи, морща нос, чихая и часто бегая в туалет, рассуждая о великой русской литературе, Чехове в том числе, выпивая, расслабляясь, культурно отдыхая, ругая свою русскую жизнь, зиму, север, медвежий угол, благодарение пиву, книгам, снам, звёздам, рукам, губам, водостокам, поездам, домам милосердия, поющим улицам, монеткам с Победоносцем и известному напитку, заливая свои и чужие шары.
Встречая сопротивление персонала просьбам ещё остаться и посидеть, выходя, надевая шапки, трогая уши, падая на крыльце, рыдая, потирая коленку, запевая, двигаясь по домам, делая вид, что не пили, ложась в кровать, немедленно засыпая, утром вскакивая, выпивая весь чайник, пытаясь восстановить вчерашний день, признавая всегдашнее ограничение счастья, его отсутствие, вспоминая только неправильные черты мальчика, и вокруг него зиму, снег, пар изо рта, стоя у окна, поднимая веки свои от глаз, думая, что все одинаковы дни, видя тому подтвержденье.
Ахкакжаль
Где ещё такое бывает, спросит меня сестра, та самая единственная сестра, живущая покуда на улице Водопроводная, урождённая Кикиморская, та самая, имеющая дар знать, но не всё, как можно убедиться; где ещё такое бывает, поставит она передо мной вопрос и склонит лице свое надо мной ответа в ожидании. Что же мне ответить ей, что же ответить сестре, имеющей дар знать, говорю ли я правду или всё остальное, и, повинуясь голосу разума, я отвечу правду, и ничего кроме, кто бы что ни шептал на ухо, а то поразвелось тут всяческой, не продохнуть напропалую от них, как бы ни заглушали мой голос коты на улице возле дома с тем вторым этажом, на которовом дразнящий их запах стерлёдки и ползучие миазмы туберозы, особенно по ночам, я скажу. Скажу, но сперва, вначале, наперёд спрошу у своей сестры, хочет ли она, ты действительно ли хочешь услышать это, хорошо прежде подумай, так вот, где-то всё это бывает ещё, скрыть этот факт не удастся, весь вопрос в том, где это, цена вопроса — это сбитые ноги и порванные носки. Но где, продолжая беседу, где это, спросит меня сестра, держащая круглый год в могучем уме дар свой знать, ответь мне, где это? И я скажу, слушай меня внимательно и не перебивай ни одним головы кивком, ни одним невпопад вопросом, потиши биение сердца, шелест ресниц, забудь на время вспоминания ряби воды (курсив для вспоминания ряби воды), слушай молча, закрыв глаза, ибо. Ибо карты дадут нам пространство дальнейших исследований, неужели же нам грех взять их, карта местности гласит, что, куда бы мы ни пошли, в какую ни двинулись сторону света край, времени одинаково жалеть не стоит, мы не найдём дороги, той самой, что приведёт в ту местность, откуда начало вопроса. Где-то такое же есть, предположительно, стоит обратить взоры свои на север, но идти не большой торой дорогой, а за санями подобно, идти лесами, разыскивая под луной порошок, указывающий секретки, секретные желдороги, по ним нидо побредеши в тот край, где точно так же, как здесь, но вдвойне прекраснее только, где душу видно и нет ни одной сокрытой, где нам петь: от зари и до зари о любви мне говори, где белый лебедь на пруду, где розовое перо обмахивает лицо, и пыль с него летит и светится в воздухе, превращаясь, подобно явлению, в свет, чтобы глядеть через него в мир, где мы видим себя и понимаем, что вот она — соль мира, что города — солонки, и рассыпаем горстями порошок, соль, свет невечерний, подыми веки свои от глаз и познаешь истину, и скажешь слова благодарности Лаврентию Горке, вот что значит другие места, где видно душу. Но сестра, утомлённая знанием, уже заснула.
Добрыхсновнаподушкемягкой
Север крошит металл, но щадит стекло, учит гортань проговорить впусти (“”), север меня воспитал и вложил перо в пальцы, чтоб их согреть в горсти, а также пером этим проектировать, рисовать дома, конкретно полгорода В и это самое помещение. Так говорил архитектор Чарушин, которовый стремился попасть в свой дом, испещрённый стыдными надписями, испещеренный на коммуналку (что касается времени, то оно здесь прошедшее, это конец войны). Архитектор приехал из города на воде, разрушенного блокадой, как раз приехал в стужу победного года, и с вокзала побрёл домой, вспоминая жизнь в городе В, как ходили по воду, а уже потом только ввели канализацию, а также ходили полоскать на реку, красные руки, стужа, и даже жену не мог уберечь от простуды, умерла в среднем возрасте, недоглядел, так любила ходить на прорубь, говорила о чём-то с стерлёдкою, подхватила туберозу, три года лежала, красными щеками подушку согревая, глядя на мужа с лихорадной улыбкой. Недосмотрел, ушла с бельём, хотя была в многочисленности прислуга, в отдельной комнате дома с флигельком, мозаичный пол, играющий радугой при освещении трёх часов пополудни летом, да в сарайке ещё стояли саночки сына, в войну они оставались там, пока кто-то не утащил на дрова, а крепкими полозьями не укрепил дверь в погреб. Вероятно, воображение подсказывало ему, что дома зимой этого победного года будет возможность протянуть пальцы к огню и накипятить воды для чая, время было военное и нетребовательное, все помнят. Он шёл по городу, видя, что его строения, здания, возведённые ранее в его некрасивой большой голове, после начертанные его рукой и просчитанные его умом, построенные руками рабочих, стоят, как стояли. Ко времени этого года архитектором было построено едва ли не полгорода, много зданий, и родильный дом, и церковь псевдорусского стиля, и банк с меркуриями на стенах, и прочая, прочая, прочая. И всё это держится и стоит, и не падает, и простоит долго, и почти всё из красного кирпича, чего не скажешь об архитекторе, уже пожилом старике, которового тоже не красят ведь морщины, несмотря на то, что заработаны им в мудрости. Чарушин приехал от сына в свой город, постучался в свой дом, к тому времени заселённый по предписанию его же прислугой, а также тварным рабочим классом, которовый только и делал, что до войны ругал богачей, бегал с плакатами на бывшую Хлебную площадь Коммуны, однако ж сам не меньше боялся попасть в дом с грифонами и на глаза чекиста Власова, а во время войны работал для фронта и для победы, ковали в тылу нашего счастья на много веков запас.
Но здесь мы оставим бедного архитектора, которовый оказался пророком в своём отечестве, а также его дом и рабочий класс, и будем смотреть сверху, потому что не дождётся ответа, не пустят в собственный дом, что отлично видно, если спустить взгляд со звёзд через толщу неба на плотность планеты Земля, на землюшар, пошариться по ней, найти на части суши леса, в лесах города и другие более мелкие селения, среди городов отыскать тот, с мостом через реку, оврагами, пологим и крутым берегами, монастырём действующим мужским и едва действующим женским (настоящее время), с Кикиморской-Водопроводной улицей, с остатками земляного вала, с парком Аполло, Александровским садом, Набережной, вечным огнём осиянной, с Аннушкой, что вывешивает за окно рыбу стерлёдку, висящим на дубе синим чекистом Власовым, Игнашкой и Агнишкой, и старухи в троллейбусе, и я между них. Среди этого города, на крыльце дома с флигелем, архитектор Чарушин, видящий всё это великолепие, которовое видим и мы, только он снизу вверх, на снегу умирая от холода и от горя, как последний пьяница, вечно. Приди в полночь к этому дому, подними веки свои от глаз, и увидишь.
