Дуглас Коупленд - Пока подружка в коме
Джордж начинает задыхаться. Лоис не на шутку боится за его сердце. А в трубке все раздается:
– Это я, я. Все так изменилось… и живот болит.
Лоис берет у мужа трубку.
– Карен?
– Мама?
– Да, дочка, это я…
– Мама!
– Ты как себя чувствуешь?
– Да пошевелиться не могу. Приезжайте сюда. И еще – есть хочется.
– Джордж, перестань плакать. Карен? Мы сейчас приедем.
– А вы где живете? Там же, на Рэббит-лейн?
– Конечно, там же. Джордж, успокойся наконец! Поздороваешься ты с Карен или нет?
– Здравствуй.
– Привет, папа.
Джордж ревет в три ручья. Лоис вырывает у него трубку:
– Карен, подожди чуть-чуть. Мы скоро.
Меган дома нет. Она у Ричарда. Лоис надевает деловой костюм, цепляет какие-то украшения с жемчугом, красится, пытаясь скрыть морщины, появившиеся на лице за эти годы. Джордж облачается в свой единственный «хороший костюм», и ему не по себе при мысли о том, что купил он его на случай похорон Карен.
Приведенная в чувство валиумом, Лоис выходит из дома. Она довольна: фигуру она сохранила, волосы – в отличном состоянии. Время практически не коснулось ее.
Субботнее утро, холодное и ясное. Изо рта вырывается пар. Деревья почти облетели. Лоис опускает стекло машины и думает о Карен. Больница все ближе. Лоис всегда держала мысли о лежащей в коме дочери при себе. Лишь однажды Джордж видел, как она плачет. Случилось это лет десять назад. Они вместе смотрели вечером телевизор – новости. А там передали репортаж о том, как какой-то сумасшедший из Техаса отравил знаменитое, историческое дерево. Жители городка, где это случилось, прилагали все усилия, чтобы спасти дерево, – прокачивали огромное количество воды под его корнями, вымывая ядовитые вещества, но все напрасно. Дерево сошло с ума, потеряв счет временам года. Оно сбросило листья, потом – по осени – на нем появились почки, а к зиме – и новая листва. В конце концов листья пожухли и опали в последний раз, и дерево погибло. У Лоис перехватило дыхание, пока она смотрела этот репортаж. Она ушла на кухню, оперлась на стол и попыталась взять себя в руки, но безуспешно. Разрыдавшись в голос, она сползла на пол, вымочив слезами всю правую руку. В кухне было темно, от линолеума тянуло холодом. Вошел Джордж, сказал: «Ну все, все, дорогая». И обнял ее. Так они и сидели еще долго на темной кухне, а в гостиной далеким фоном что-то вещал телевизор. Красный свет.
Лоис думает о Карен – о том, как много от самой себя она видела в дочери, никогда не признаваясь в этом Карен: такая умница, такая жизнерадостная. Лоис вспоминает, каково ей было поначалу, когда Карен только-только уснула. Она ощущала себя опустошенной – как пустые пластмассовые цветочные горшки, сваленные в гараже. Лоис вспоминает о выкидышах, которые у нее были, особенно о Меган Первой. Этот младенец умер нерожденным, унеся с собой очень важную частицу Лоис. Она почувствовала себя чем-то вроде машины, от которой нет ключа.
Еще Лоис думает о Ричарде – тот еще болван был, когда Меган родилась. Потом – чуть не спился. А еще и работы меняет одну за другой. Никакой стабильности. Только недавно он стал похож на нормального, готового к семейной жизни человека, да и пить вроде перестал. Нет, он явно меняется к лучшему, пытается принимать решения, подобающие взрослому человеку. Поумнел слегка. «Нет, Джордж, – сказала она с месяц назад, – дурь у него из башки еще не вся вышла, но парень явно встал на путь исправления. По крайней мере, будем на это надеяться».
Камеры и софиты местных телеканалов выстроились частоколом на парковке и у входа в больничный холл. Грузовики и фургоны – передвижные студии и спутниковые передатчики; репортеры, приводящие их в надлежащий вид гримеры, – целый цирк, неспешный, даже занудный, но очень функциональный. Лоис и Джордж понимают причину этого переполоха и инстинктивно проезжают мимо парковки дальше – к одному из служебных входов, которым Джордж не раз пользовался за эти годы. Они пробираются по коридорам; радостно всплеснув руками, медсестра открывает им дверь. Она ведет их в новую палату Карен и повторяет:
– Это чудо, это просто чудо. Я никогда бы… Ну, в общем, вы меня понимаете.
У дверей палаты толкутся несколько человек. Заметив Венди, Джордж и Лоис устремляются к ней. Венди улыбается.
– Она только что уснула. Не волнуйтесь, это не кома. Просто решила вздремнуть. С ней остались Ричард и Меган – они спят вместе с нею. Ну пожалуйста, не переживайте. Ей это только на пользу. Ей сейчас требуется ощущение ласки, тепла. Я распорядилась, чтобы никого, кроме родных, не пускали. Вы же сами видели, что внизу творится.
Карен беззвучно просыпается. До нее доносится голос Венди, которая говорит с кем-то по телефону. Карен видит и чувствует Ричарда и Меган – они лежат по обе стороны от нее, она ощущает их тепло, слышит дыхание. Как же это все получилось? Почему я здесь – и именно сейчас? Семнадцать лет! Ого. Сильно ли изменился мир? И вообще – изменился ли он, или изменилась только я? Ричард, он теперь не симпатичный, он… Красивый такой, мужественный, здоровенный вон какой, куда крупнее, чем… вчера вечером? Он теперь мужчина – настоящий мужчина, солидный даже. Никак не юноша. И пахнет он не так, как вчера… нет, так же, но вроде более резко. А Меган? Дочка? Да ну, наваждение какое-то. Ведь еще вчера вечером я была молодой, полной сил! Меган пахнет свежесорванным кукурузным початком – сладкий, ни с чем не сравнимый запах юности. Карен задумывается, ладят ли друг с другом Меган и Ричард. Уживается ли Меган с мамой? Может быть… хотя, скорее всего, нет. Мама умудряется сделать все для того, чтобы полюбить ее стало нелегким делом. Почему она такая? Желудок болит, – думает Карен. И как-то неестественно жжет, щиплет. Есть хочется. Трубка эта еще в животе. Торчит. А месячные у меня были все эти годы? А сейчас? А есть я нормально смогу? Ну, твердую пищу, например. Кто же я теперь – ведь даже не ребенок. Плод недоношенный. Вот только почему сознание такое ясное, мысль работает так четко?
Карен пытается пошевелить рукой, и усилие оборачивается пыткой. У нее чешется нос, но ее сухожилия и мышцы настолько атрофировались, что дотянуться до него и почесать оказывается выше ее сил. Ее тело – вроде бы комплектный, но иссохший и бесполезный набор костей и внутренних органов. Болит челюсть. Карен ощущает себя свежеспиленным деревом. Слишком долго это продолжалось! Мое тело… Стоп! Нельзя так. Об этом еще будет время подумать. Она неподвижна, но ей все интересно, и она чутко прислушивается и присматривается ко всему вокруг. Просто не верится. Говорить с незнакомыми людьми ей совсем не хочется. Хочется, чтобы было воскресное утро. Чтобы настал новый день. Подумать только – все остальные, весь мир эти семнадцать лет не проспали!
Венди выходит из комнаты; снаружи слышен какой-то шум, затем она возвращается. У нее в руках телефон – без шнура? Увидев, что Карен проснулась, Венди предлагает ей поздороваться с родителями. Для Карен это звучит как-то странно, если не глупо. Вчера же виделись. Поговорив со своими по телефону, она неожиданно снова задает Венди тот же вопрос:
– Венди, слушай… а какой сейчас год?
– Тысяча девятьсот девяносто седьмой.
– Ой-ой-ой.
Уловка не удается.
– Карен, у меня к тебе просьба, – насупившись, говорит Венди. – Я по поводу Гамильтона и Пэм. Понимаешь, они ведь серьезно подсели на это дело. Сейчас-то они очухались, а что потом? Их нужно… Нужно дать им какую-то зацепку, какую-то надежду.
– Они что – безнадежные?
– В некотором роде. Надежды нет в них самих. В общем, можно, я притащу их сюда? Вдруг поможет.
– А они действительно принимают наркотики постоянно?
«Принимают наркотики» – какое несовременное, устаревшее выражение.
– Да, как бы противно это ни звучало. Наркотики сейчас другие стали. Впрочем, это ты скоро сама узнаешь. Чувствуешь-то себя как?
– Абсолютно проснувшейся. А у них что – передозировка?
– Ага.
– Давай, тащи их сюда за шкирку. Я хочу, чтобы вокруг меня было много людей. Но – только тех, кого я знаю.
– Вот только твоя мама, боюсь, не одобрит наших опытов.
– Фигня, я с ней договорюсь. – Карен улыбается и облизывает губы. – Слушай, а воды можно?
Венди бросается к ней и подносит стакан. Карен замечает обручальное кольцо.
– Спасибо, Венди. А давно вы с Лайнусом поженились?
Джордж и Лоис бесшумно открывают дверь. В палате полумрак. Они вздрагивают, увидев Меган и Ричарда на кровати рядом с дочерью, – прямо скажем, не в традициях стационаров. Но времена меняются, и больницы постепенно перестают быть заповедниками суровости, переходящей порой в жестокость. Ричард похрапывает, дыхание Меган едва слышно. А между ними – Карен. Она улыбается – практически лишь взглядом.
– Мама, папа, привет, – тихонько говорит она.– Тс-с-с! Ребята спят.
У нее болит челюсть.
