Тургрим Эгген - Hermanas
— Спасибо, друг, — сказал я.
— В следующий раз ты сделаешь то же для меня. А теперь рассказывай. Что случилось?
— Армандо, это любовь. Сердце забилось чаще.
Ураган неожиданного безумия. Когда налетает ураган, не имеет значения, чем человек занимался до него. Ветер уносит с собой все, что не прикручено болтами. Ты видишь, как по улице летят твои вещи: внезапно они становятся такими маленькими, комичными, неважными.
Такое же ощущение было у меня, когда Миранда пришла ко мне и сказала о своей любви. Сначала, когда я почувствовал силу ее страсти, я испытал шок, потом с равнодушием воспринял то, что ураган подхватит и меня, закружит дико и грубо и унесет за тридевять земель. Я не сопротивлялся. Никто не может одолеть ураган.
Там, в полутени низкого вала, который не выдерживал натиска огромных волн, в неуверенной пробуждающейся нежности шторм начал утихать. Вернулся дар речи, потекли слезы, но перед этим появилось осознание, что так и должно быть, хотя это и похоже на безумие.
Я не могу сказать, сколько времени я был влюблен в Миранду. Это не было внезапным откровением, но когда семя прорастает — кто может точно вспомнить мгновение, когда оно дало ростки, кто отнесется с подозрением к первым слабым, невинным побегам? Только когда цветок раскроется и покажется во всей своей красе, человек распахнет глаза и скажет: «Ого. Неужели это я посадил?»
Вот голые факты: Рауль Эскалера, сочинитель стихов сомнительного качества, и Миранда Эррера, студентка архитектурного факультета Гаванского университета, простояли двадцать минут у подножия памятника Калисто Гарсии и поняли, насколько влюблены друг в друга. Они ушли оттуда, не произнеся почти ни единого слова, но и не в задумчивом молчании. В окружавшей их тишине были смех и радость, беспокойство и страх. Так бывает у нашкодивших ребятишек — они радуются, но одновременно страшатся того, что их выведут на чистую воду. Потому что на чистую воду выводят всегда.
Миранда первой осмелилась задать вопрос:
— Что мы делаем, Рауль?
— Я не знаю. Знаю только, что теперь я тебя не отпущу. Только если ты об этом попросишь, да и то вряд ли.
— Я думаю, единственное, что мы можем сделать, это исчезнуть. Чем раньше, тем лучше.
— Исчезнуть? — спросил я. — Но куда?
— Дай мне немного времени. Я что-нибудь придумаю.
Вскоре после этого мы расстались. Миранде надо было идти домой и врать своей сестре. Мне надо было упаковать вещи — письменные принадлежности, книгу или две, кое-какую одежду, зубную щетку, бритвенный станок и тому подобное. Мы договорились встретиться завтра днем перед отелем «Гавана Либре». Той ночью я не спал. И Миранда тоже наверняка не спала.
Солнце пекло. Мы, два беглеца, стояли на площади перед отелем «Гавана Либре» под огромным керамическим настенным панно Амелии Пелаэс. Никто из нас не решался произнести ни слова. Что с нами произошло? Может, просто комическое недоразумение? Что нам делать вместе, двум людям, не знавшим друг друга? А потом у меня промелькнула ужасная мысль: что если это игра? Что если Хуана прячется в кустах, готовая садануть меня лопатой по голове за то, что я так облажался с придуманным ею испытанием? С ее собственной сестрой?
Именно это подозрение я хорошо запомнил, потому что оно долго не покидало меня. Такие мысли появляются сами собой, когда все слишком хорошо, чтобы быть правдой. А когда это подозрение наконец-то меня оставило, оно начало появляться в снах.
Миранда была в солнцезащитных очках. Я не чувствовал себя в безопасности до тех пор, пока она их не сняла. В этих глазах было столько ожиданий и такой блеск: Миранда сияла, как девушка, проснувшаяся в день своей свадьбы или другого радостного события.
Мы не целовались, не делали никаких попыток прикоснуться друг к другу, просто стояли, смотрели друг на друга и улыбались. Потом Миранда порылась в своей сумочке и достала билеты на автобус.
— Мы едем в Тринидад, — объяснила она. — У меня там двоюродная сестра. Я звонила ей сегодня утром.
— Я однажды был в Тринидаде, еще ребенком, — сказал я.
— Но ты не был там вместе со мной. Я считаю, это большая разница. Ну что, Рауль, ты готов ехать?
Я кивнул. На ногах у меня были сандалии, на плече висел полупустой вещевой мешок. Багаж Миранды находился в большой наплечной сумке, и я предложил понести ее. Потом у меня появилась идея получше, и я затолкал ее сумку в свой вещмешок. С одним местом багажа удобнее. Мы пошли к проезжей части, чтобы взять такси.
Машина отвезла нас к площади Революции, где располагалась автобусная станция компании «Астробус» — маленький офис, пара гаражей, государственный киоск и бодега. Синий автобус болгарского производства с надписью «Санкти-Спиритус» уже стоял на посадке. Предположительно поездка должна была занять шесть часов. Мы купили попить и два сэндвича с ветчиной, завернутые в старый номер газеты «Гранма». Я пропустил Миранду вперед. Когда же я начал загружать тяжелый мешок в автобус, собираясь последовать за ним, она повернулась и посмотрела на меня.
— Рауль?
— Что такое?
— Это твой последний шанс повернуть назад. Если ты сядешь в этот автобус вместе со мной, назад пути не будет. Ты это понимаешь?
— Я это понимаю. Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой?
— Конечно хочу. Я здесь, потому что я хочу тебя, и только поэтому.
— В Тринидаде красиво, — произнес я. — И потом у тебя там двоюродная сестра.
— Перестань, — сказала Миранда. — Я ненавижу свою двоюродную сестру. Я не люблю деревню. Я ненавижу ездить на автобусах. В моих поступках нет никакого двойного дна. Ты идешь?
Это прозвучало почти как приказ.
— Иду, — ответил я и зашел в автобус.
— Добро пожаловать на борт… начинается большое приключение, — сказала Миранда.
А мы еще даже не целовались.
Была обычная октябрьская среда, сезон не отпускной (на Кубе в то время у нас не было отпусков, а суббота считалась рабочим днем), поэтому автобус был полупустым. Мы сели почти в самом конце салона, как поступает молодежь. В автобусе уже расположились четыре солдата, возвращавшиеся из отпуска в Санкти-Спиритус, пожилая пара, направлявшаяся в Сьенфуэгос, двое мужчин с папками для бумаг, которые могли быть инженерами или инспекторами, одинокая женщина лет тридцати, которая постаралась отсесть как можно дальше от солдат, и девочка восьми-девяти лет, ехавшая одна. Родители посадили ее в автобус, попрощались и ушли. Солдаты пустили по кругу бутылку, но, казалось, они слишком устали для того, чтобы начать дебоширить. Они задымили весь салон своими сигаретами.
Стояла жара градусов в тридцать, а то и тридцать пять, а мы сидели в салоне и ждали. Куда подевался шофер, не знал никто. Всегда надо быть готовым к тому, что такое может произойти. Люди постоянно входили-выходили, дышали воздухом, покупали питье и отлучались в туалет. Пришло еще несколько пассажиров.
Маленькая девочка — она тоже ехала в Тринидад — села рядом с нами. Она боялась, потому что никогда раньше не путешествовала одна. Мы с Мирандой поговорили с ней, и этот разговор растопил лед. Я ощущал смущение между нами с Мирандой физически, как незримую стену, которую мы не решались разрушить. Девочка спросила, есть ли у нас дети. Мы с Мирандой посмотрели друг на друга и разразились смехом. Миранда взяла меня за руку и долго не отпускала. Стена рухнула.
Девочку звали Дорис.
— Как забавно, — сказала Миранда. — Мама хотела назвать меня Дорис, ну, или одну из нас. В честь Дорис Дэй[36]. А знаешь, что «Миранда» означает в США? Это текст закона, который зачитывают преступнику при задержании. Если полиция забудет это сделать, то задержание считается недействительным.
— А что зачитывают здесь? — спросил я.
— Не думаю, что они вообще что-нибудь зачитывают. Им это не надо. Приходят два человека, и по их взгляду сразу все становится понятно.
Миранда не спала предыдущей ночью, и глаза ее слипались. Она спросила, может ли воспользоваться мной как подушкой, и улеглась на сиденья. Когда наконец явился шофер и пассажиры обрушили на него шквал ругательств (он оправдывался, говоря, что его в последний момент вызвали подменить коллегу), Миранда даже не подняла голову, чтобы взглянуть на него. Сразу после того, как автобус отъехал от станции с задержкой в полтора часа, она провалилась в сон в моих объятиях. Миранда бормотала во сне, совсем как ее сестра-близняшка.
Хуана! Я не думал о ней весь день. Но когда Миранда заснула, я легко мог представить, что у меня на коленях лежит Хуана. Сон стер различия между ними. Что думала Хуана? Знала ли она что-нибудь? Наверняка нет, и это тоже было безумием. Я задумался, не надо ли мне было оставить ей письмо. Но что я мог написать? Я не многое мог выразить в тот момент — лучше взглянуть на это с расстояния в несколько дней и несколько сотен километров. Может быть, мне стоило посоветоваться с Мирандой. Возможно, нам надо было написать это письмо вместе. Может быть, сестра найдет слова, которые заставят Хуану все понять и смириться?
