Джин Литтл - Слышишь пение?
— Неправда, — пробормотала Гретхен, — ничего даже не тронуто.
— Наверно, мама заболела, пойду, поговорю с ней, — предложил папа.
Когда он вышел из спальни, беспокойства на его лице не уменьшилось, а наоборот, прибавилось.
— Говорит, совершенно здорова, но разговаривать со мной отказывается, только велела доктора не вызывать. Конечно, все из-за Руди, но вот так, лежать в постели лицом к стенке — совсем на нее не похоже. Просто не знаю, как быть.
Услышав его слова, Анна поняла — родители, и папа, и мама, нуждаются в помощи. Но чем она может помочь? Ничем, что бы там Руди ни говорил. После обеда девочка забралась в кровать, пытаясь отвлечься чтением — благо только вчера взяла в библиотеке новую книжку. Называется "Как зелена была моя долина", автор Ричард Левеллин.[31] Ей понравились и полная поэтических описаний книга, и ее герои, но даже волшебные истории Хью Моргана, обитателя уэльской деревушки, не могли заглушить беспокойства о маме и тоски по старшему брату.
Наутро мама, как обычно, встала и пошла на работу. Все вздохнули с облегчением. Она вернулась, немножко поела, но по-прежнему ни с кем не разговаривала. Впрочем, сегодня никто в их семье не отличался разговорчивостью. Ну ничего, по крайней мере, не лежит лицом к стене.
В этот день Германия вторглась в Голландию.
Вечером, за ужином, Анна наблюдала за мамой — та размазывала еду по тарелке. Прежде чем хоть кто-то сумел разбить свинцовое молчание, мама встала и ушла в спальню, захлопнув за собой дверь. Остальные, не зная, что предпринять, только глядели на закрытую дверь.
— Она сегодня со мной почти не разговаривала, — пожаловался папа. — Обслуживала покупателей, но и им ни словечка за день не сказала. Наверно, заболела с горя. Отнесу ей еду попозже.
Худо-бедно ужин удалось пережить. Анне задали много уроков, еле-еле успеть до вечера. Но и ночью в постели девочка не переставала думать о матери. Ясно, убита горем. До чего же глупо, Руди даже из Торонто еще не уехал. Он пока на учебном крейсере на озере Онтарио, и его скоро отпустят домой на побывку. Она понимает мамины чувства, Руди же ее первенец и любимчик. Но может, мама просто не знает, как выйти из этой трагической позы? У нее, Анны, так бывало — вроде поклянешься больше никогда в жизни с мамой не разговаривать или еще какую-то глупость самой себе пообещаешь, а потом уже хочешь, чтобы все было по-старому, а не получается, никак не перестанешь изображать обиду или злость.
Но мама-то не ребенок, она себя так вести не может!
И все же… Назавтра, когда мама опять отказалась от ужина вместе со всеми, Анна вдруг ужасно разозлилась, набрала в тарелку побольше еды, схватила нож и вилку, поставила на поднос стакан воды и направилась к закрытой двери.
— Не станет она есть, Анна, — засомневалась Гретхен, сама не своя от беспокойства.
— Прекрасно станет, — возразила младшая сестра и, со стиснутыми зубами, словно ей все еще девять лет и она опять насмерть поссорилась с мамой, направилась к спальне родителей. Фриц подскочил и распахнул перед ней дверь.
— Сядь, мама, — жестко, без малейшей жалости в голосе, скомандовала девочка. — Вот твой ужин.
— Забери еду, — отозвалась мама. — Оставь меня в покое.
— И тебе не стыдно? Папа совсем с лица спал, так за тебя беспокоится! Гретхен ничего не ест, волнуется. Руди от нас ни одного письма не получил — а что писать, когда мы только за тебя и переживаем? Он, наверно, как папа, совсем отощал, а ты лежишь и умираешь от жалости к самой себе, — Анна набрала в легкие побольше воздуха и продолжала, пока хватает смелости, — Знаю, знаю, ужасно тяжело было, когда он ушел. Но все остальные стараются изо всех сил. А ты надулась и не хочешь остановиться, но жевать-тоты можешь, вот и изволь, пожалуйста, сесть и поесть!
Мама повернулась и уставилась на младшую дочурку.
— Хватит тут болтать, Анна Елизавета Зольтен, — раздраженно огрызнулась она, по тону, ни дать ни взять, ее дочка. — Никто в доме с голоду не умрет, покуда я тут хозяйка. О чем только папа думает?
— О тебе, — Анна повернулась к двери, все еще держа поднос в руках. — Пойду, скажу Гретхен, пусть поставит лишний прибор.
— Сама поставь, — крикнула ей вслед мама. — Накрывать на стол твоя обязанность!
Все сидели тихо, как мыши, наблюдая за Анной. Она принесла еще одну тарелку и с громким стуком бросила на стол вилку и нож.
— Проснитесь! — потребовала девочка. — Мама сейчас выйдет, ведите себя как обычно.
Папа расхохотался:
— Браво, Анна! А я-то думал, твой дурной нрав давно исчез!
— Иногда он бывает весьма кстати, — возразила дочка.
Но коленки ее дрожали и ноги подгибались.
Тут за спиной раздался знакомый голос, не тот, еле слышный и грустный, к которому они чуть было не привыкли, а обычный, звонкий, всегда полный здравого смысла голос Клары Зольтен:
— Подвинь девочке стул, Эрнст. Видишь, она с ног валится. Не каждый день удается хорошенько выбранить мать. Вот ты сказала, — обратилась она к дочери, — я просто дуюсь, и мне вдруг стало совершенно ясно, ты права. Как тебе в голову пришло, что я надулась? Но твоя правда! Просто ума не приложу, у кого ты выучилась читать нотации?
Она недоверчиво посмотрела на дочь, и Анна ответила с притворной серьезностью:
— У папы, наверно.
Тут все семейство разразилось громовым хохотом. И мама рассмеялась. Папа в жизни никого не ругает, об этом известно всем, даже маме.
— Хорошо, — произнесла она, отсмеявшись, — давайте поблагодарим Господа за то, что мы вместе и… — голос ее осекся, — и попросим Его благословения для Руди, где бы он ни находился. А теперь принимайтесь за ужин, как Анна велела.
Девочка сидела рядом с папой, чувствуя, как к ней возвращаются силы. Только губы еще не повинуются, но нет, надо улыбнуться маме:
— Он еще в Торонто, на «Йорке», корабле королевского флота.[32] Умирает со скуки, наверно.
— Хоть бы скорее прислал фотографию в морской форме, — вставила Фрида. — Я в школе всем покажу.
Мама вздохнула, потрепала ее по плечу.
— Мне тоже всегда нравились мужчины в форме, правда, Эрнст?
Папа кивнул, улыбаясь, а потом с такой любовью посмотрел на младшую дочку, что один этот взгляд стал ей самой большой наградой.
"Видишь, Руди, я стараюсь", — мысленно сказала она и подвинула стул поближе к столу — надо же и поесть.
Глава 20
Пока известно, что Руди близко, беспокоиться вроде не о чем, и девочка как будто забыла, что через полтора месяца ему отправляться в Галифакс. Чаще всего Анна вспоминала о брате, когда приходило время садиться за уроки. Раньше она и не замечала, насколько привыкла полагаться на помощь старшего брата.
К концу первой недели она взяла тетрадь, где Руди большими, жирными, черными цифрами писал для нее задачи, и отправилась к мистеру Мак-Нейру.
— До чего жалко, что Руди бросил университет, — начал учитель. — Я ушам своим не поверил, когда услышал.
— Он записался во флот, — доложила девочка. — Но сначала сдал все экзамены.
— Такой прекрасный юноша, он нигде не пропадет, — кивнул учитель. — А что ты мне принесла?
Объяснять не понадобилось — записанное в тетради говорило само за себя. Согласится ли он помочь? Анна ужасно волновалась, учитель всегда так занят.
— Приходи сегодня после уроков, в четыре, — сказал мистер Мак-Нейр, словно они давно обо всем договорились. — Не знаю, получится ли из меня такой же хороший репетитор, как из Руди, но мы посмотрим. Только, пожалуйста, Анна, останавливай, если я объясняю слишком быстро или ты не видишь написанного.
Она благодарно улыбнулась и поспешила домой.
Там девочка бросилась прямо к клетке и, обращаясь к птичке, нежно проворковала:
— Чудный, замечательный, восхитительный Питер! Самый лучший Питер на свете!
Гретхен удивленно посмотрела на сестру, а канарейка, довольная вниманием, залилась звонкой трелью.
— Не знала, что ты его так любишь. Милая, конечно, птичка… но восхитительная? Замечательная?
— Питер все понимает, — ответила Анна, усмехнувшись — сестре и невдомек. — Это наш с ним секрет, правда, Питер?
— Раз у тебя такое чудное настроение, — хмыкнула сестра, — вытри, пожалуй, пыль в столовой.
Спустя три недели Руди дали увольнительную. На корабль ему надо было вернуться к девяти вечера — казалось, он зашел всего на пару минут, и уже пора уходить. Вот здорово — повидать брата, он и вправду выглядит, словно заправский матрос. Анна думала, что моряка из него не получится, но с большим матросским воротником, брюками клеш, галстуком ("завязывать только так, а не иначе"), ленточками на бескозырке — моряк да и только. Мама не могла наглядеться на сына, кормила, оглаживала, каждую минуту обнимала и даже ни разу не заплакала, пока он не ушел.
