Артур Хейли - Детектив
О том, что Синтия прибегла к такой угрозе, Эйнсли узнал от сержанта Хэнка Брюмастера, а тому шепнул об этом один постоянный осведомитель, приятель Кастельона. Эйнсли спросил Синтию, правда ли это, она не стала отпираться, сказав только, что она еще не привела угрозу в исполнение.
— И не приведешь. — Эйнсли попытался говорить с ней строго. — Я командую группой и не допущу этого.
— Не будь занудой, Малколм! — сказала Синтия. — Этот кретин так или иначе опять загремит на нары. Велика ль беда, если мы немного это ускорим?
— Ты что, действительно не понимаешь? — Эйнсли был неподдельно удивлен. — Мы здесь для того, чтобы защищать правопорядок, а это значит, что и сами обязаны подчиняться закону.
— Ты надутый, как… как вот эта старая подушка. — Синтия метнула в него подушкой с кровати в комнате мотеля, которую они сняли тем дождливым вечером. Затем она откинулась на постели, широко развела ноги и спросила:
— А законно ли то, чего ты сейчас хочешь? Мы же оба с тобой все еще при исполнении.
Она тихо посмеивалась, в точности зная, что выйдет победительницей. И действительно, лицо Эйнсли изменилось. Он подошел к постели, сняв рубашку и галстук. Синтия же вдруг сказала с подлинным чувством:
— Ну же, скорей, скорей! Трахни меня своим здоровенным беззаконным орудием преступления!
И как бывало уже много раз, Эйнсли подчинился ее воле, совершенно растворился в ней, хотя первой мыслью было отчитать за вульгарность. Грязноватый лексикон был компонентом исходившей от нее сексуальной агрессии, но, вероятно, именно эта агрессия придавала волнующую новизну их близости.
О Вэле Кастельоне в тот вечер было напрочь забыто. Эйнсли хотел вернуться к этому разговору потом, но так и не собрался. Не стал он выяснять и позднее, каким образом была добыта ключевая информация в том деле, которое стало очередным сыскным триумфом Синтии, а косвенно — и его.
Эйнсли убедился только, что Кастельону не предъявлялось обвинение в незаконном хранении наркотиков и его условно-досрочное освобождение не было отменено. Так или иначе, но предупреждение, сделанное им Синтии, возымело эффект.
Беспокоило Эйнсли и другое. В отличие от большинства офицеров полиции, Синтия вполне вольготно, как среди своих, чувствовала себя в компании с преступниками, порой непринужденно болтая с ними в городских барах. Взгляды Эйнсли и Синтии радикально расходились и по фундаментальным профессиональным вопросам. Он считал, что раскрытие преступлений, а убийств — в особенности, работа для людей высокой морали. Синтия же однажды отозвалась об этом так:
— Да посмотри же правде в глаза, Малколм! Это состязание, конкурс, в котором участвуют все: преступники, полицейские, адвокаты. Победителем становится юрист, у которого больше мозгов, или подсудимый с толстым кошельком. Твои так называемые этические нормы в этой игре только помеха.
Но она не переубедила Эйнсли. Не слишком обрадовался он, узнав, что Синтию часто видят по вечерам в обществе Патрика Дженсена — преуспевающего автора бестселлеров, майамского бонвивана с подмоченной репутацией, которого в полиции недолюбливали.
В прошлом телерепортер, Дженсен написал серию ставших популярными детективных романов и к тридцати девяти годам заработал, по слухам, двенадцать миллионов долларов. Злые языки утверждали, что успех ударил Дженсену в голову, превратив в зазнайку, грубияна и бабника с необузданным темпераментом. Его вторая жена Нейоми, прежде чем уйти от него, несколько раз обращалась в полицию с жалобами на побои, но каждый раз забирала свои заявления, прежде чем делу давали ход. Дженсен сделал несколько попыток помириться с Нейоми после развода, но она решительно их отвергла.
Потом Нейоми Дженсен была найдена мертвой с пулей тридцать восьмого калибра в затылке. Рядом с ней обнаружили тело молодого музыканта Килберна Холмса, с которым она встречалась, застреленного из того же револьвера. По словам свидетелей, ранее в тот же день на пороге дома Нейоми между нею и Дженсеном произошла громкая ссора. Она просила оставить ее в покое и сообщила, что снова собирается замуж.
Патрик Дженсен стал главным подозреваемым по этому делу, отделу по расследованию убийств полиции Майами удалось сразу же установить, что Дженсен мог совершить преступление, алиби отсутствовало. На месте убийства нашли носовой платок, Дженсен пользовался такими же, хотя никаких следов на платке не было, чтобы можно было доказать его принадлежность. А вот обрывок бумаги, оказавшийся зажатым в мертвом кулаке Холмса, полностью подошел к другому обрывку, который нашли в мусорном баке у дома Дженсена. Следствию стало известно, что за две недели до убийства он купил револьвер системы «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра, однако Дженсен заявил, что револьвер он потерял; никакого орудия убийства найдено не было.
Как ни бились детективы из группы сержанта Пабло Грина, других улик собрать не удалось, а тех, что у них имелись, было явно недостаточно, чтобы предъявить большому жюри присяжных.
Патрик Дженсен тоже прекрасно понимал это.
Детектив Чарли Турстон, ведущий следователь по делу, рассказывал Грину и Эйнсли:
— Представляете, приезжаю я сегодня к этой высокомерной сволочи Дженсену, чтобы задать ему еще несколько вопросов, а он только рассмеялся мне в лицо и велел убираться. — Турстон, сыщик со стажем, обычно хладнокровный и сдержанный, пылал от возмущения.
— Этот гад знает, что нам все известно, — продолжал он, — и смеет еще бросать нам вызов: «Ну и что с того? Вам все равно никогда ничего не доказать».
— Пусть пока потешится, — сказал Грин. — Посмотрим, кто будет смеяться последним.
— Боюсь, что он, — покачал головой Турстон. — Все кончится тем, что он вставит эту историю в новую дерьмовую книжонку и загребет кучу денег.
До известной степени Турстон оказался провидцем. Никаких других доказательств причастности Дженсена к убийству бывшей жены и ее любовника так и не появилось. Дженсен действительно выпустил новую книгу, в которой вывел сыщиков из отдела по расследованию убийств бездарями и тупицами. Тираж, однако, не разошелся. Та же судьба постигла следующий криминальный роман Дженсена. Похоже, дни его писательской славы были сочтены, что часто случается, когда на литературный небосклон восходят новые звезды, а прежние начинают меркнуть. Одновременно поползли слухи, что Дженсен занимался рискованным вложением денег и потерял на этом заработанные прежде миллионы, что он ищет дополнительный источник заработка. Болтали сплетники и о затяжной любовной интрижке между Дженсеном и детективом Синтией Эрнст.
Эйнсли решительно отмахивался от этой сплетни. Прежде всего, он не мог поверить, что Синтия настолько глупа, чтобы якшаться с подозреваемым в убийстве. Еще труднее ему было допустить, что она могла иметь двух любовников одновременно, слишком бурным был их роман, слишком часто, до полного изнеможения занимались они любовью.
И все же Эйнсли заговорил однажды с Синтией о Патрике Дженсене. Синтия, как обычно, раскусила его нехитрую уловку.
— Ревнуешь? — спросила она.
— К кому? К Патрику Дженсену?! Да никогда в жизни! — Но, поразмыслив, все же задал прямой вопрос:
— А что, у меня есть основания ревновать?
— Патрик — ничтожество! — с горячностью заверила она его. — Я хочу только тебя, Малколм, но всего, целиком. Мне нужно, чтобы ты уделял мне больше времени… Все свое время! Я не желаю тебя делить… ни с кем!
Они ехали в машине без полицейской маркировки, Синтия — за рулем. Последние свои фразы она произнесла резким, почти командирским тоном.
Изумленный, он спросил бездумно:
— Ты хочешь сказать, что нам надо пожениться?
— Освободись сначала, Малколм. А там я подумаю.
Типичный для нее ответ, подумал Эйнсли. За год он успел достаточно хорошо узнать ее. Будь он свободен, скорее всего она использовала бы его, выпила бы его до донышка, а потом вышвырнула из своей жизни. Синтия и постоянство были несовместимы — это она давала понять яснее ясного.
Вот, стало быть, как! Эйнсли догадывался, что нечто подобное однажды произойдет, и теперь настал момент принять решение. Он знал, Синтии не понравится то, что он сейчас скажет, знал также, что гнев ее подобен извержению вулкана.
В подсознательном стремлении чуть задержать момент решительного объяснения Эйнсли вновь обратился мыслями к царю Давиду и Вирсавии, любовникам, которые поженились, когда Урия пал в битве, посланный на смерть Давидом. Библия свидетельствует, что Сам Бог был удручен вероломством Давида.
— «И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах Господа… И послал Господь Нафана к Давиду, и тот пришел к нему и сказал… Так говорит Господь: вот, Я воздвигну на тебя зло из дома твоего, и возьму жен твоих пред глазами твоими, и отдам ближнему твоему, и будет он спать с женами твоими…»
