Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович
– Давай, Конек, полетели домой.
В ночи было не рассмотреть, как Конек улыбнулся, разбежался по жесткой степной траве – да и полетел в сторону луны, в Россию, где дым отечества так сладок и приятен.
Не успел аул отрезветь от кумыса, как случилось невероятное. Что-то происходило в степи, что-то темным огромным по площади шаром летало над протасовскими ульями, то разделяясь на части, то вновь сходясь в темный бесконечный вихрь. Гул наполнял всю степь массированной авиационной атакой…
Но неожиданно шар, как и появился, исчез, словно сдуло его ветром. Жители бросились к русскому наследию и обнаружили сотню ульев, гудящих тракторами и наполненных прозрачным, как янтарь, медом.
Вернулись все-таки пчелы.
Кинулись к юрте русского – нашли пустоту.
Поцокали языками, подергали волоски из бороденок… Чего уже тут…
Мед собрали и продали в городе Чолпон-Ата за приличные деньги. Подарили трехлитровую банку Чингизу А., который, как говорили, был летописцем их страны и жил в настоящем каменном доме. Их на город было всего два. Во втором радовались жизни казахи-бандосы, называющие каменный дом рестораном.
Вырученные от меда деньги потратили на печь для обжига кирпича и отбыли восвояси. Киргизы какое-то время каялись, что так обошлись с русским, и решили в честь Олега переименовать поселение. Раньше был просто Аул. Теперь стал зваться Протасовым аулом. О моральной неловкости в ситуации с русским подвижником вскоре забыли.
Пасечником над пчелами поставили Арыка Ашрафова, который когда-то чуть было не погубил свое семейство угарным дымом. А в медовом деле такой навык был необходим. Дым для меда – что кислород для человека в космосе.
Арык неожиданно для всех оказался талантливым пчеловодом, пасека приносила хороший доход.
Дядя Абаза выписывал из Москвы книги по пчеловодству и оттого стал знать русский язык лучше всех в округе.
Уже через два года протасовский мед получил на ВДНХ первую премию и вместе с ней автомобиль «Ниву» с полным приводом. Аул зажил богато и в поселении открыли даже небольшую школу, в которую со временем пошел учиться и Абаз.
Мальчик совсем не казался смышленым, в точных науках не понимал вовсе, лишь на уроках музыки мило пропевал вокализом (без слов) киргизские песни. Да еще и рисовал, как говорил родителям юный учитель, «гармонично абстрактно». Что это значило, учитель и сам объяснить не мог, но считал большим плюсом в художественном осмыслении Абазом мира.
– Кому нужен нарисованный дом? А кому человек? Миллионы художников во все времена писали предметно – ну и где они? Абстракция спасет киргизов!
Каков экстремист!
Благодаря печи для обжига кирпича в ауле научились строить более фундаментально. Получив возможность есть по потребности и без нее, народ округлился. Люди стали покупать японские телевизоры, вместо кумыса пить джинтоник и повадились ездить в городской ресторан – блудить там и трясти мошной.
Родители забрали Абаза из школы, будучи уверенными, что не впрок она ему, коли не липнут знания. Да и говорил мальчик к своим одиннадцати годам односложно, хоть и впопад… «Да», «нет», хорошо» и еще что-то простое.
Городской врач в прошлом году пришел к выводу, что Абаз развивается не столь фундаментально и линейно, и совсем не по школьным направлениям, но то, что в нем есть глубокая эмоциональная составляющая, готовая стартануть ракетой, доктор был уверен и стоял на том, что Абаз еще проявится.
– Электричество творит чудеса! – пропагандировал областной профессор. – Триста шестьдесят вольт в височки – и новый Капица!..
Подростка пристроили подальше от электроэнергии, к дяде на пасеку, разросшуюся до нескольких сотен ульев, но Абаз, казалось, никакой любви к пчелам не чувствовал, хотя работал исправно.
– Странный мальчик: красивый, но без ума! – сетовал дядя Арык, теперь уже знатный в ауле человек. У него на пасеке трудились даже гастарбайтеры – казахи и пара белорусов. – Странный. Такой наша бабка Адыр была… А кто не странный? Я вот вас чуть на тот свет не отправил! Я тоже странный!
– Дурак ты! – ответил одноглазый отец Абаза. – Сам без ума!
Пасечник обиделся на брата, и они подрались – жестоко: били кастетами под ребра по очереди. Сначала старший, а за ним другой старался почку расплющить. Потом Арык упал, Его стошнило черной кровью, и отец Абаза остановился. Он совсем не понимал, зачем дрался с младшим братом так по-зверски, с такой злобой. Наверное, я тоже странный, решил. И без ума…
Уже много лет спустя отец Абаза понял, что чувство глубокого несчастья, разочарованность в единственном сыне вдруг вырвались из него и обрушились на родного брата.
Потом он долго плакал ночами, роняя огненные слезы из пустой глазницы, а Абаз неосознанно впитывал их горечь, в которой перемешались жизнь отца с каким-то неизвестным будущим подростка.
Арыка увезли в больницу, старейшины предъявили отцу Абаза претензию за упущенную выгоду, конфисковав двадцать баранов, а в милиции хулигану пообещали реальный срок. Но дядя Арык отказался писать заявление на родича, и конфликт потух – вместе с былым теплом друг к другу на весь оставшийся век.
Между тем дела на пасеке пошли даже лучше, чем при дяде Арыке, залечивающем вдалеке от родного аула сломанные ребра, проткнувшие легкое. Хорошо работали казахи, справно вторили белорусы. И Абаз помогал, как взрослый.
Здесь коротко необходимо рассказать про Бекжана – одноглазого отца Абаза, старшего брата Арыка.
Родился он здесь же, в ауле. Немного учился, но много работал. Был местным строителем и клал из кирпича-сырца небольшие домики. Кирпич приходилось резать из глины, смешанной с соломой, потом поливать в определенные промежутки времени, чтобы не засох. А из-за палящего солнца получался на кирпиче керамический отблеск. Последним этапом необходимо было еще обложить отформованный полуфабрикат подожженной соломой и обжечь его.
В отличие от своего сына, Бекжан слыл натурой умной и романтической, немножко сочинял стихи, красиво их читал, чем привлекал молодых девушек. У него были правильные черты лица, и ему не составило труда найти спутницу жизни – юную Сауле, которая вскоре и родила Бекжану сына Абаза.
Собственно, ничего особенного в судьбе Бекжана не проглядывалось, жизнь как жизнь, такую проживают до смерти миллионы. Если бы не одно событие, случившееся с молодым мужчиной в конце восьмидесятых.
Ехал Бекжан на арбе, груженной соломой, к Протасову аулу, поскрипывали колеса, вздыхал усталым старичком ослик, и весенние птички чирикали свои простенькие песенки. Сердце Бекжана вторило природе. Он лежал на спине, лицом к Вселенной, и слагался в его душе славный стих, который он собирался посвятить возлюбленной Сауле. И когда поэзия подарила его вдохновению последнее четверостишие, он поблагодарил Аллаха и высокое небо за соавторство:
– Рахмат!
Однако гонораром для Бекжана оказалось нечто совсем не поэтическое, а то, что со скоростью света прилетело из вечности и попало ему в левый глаз. Это прилетевшее было настолько раскаленным, что глаз мгновенно вскипел и тотчас вылился из глазницы тухлым яйцом.
Бекжан потерял сознание, а очнулся только на следующий день – в областной больнице и с замотанной в бинты головой.
– Что это было? – спросил он, немного придя в себя, вспоминая происшедшее.
Дежурный врач пожал плечами и ответил, что, вероятно, это металл.
– Может быть, дробь, – добавил он. – Очень маленькая штучка… Или картечи кусочек…
– Покажи!
– Так нет у меня. Не я вытаскивал, а главврач послал дробину на исследование в Институт физики!
– Это к чему?..
Месяц изучали на уровне республики, но в конечном счете отослали с гонцом в Москву, в МИСИС, Институт стали и сплавов. Даже высокого класса литейщики металл не опознали и сказали, что в этом кусочке их сплавлено несколько, но в менделеевской таблице все до одного отсутствуют. Ничего похожего… Подключили курчатовцев и частных знатоков, и вскоре пришли к заключению, что это объект внеземного происхождения, что кусочку сплава не менее тринадцати миллиардов лет. И что этот крошечный метеорит – самый старый, который когда-либо падал на Землю.
