Наш человек в горячей точке - Перишич Роберт

Так вот, возвращаемся мы как-то от Маркатовича, после того фатального slow food’а… И как-то мне тяжело, не могу заснуть, достал пиво из холодильника, смотрю вокруг, на эту нашу нору, на дрянную мебель… «Так возьми кредит и ты…» — шепнул мне чей-то голосок (наверное, это был мой добрый ангел)… Меня это смутило… Смотри-ка, мне бы такое никогда не пришло в голову. Потому что я до сих пор считал себя рокером… Однако, сказал тот же голос, посмотри на Маркатовича, он твоё поколение, а какие у него хоромы, да еще и мальчики-близнецы. Ты-то чем хуже?

Хм, я и кредит… кредит и я… Раздумывал я об этом в ту ночь, в ту ночь, не могу вспомнить число… Раздумывал… Мы всё ещё в Саниной студенческой квартире, это факт, при том что факультет она уже закончила… А мой старик — он всякий раз говорит мне, что уж он в мои годы… А моя старуха, ого-го, уж она в мои годы… Да что об этом рассказывать, а ведь как тогда жилось, лучше и не вспоминать, на обувь денег не хватало, однако детей они вырастили, да еще и дом построили… И теперь удивляются, естественно, о чем думаем мы, я и Саня… А думаем ли? Когда думаем? Когда думаем подумать?

У нас на стене плакат с Бобом Марли, черно-белый портрет, такой серьезный, прямо государственный деятель, так вот я на него посмотрел: интересно, что там этот растаман думает? А он с загадочным выражением косяк в зубах держит. И ещё у нас есть фото Мэпплторпа, торс какого-то чернокожего, на другой стене, он меня мотивирует регулярно тренировать мышцы живота… Вот, мы инвестировали в это. И тут, смотри-ка, получается так, что задумываешься… Кредит, блин… Той ночью я встал и обвел взглядом всё вокруг. Как будто с чем-то прощаюсь.

Когда я в первый раз провел здесь ночь, Санина съемная нора показалась мне резиденцией: шестнадцатый этаж небоскреба, рядом с трамвайным кругом… Вид из окна был настолько хорош, что я боялся к нему подойти: хотелось выпорхнуть.

Естественно, в ту первую ночь мы пришли сюда здорово пьяными.

Старались не шуметь, из-за соседки во второй комнате. Я не мог кончить. Она попыталась отсосать, но было видно, что у неё нет опыта. Это меня радовало, хотя её зубы меня царапали. Мы продолжали трахаться, презервативы быстро сохли, резинка сбивалась на край. В третий я наконец кончил. Я и представить себе не мог, и не предполагал, что буду разгуливать ночью по этой квартире… И ломать голову насчет кредитов.

Тогда я пришел в первый раз, на следующий день я пришел снова, третий день я пропустил — чтобы не получилось, будто я там поселился.

Я старался придерживаться некоторого ритма, так что о моем переселении никогда не было сообщено официально. Приходил по вечерам, стихийно, типа потому что, говорят, сегодня по телевизору хороший фильм.

«Я ничего не организовал, и у меня нет никаких планов», — написал я тогда на открытке, которую, смеха ради, послал из Загреба в Загреб.

Это ей понравилось.

Ей нравилось всё, что я говорил.

За завтраком я, свежий, как утренний хрустящий хлеб, валял дурака, развлекал и соседку, Элу, чтобы она не сердилась, развеселить её было нетрудно, и казалось, она не имеет ничего против того, что по квартире болтается парень в трусах, — и таким образом, она спала в спальне, а мы с Саней теснились на диване в гостиной… Мы тихим, быстрым поворотом ключа закрывали дверь, когда собирались заняться любовью. Позже тихо открывали и перебегали в ванную.

Весь первый год я упорно продолжал платить за свою студию в полуподвале на другом конце города, чтобы не утратить независимость. Там, как бы, находились мои вещи.

Иногда я заставлял себя там переночевать. Старался сохранять ритм. Не хотел окончательно потерять независимость. Приходил туда, ложился на спину, независимо слушал свой старый радиоприемник и пялился в потолок.

Эла на каком-то этапе стала за завтраком нервничать, несмотря на то что я с утра отправлялся в магазин и каждому из нас покупал по свежему пончику.

Обнаружив как-то раз в стиральной машине кучку моего белья, она с слегка гадливым выражением лица сказала: «О, да у вас серьезная связь!»

«А что мне делать с его трусами?» — Саня нервно пыталась защититься, а я чувствовал себя виноватым.

И смотрел на них подавленно.

Оправдываясь, сказал Эле: «Ну, понимаешь, у меня нет машины…»

Тут они рассмеялись.

Смеялись долго… «У него нет машины», — повторяли они и снова хохотали, корчась от смеха.

Но Эла быстро нашла себе новую квартиру.

Наш секс стал более шумным. Продавщицы в ближайшем магазине уже называли меня «сосед»: я покупал хлеб, копченую колбасу, молоко, газеты, сигареты, два пончика и несуществующий йогурт.

Все шло само собой, без какого-то специального плана. Мы наслаждались нашим экспериментом. Наше первое лето вместе, потом осенние прогулки по Венеции, биеннале, Peppers в Вене, Cave в Любляне, второе лето, третье, Египет, Мотовун и так далее… Общие друзья, вечеринки, организация… Всё отлично катилось само собой, словно природа думала вместо нас. И так до одной невидимой точки.

Тогда, с какого-то момента, не знаю, когда точно, мы начали ждать… Ждать, чтобы, как и раньше, всё происходило само собой.

Но иногда, в какие-то пустые дни, можно было буквально почувствовать стояние на месте.

Мы занимались любовью, потные лежали на кровати и ждали, когда что-то произойдет. Мы ласкали друг друга, обменивались поцелуями, то распалялись, то впадали в полусонное состояние, потом кто-то брал пульт и менял программы.

То и дело я спрашивал себя: и что теперь? Речь шла не о скуке, которая постепенно вползает между нами. Речь не о том, что сейчас, возможно, было бы хорошо встать и куда-нибудь уйти, в одиночку. Нет, речь не об этом, я говорю не об этом. В целом всё идеально. Мы бы должны были быть счастливы. Сейчас мы бы должны были быть самыми счастливыми. Такое валяние на диване, такая лень во всем теле, это идеал реализованной любви. Не хватает только потрескивания дров в камине, но центральное отопление тоже вполне о’кей. Эти ребята с теплоцентрали разошлись не на шутку. К радиаторам не притронуться.

То и дело откуда-то прорывалась депресня. Речь не о том. Возможно, даже и какая-то злоба, но мы о ней не знали. Она лишь сжалась комком в теле, и иногда мы чувствовали напряженность. Спинные мышцы становились твердыми. Просыпаешься и чувствуешь, что не отдохнул. Выпивка приносила один вред. Иногда случались приступы ипохондрии, но они проходили. Смотришь в телевизор, меняешь программы…

Ссора иногда разгоралась из-за ерунды.

Вспылив, я оправдывался: — Прости, не знаю, с чего это я…

— Может быть, нам нужно расстаться… — говорила Саня обиженно, не глядя на меня.

Она так говорит. Она, например, говорит: «…может, мне и не нужно ехать с тобой в N.» — не потому, что не хочет поехать, а для того, чтобы я стал её уговаривать ехать со мной. Она так говорит: «…может быть, нам нужно расстаться» — для того, чтобы я убедил её в противоположном. Чтобы доказал ей, что во всём этом есть смысл.

Я должен был придавать вещам смысл.

Вещи перестают развиваться сами собой, и ты должен их где-то подталкивать. Выдумать новый проект. Почувствовать новый размах. Игру, радость, страсть.

Сейчас я смотрю, как Саня звонит по этим объявлениям насчет квартиры.

Её очередь, я звонил вчера.

Вижу, как она старается звучать как можно серьезнее. Те, на другом конце, недооценивают её из-за молодого голоса. Считают, что она несерьезный клиент.

Она курит и время от времени грызет зубами ноготь на мизинце.

Закатывает глаза.

Вижу, она опять напоролась на какую-то тетку, которая трещит и трещит своё.

— Знаю, да, я знаю, где рынок на Савице… Знаю, конечно, знаю, что нужно посмотреть, но не могли бы вы назвать мне цену?

Она хочет только одного — закончить разговор. Но иногда прервать кого-то это большая проблема.