Мадам Хаят - Алтан Ахмет

— Принеси нам двойной ракы, пожалуйста, и еще немного этих ваших вкусных закусок, но немного. Мы еще хотим хорошей пеламиды поесть.

И снова повернулась ко мне:

— Ты же ешь пеламиду?

— Ем, — сказал я.

Я чувствовал себя веткой, брошенной в воду, и просто плыл по течению.

— Ну, рассказывай, — сказала она, когда официант ушел. — Чем занимаешься? Студент?

— Да.

— Что изучаешь?

— Литературу.

— Я вообще не читаю романы.

— Почему?

— Не знаю, мне скучно… Я не знакома с писателями. Мне достаточно того, что я знаю о людях, и совсем не хочется узнавать больше от кого-либо еще.

— А чем вы интересуетесь?

— Антропологией, — ответила она.

Это был такой неожиданный ответ, что я изумленно уставился на нее с открытым ртом. Должно быть, я выдал именно ту реакцию, которую она ожидала, потому что рассмеялась самым счастливым смехом, который я когда-либо слышал в своей жизни. В этом смехе можно было услышать утренний птичий щебет, осколки хрусталя, плеск чистой воды, разбивающейся о камни, крошечные колокольчики, свисающие с рождественских елок, маленьких девочек, бегущих рука об руку.

— Мне нравится это слово, — сказала она, — вряд ли есть что-то более забавное, чем выражение мужских лиц, когда я произношу его. Иногда мне кажется, что это слово выдумали именно для этого.

Помолчав, она снова рассмеялась.

— Ты же не обижаешься из-за того, что я дразню тебя?

— Нет, — сказал я, — не обижаюсь.

Я хотел сказать: «мне нравится», но промолчал.

— Как тебя зовут?

— Фазыл.

— Красивое имя.

— Кажется, вас зовут Хаят — так к вам обратился официант.

— На самом деле меня зовут Нурхаят, но с детства все зовут меня Хаят [1].

В это время официант принес ракы и закуски, и мадам Хаят сама аккуратно поставила тарелки на стол.

Пока она их расставляла, я смотрел на нее. Ее лицо было озарено утратившим яркость светом, который нельзя было бы назвать красотой, но он был привлекательнее красоты. Свет, в котором живут безразличие, сарказм, снисходительное сострадание, распространявшееся, кажется, почти на все человечество; свет, одновременно привлекающий и предостерегающий от приближения.

— Куда ты смотришь? — спросила она.

Я почувствовал, что краснею, отвел взгляд и сказал:

— Просто задумался.

Мадам Хаят добавила воды в ракы.

— Давай, — сказала она, — здесь отличные закуски. Но не набивай желудок до отказа, оставь место для рыбы.

Закуски и впрямь оказались на высоте, а из-за того, что я давно не пил, у меня закружилась голова от ракы. И, глядя на мадам Хаят, я видел ее танцующей в платье медового цвета.

Она расспросила меня обо всей моей жизни, задавая разные простые вопросы, пока мы ждали рыбу. Казалось, я выложил ей все, что знал. Не понимаю, как это произошло, вообще-то, я не люблю рассказывать о себе. Выслушав, мадам Хаят протянула руку и с нежностью погладила меня по щеке. Мы некоторое время молчали. Ее молчание, как и радость, было простым и многозначительным, было в нем что-то, отчего боль другого человека становилась легче, или мне так показалось. Как прикосновение руки целителя.

Когда официант принес рыбу, она сказала:

— Я смотрю только документальные фильмы.

Мне показалось, что это такая же шутка, как и «антропология», но мадам Хаят была серьезна.

— Почему? — спросил я.

— Это так весело и так удивительно, — сказала она. — Миллиарды людей делятся всего на двенадцать знаков зодиака. Обладая тысячелетним опытом, они решили, что у нашего вида достаточно признаков, чтобы соответствовать только двенадцати знакам… Когда только насекомых насчитывается триста тысяч видов и каждый отличается друг от друга… С рыбами то же самое… А что вытворяют птицы!.. Космос так загадочен, в нем существует десять тысяч галактик в пугающе одинокой, единственной крошечной точке. Разве это не удивительно?

Саркастическая и нежная улыбка ни на секунду не покидала ее лица, словно Бог создал всю Вселенную, чтобы развлечь мадам Хаят и она законно пользовалась этим правом.

Она что-то слышала о Шекспире и о «быть или не быть».

— Разве это, — недоумевала она, — тайна человечества? Выбор между жизнью и смертью?

— Мне кажется, эта фраза выражает скорее нерешительность, — сказал я.

— Нерешительность? Люди, которых я вижу, очень решительны.

— В чем же они решительны?

— Они настойчиво творят глупости… Когда смотришь исторические документальные фильмы, то видишь, как одна и та же глупость повторяется снова и снова.

— И какая же?

Словно не услышав моего вопроса, она промолвила:

— Ешь рыбу, а то остынет… Может, выпьем еще ракы?

— Можно, — сказал я.

Официант принял заказ еще на две порции ракы.

Мадам Хаят определенно была самой интересной собеседницей, с которой только можно было разделить застолье. Она умела ярко рассказывать истории, ее ирония ко всем и всему, в том числе и к самой себе, придавала ее словам особый шарм, а разнообразные темы кружили над столом, как светлячки.

Она почти ничего не знала о литературе. Никогда не слышала о Фолкнере, Прусте или Генри Джеймсе, но знала, что генералом, победившим Ганнибала в Карфагене, был Сципион; что Юлий Цезарь носил в бою пурпурный плащ; что земная кора плавает в постоянно движущемся море огня; что некоторые лягушки замерзают, как стекло, и могут разбиться, как фарфоровая тарелка, если упадут, и оживают летом; что леопарды дерутся с бабуинами; что термиты каждый вечер выносят мусор из гнезд и для этого есть специальные отряды мусорщиков; что муравьи занимаются сельским хозяйством в своих подземных городах; что есть птицы, которые умеют пользоваться орудиями; что дельфины бьют хвостами по песку на мелководье, чтобы напугать рыбу, и так ловят в воздухе бедняг, которые в страхе выпрыгивают на поверхность; что львы живут в среднем десять лет; что некоторые виды пауков охотятся на рыбу; что тигровые жуки насилуют своих самок; что звезды взрываются сами по себе; что пространство постоянно расширяется и многое другое.

Ее ум был подобен странным и беспорядочным лавкам, где самые дешевые вещи и самый ценный антиквариат стоят рядом. Насколько я смог понять, ироничное и снисходительное пренебрежение к жизни — вывод, который она сделала из всей этой информации. Она говорила о жизни так, будто та была игрушкой, купленной на рынке, с которой можно играть, развлекаться и не бояться, что она сломается или потеряется.

Я никогда в жизни не встречал такого человека.

Ближе к концу трапезы она заговорила о богомолах, сообщив, что «самка отгрызает голову самцу, занимаясь любовью». Потом, глядя мне в глаза, добавила: «Самец продолжает трахать самку, даже когда ему оторвали голову».

Я почувствовал, как дрожит все мое существо. Я впервые услышал слово «трахать» из уст женщины.

Когда ужин подошел к концу, я начал было вставать, но у меня закружилась голова, и, стараясь не подавать виду, я осторожно ухватился за стол.

— Где ты живешь? — спросила мадам Хаят на выходе из ресторана.

— Совсем рядом, — ответил я.

— Хорошо.

Взмахнув рукой, она остановила проезжающее такси, поцеловала меня в щеку, сказала: «До встречи» и села в машину. Такси уехало. А я медленно пошел, с трудом переставляя ноги.

Небо было затянуто темной осенней дымкой и отражало струящиеся огни города. Отраженные огни превращались в дымчатое ночное зарево. Туманная, бледная белизна города подсвечивалась окнами маленьких полуподвальных помещений, где располагались нелегальные мастерские, швейные ателье, картонные фабрики, пиратские компании, клепавшие копии люксовых брендов, производители пластиковых материалов и торговцы живым товаром, замаскированные под туристические фирмы. Недавно открывшиеся выставочные залы на нижних этажах некоторых зданий и квазиантикварные лавки, торгующие репликами старинной мебели, напоминали оазисы света. По мере того как улицы готовились сменить образ с дневного на ночной, движение на них резко замедлилось, создавая зыбкий контраст.