Враг женщин - Гюнтекин Решад Нури
В словах Ремзи чувствовалась легкая грусть. Может быть, бедный агроном вспоминал о своей жизни в Европе…
Итак, прибытие парохода дважды в неделю — лучший повод разогнать тоску и скуку, царящие в этом поселке. Население собирается возле здания таможни и, стоя здесь, на тесной площадке, вглядывается в лица вновь прибывших из Стамбула пассажиров.
Неделю назад все это произвело на меня неизгладимое впечатление. В тот момент, когда я сама спускалась по трапу, мне казалось, что меня встречают не как обычного пассажира, а как знаменитую актрису… Я приветствовала стоявших на пристани и улыбалась каждому из них… Я будто не замечала, что со мной происходит… У меня есть хорошее качество, которое я выработала у себя: незаметно, не привлекая ничьего внимания, следить за всем, что меня окружает. Все взоры, все глаза были с удивлением и восторгом устремлены на меня. Жители толкали друг друга, чтобы лучше меня разглядеть. Были и такие, которые бросались сквозь толпу, чтобы еще раз оказаться на моем пути. При этом они падали прямо на бегу, ругались между собой. Короче, я добилась некоего успеха… Оставалось только услышать рукоплескания толпы. Нермин, мой успех распространялся с мгновенной быстротой… Повозка моего дяди ждала меня возле маленькой мечети. Пока я туда шла, из кофеен появлялись люди в салта[2] и в галифе; из полицейского участка показались жандармы, и почти из всех окон свешивались головы любопытных.
Должна, между прочим, заметить, что слава моя в этих краях неуклонно растет, и я превратилась уже в предмет всеобщего восхищения, который обязательно стоит увидеть. Даже тогда, четыре дня назад, когда мы с зятем моего дяди посетили поселок, вокруг меня собралась целая демонстрация…
Мы находились в дальнем конце причала. Я не выходила из повозки, а Ремзи стоял около нее и наблюдал, как пенятся волны.
Я поняла, что вокруг меня становится тесно. Молодые и старые, гражданские и военные, — все высыпали на набережную.
До этого дня я никогда не встречала людей, которые совсем не стеснялись проявлять свои чувства и обнаруживать слабости. Причем делали это искренне. Подталкивая друг друга и скаля зубы, они следили за каждым моим движением и обменивались комментариями в мой адрес так громко, что я почти различала слова. Те, кто стоял позади, поднимались на цыпочки, чтобы рассмотреть меня… Все в точности напоминало поведение поклонников звезд театра и кино, когда они толпятся перед сценой, созерцая своего кумира. И эти люди не задаются вопросом, что происходит в душе того, кого они жаждут лицезреть.
Я смотрела в сторону моря, поэтому они не могли видеть моего лица. Некоторые так толкались, что чуть не свалились в воду. Мимо проходил офицер полиции. Он ступал как на параде, но краем глаза тоже смотрел на меня. В этот момент разбившаяся о причал волна окатила его брызгами с ног до головы. Все кругом захохотали. Офицер сначала застыл в недоумении, потом разозлился и, остановившись, резко обернулся и угрожающе посмотрел на тех, кто смеялся. Может быть, заметив, что и я была в их числе, а может, из-за того, что сам оказался в смешном положении — с него ручьями текла вода — он смягчился и покраснел. Его лицо стало одного цвета с алым воротником его мундира. Но, несмотря на это, он сохранил благородную осанку, хотя был весь мокрый. Тут вторая волна ударилась о камни и разлетелась над нашими головами, обдав на этот раз с головы до ног господина Ремзи. Его прекрасные белые брюки в один миг стали цвета грязи. Некоторые из присутствующих засмеялись, другие бросились удерживать лошадь, которая, испугавшись волны, встала на дыбы. Господин Ремзи, стыдливо улыбаясь, спросил:
— Теперь мы можем ехать, госпожа Сара? Больше нам уже нечего ждать.
— Да, — сказала я.
Ремзи взялся за поводья. Толпа неохотно расступилась, давая нам дорогу. Повозка выехала на узкую тихую улочку.
Господин Ремзи разговаривал со мной, не поворачивая головы:
— Госпожа Сара! Не успев приехать, вы уже пользуетесь успехом.
— Правда?
— Да. Ведь народ собрался не для того, чтобы взглянуть на море, а на вас.
— А я и не заметила…
— Если бы вы не смотрели только на море, а оглянулись бы назад, вы бы многое поняли.
— Неужели?
Время от времени зять дяди поворачивался ко мне, и на губах у него играла хитрая улыбка. Бедный Ремзи думал, что он открывает для меня Америку. Я с трудом удерживалась от того, чтобы, слушая его, не рассмеяться.
Да, жених Весиме, конечно, очень симпатичный и неглупый молодой человек, но такой простодушный! Как они подходят друг другу!
Итак, в тот день я вынуждена была вернуться назад, так и не отправив тебе письмо. Но ты немного потеряла. В том письме ничего не было, лишь две строки приветствия. Тогда я не нашла времени сообщить тебе то, чем хотела бы с тобой поделиться. Зато теперь расскажу все… Прежде всего, о том, как проходило мое путешествие. В то утро, когда мы расстались с тобой. Стой, Нермин, подожди… Кто-то стучится ко мне.
Черт побери! Это зять моего дяди.
— Пришло время, госпожа Сара, — сказал он. — Я еду в поселок. Если вы опять хотите лично доставить свое письмо на почту, поторопитесь.
— Хорошо, но мне необходимо по крайней мере пятнадцать минут, чтобы одеться, — ответила я.
Господин Ремзи после некоторых колебаний согласился:
— Что ж, придется гнать повозку побыстрее.
Пока я здесь, для меня станет настоящим ритуалом отвозить письма к тебе на почту в поселок.
Не обижайся, Нермин. До следующей среды, когда забирают почту, я напишу тебе длинное письмо.
Целую тебя, Сара.
Глава четвертая
От Сары Нермин
Любимая Нермин!
В конце своего письма ты говоришь: «Я постоянно гляжу на дорогу. Каждый день ожидаю твоего приезда. Прошло уже одиннадцать дней с тех пор, как уехала Сара… В усадьбе своего дяди она, должно быть, умирает от скуки. Надо срочно придумать какой-нибудь предлог и вернуть ее в Стамбул, — единодушно говорим мы, все твои друзья и подруги…»
Дорогая Нермин, я думаю, что вы напрасно ожидаете моего приезда в ближайшее время. Потому что я очень прониклась обстановкой этого селения.
Есть такая поговорка: «Чем быть вторым в Риме, лучше быть первым в деревне из двух домиков». В Стамбуле я даже во второй ряд не попадаю. Это огромный город… Там всегда найдутся те, кто бросит мне вызов, начнет бороться со мной за влияние… А здесь — я королева. У меня нет соперниц. Мой успех и моя власть все возрастают. Мое появление в поселке становится уже событием, праздником. Мужчины тех мест не похожи на наших салонных джентльменов, которые напоминают мне обученных хорошим манерам обезьян. Эти не скрывают своих чувств, говорят открыто, без прикрас. С виду они грубы и смешны, но, что поделать, мы должны быть снисходительными к ним, их непосредственности.
Вот несколько примеров того, как они восхваляют меня. Я слышала это своими ушами:
— Стать бы мне не человеком, а мухой, чтобы я мог прикасаться к ее лицу, ее рукам…
— Неужели она такое же существо, как и мы, которое ест и пьет?
— Позавчера моя жена начала капризничать. Это меня взбесило, и я огрел ее палкой…
— О Аллах, она словно хрустальная! Сквозь одну щечку можно разглядеть другую, кожа словно прозрачная…
Может быть, оттого, что я уже пресытилась украденными из книг комплиментами в салонах, эти примитивные, лишенные смысла эпитеты меня развлекают…
Местные жители влюбляются в меня. Одного из них я опишу. Его имя я не запомнила. Оно заканчивается на «…уллах». Абдуллах, Нуруллах. Не помню. Ему лет шестьдесят. Он состоятельный старичок. Был старостой какого-то квартала. Такие старики поучают жителей поселка, разносят сплетни, следят за тем, кто куда заходит, откуда выходит. Они собирают подписи, чтобы кого-то выгнать из квартала. И он такой же. Мне сообщили, что этот староста жаловался, что я хожу по улицам в открытом платье. А кроме того, что он порицает молодых людей, которые увиваются за мной. Я сама слышала, как он отчитывал юношей, уставившихся на меня: «Что вы, человека не видели?» Тогда я его и разглядела: щуплое тельце с большущей головой и лицом, вытянутым, как у лошади. Он больше похож не на тех фанатичных ходжей, которые воспитывают народ, не ожидая для себя награды, а скорее на старых волков, что каждые два-три года меняют жен и сбивают с пути неопытных, глупых, неоперившихся девиц.
