Виктория Платова - Stalingrad, станция метро
Да-да, Карлуша был алкоголиком! Тишайшим и нежнейшим, но все же алкоголиком! Нажравшись, Карлуша не устраивал дебошей, не поднимал руку на дочь и не выносил из дома последнее. Напротив, он вел себя пристойно, припоминал все новые умопомрачительные подробности кельнского периода жизни (иногда не на шутку пугавшие Елизавету) и даже пытался объяснить все свои нелепые с точки зрения нормального человека поступки. В трезвом виде до подобных объяснений Карлуша не снисходил.
«Все, что я делаю, я делаю для тебя, моя пупхен, мой блюмхен![1] — заплетающимся языком провозглашал он. — Я не из тех преступных отцов, что после смерти оставляют свое чадо без гроша за душой. И мне вовсе не улыбается, чтобы обиженная дщерь плевала на мою могилу. Хочу, чтобы моя могила всегда была в цветах, а для этого нужно постараться еще при жизни».
Разговоры про смерть вообще и про могилу в частности страшно тяготили Елизавету — но только до тех пор, пока она не поняла, что для Карлуши это всего лишь фигура речи, не более. Карлуша не собирался умирать, он собирался жить вечно и, при благоприятном раскладе, понянчить не только своих внуков, но и правнуков. Это называлось «увидеть на нашем старинном и могучем генеалогическом древе новые молодые листочки».
— Очень бы хотелось бы взглянуть на другие ветви этого древа, — замечала Елизавета. — Осмотреть его, так сказать, целиком.
— Придет время — и взглянешь, мой блюмхен.
— А оно еще не пришло?
— Нет.
«Нет» заключало какую-то (возможно — чудовищную) тайну и получалось у Карлуши неподражаемо. Он закатывал глаза, причмокивал губами, левую руку прижимал к сердцу, а правой судорожно описывал в воздухе ромбы и окружности. Подобные комплекс телодвижений Карлуша осуществлял неоднократно и всякий раз у не в меру впечатлительной Елизаветы бежали мурашки по коже.
— Скажи честно, — понижала она голос до трагического шепота. — Среди наших родственников был… м-м… Гитлер?
— Господь с тобой, блюмхен, — таким же трагическим шепотом отзывался Карлуша. — Только Гитлера нам и не хватало!
— Кто-нибудь из нацистской верхушки?
— Ты имеешь в виду самую верхушку?
— Не ниже Бормана.
— Не ниже Бормана — никого.
— Может, мы состоим в родстве с представителями большого бизнеса? — пробовала зайти с другой стороны Елизавета. — Круппы и все такое…
— Не пытай меня.
— Высший свет? Королевские особы?
— Ни слова больше, блюмхен! Я нем, как рыба.
— …речь идет о ком-то из «Аннанербе»? Кто предпринял экспедицию на Тибет, нашел Шамбалу и ему открылось Тайное Знание?..
Больше всего Елизавету устраивал вариант с Тайным Знанием, включающим в себя — кроме всего прочего — способности к телепортации, левитации, бесконечной реинкарнации и свободное владение языком животных. Пуленепробиваемый носитель Тайного Знания мог до поры до времени и не подозревать, что он — носитель, но… Рано или поздно явится некто, кто откроет носителю его избранность — и тогда жизнь чудесным образом изменится. Как именно изменится жизнь, Елизавета представляла слабо. Примерно так же, как в маловразумительных эпосах с летающими китайцами. Или в ретро-боевиках про монахов Шаолиня. Вкратце помечтав о недостижимой — раскосой и поджарой — избранности, Елизавета переходила к другим мечтам — о родственниках-Круппах, родственниках-аристократах и родственниках — членах королевских семей. Совсем неплохо оказаться наследницей гигантского состояния, поиметь личного шофера, личного чистильщика аквариумов и личное бриллиантовое колье стоимостью в полмиллиона долларов! Лето можно будет проводить в Европе, осень — в Южной Африке, а зиму — на Карибах, а круглогодичное глазение из окна на мрачный российский пейзаж с помойкой забудется, как страшный сон. Непонятно только, почему столь феерическая «дольче вита» все откладывается и откладывается, и почему Карлуша не торопится приобщить к ней дочь и приобщиться сам. Ведь их нынешнее существование нельзя назвать ни дольче, ни даже витой. Карлуша все-таки поганец, как ни крути!..
Впрочем, Елизавете все же посчастливилось унюхать запах «дольче вита». Это произошло месяцев за шесть до окончания школы, в депрессивном питерском декабре, когда приближение Нового года легко спутать с приближением Апокалипсиса. Настроения в доме тоже царили апокалиптические, особенно после телефонного звонка, раздавшегося около полуночи. Ничего необычного в нем не было, Карлуше звонили и позже, и много позже, а могли позвонить и в пять утра, дабы срочно заткнуть дыру, образовавшуюся в музыкальном сопровождении чьих-либо свадеб или похорон. Но этот звонок был особенным и напрочь выбил Карлушу из колеи. Едва сняв трубку и услышав на ее противоположном конце чей-то голос, он изменился в лице. Затем заслонил мембрану рукой и почему-то метнулся в ванную, плотно прикрыл за собой дверь и пустил воду.
На обычную прелюдию к свадебно-похоронному дивертисменту grandioso это не походило никак.
«Началось, — тотчас подумала Елизавета. — Объявились родственники, слава те, Господи!»
Следующие десять минут она простояла у двери, пытаясь (хотя бы приблизительно) уловить нить разговора, — тщетно. Монотонный шум воды свел на нет все попытки проникновения в Карлуши ну тайну, но и в нем, при желании, можно было найти положительную сторону.
Солнечную сторону
На солнечной стороне расположен вполне себе живописный водопад, а у его подножия — маленькое озерцо с кувшинками, водяными лилиями и цветущими лотосами. Но и это еще не вся красота, не главная красота! Главная красота заключена в дереве, что растет у самой воды: том самом генеалогическом древе рассеянного по свету семейства Гейнзе. До сих пор оно было скрыто от внутреннего взора Елизаветы, но теперь вдруг предстало во всей своей мощи: необъятный ствол, крепкие нижние ветви и подпирающие облака верхние. Дерево цвело и плодоносило одновременно — и этот ботанический нонсенс не вызывал у Елизаветы никакого протеста. Как не вызывали протеста гроздья бриллиантов, парикмахеров и чистильщиков аквариумов, свисающие с ветвей. Как не вызывали протеста прогулочные яхты, личные самолеты, не менее личные вертолеты и дорогие автомобили — они курсировали по стволу, не сталкиваясь и не мешая друг другу.
«Не исключено, что замок Дракулы, форт Байярд и часть португальской Коимбры тоже принадлежат нам», решила про себя Елизавета и тут же получила ощутимый удар по лбу — это Карлуша настежь распахнул дверь их королевской (3 на 1,5 метра) ванной комнаты.
— Подслушивала? — вяло поинтересовался он удочери.
