Борис Палант - Дура LEX
Затем надо было решать вопрос, где будет находиться Эльвира до судебного разбирательства ее ходатайства о политическом убежище. Начальник иммиграционной тюрьмы настаивал на депортации заключенной в Канаду. Он при мне звонил в Канаду, чтобы убедиться, что ее примут назад. Канадцы дали согласие. Но Эльвира оказалась американской патриоткой и сказала, что лучше сидеть в тюрьме в Америке, чем возвращаться в Канаду.
Я вышел в зал ожидания и попросил Наума наменять мне долларов десять мелочью. Затем начал звонить нью-йоркским сенаторам и конгрессменам из телефона-автомата. Сначала звонок в справочную, чтобы узнать нужный номер, затем звонок влиятельному лицу. Пробиться к заместителям, которые могли решать серьезные вопросы, было очень трудно, но я пробивался, потому что был молод и неопытен. Я говорил, что сейчас на наших глазах творится произвол, а может, и хуже, что русскую диссидентку, пока мы тут разговариваем, отдают красным на растерзание и нужно немедленно звонить начальнику тюрьмы, чтобы приостановить депортацию. Сейчас, на двадцать шестом году практики, я не представляю, как бы я мог повторить свои действия. Каждому сенатору я звонил по пять раз, спрашивая у заместителей, соединились ли они с начальником тюрьмы. Я шантажировал бюрократов тем, что мой следующий звонок будет в «Нью-Йорк таймс», которая с удовольствием напечатает статью о выдаче диссидентки Советам из-за попустительства сенатора такого-то (по-моему, я в основном наседал на офис сенатора Альфонса Д’Амато). Очевидно, до начальника тюрьмы дозвонились — Эльвира осталась в Америке дожидаться суда.
Перед тем как отпустить нас, иммиграционные работники захотели побеседовать с Наумом. Расспрашивали, чем он занимается. Наум ответил, что пенсионер по здоровью. В Греции был просто так, туристом. Наума прямо спросили, был ли он когда-нибудь агентом КГБ, и Наум с возмущением ответил, что нет. Служил ли он в армии? Наум ответил утвердительно. Когда, в каком чине? Наум сказал, что был призван в 47-м году, комиссовался по здоровью в 48-м в чине рядового. Переводил я, потому что больше некому было переводить.
* * *На обратном пути Наум похвалил меня за настойчивость. Про свой настоящий чин майора он даже не вспоминал. Гена радовался за друга и всю дорогу напевал:
— Все в порядке, Ворошилов на лошадке…
Где-то остановились и выпили за успех. Из дальнейших разговоров я понял, что Наум женат и что у него есть взрослая дочь. Он попросил, чтобы я сначала зашел к нему и объяснил жене, что ничего страшного не произошло, что просто недоразумение вышло на границе, но машину, увы, забрали навсегда. Наум уверял, что жена нюхом чувствует, что замешана женщина.
Жил Наум в скромной квартире в Бруклине, на Брайтоне. Его жена Софа была толстой крашеной еврейкой. На месте Наума я бы тоже руки люлькой складывал для кого угодно и где угодно. На ужин Софа подала яичницу-болтанку, густо намазанную красной икрой, и коньяк. Яичницу есть было невозможно. Софа называла Наума «Наумчик». Когда она задавала мне вопросы о том, где мы были и что делали, Наумчик ей говорил:
— Ты же видишь, Софочка, что человек кушает. Дай человеку покушать спокойно.
Через пару дней из тюрьмы позвонила Эльвира и спросила, когда суд. Я этого не знал. Потом она начала звонить каждый день, говоря, что ей больше невмоготу сидеть в тюрьме. Наконец она попросилась в Канаду. Я договорился о дате ее передачи канадским властям с условием, что она будет впущена обратно в США, чтобы участвовать в судебном заседании по поводу ее ходатайства о политическом убежище.
Наум решил полететь со мной в Монреаль, чтобы организовать встречу Эльвиры на канадской стороне. В аэропорту Ла Гвардия зашли в бар, и Наум заказал коньяку. Он пил коньяк вкусно, причмокивая, как родниковую воду. Наум был одет как джентльмен — брюки, пиджак, рубашка с галстуком, плащ. Все, правда, старое, с пятнами, и галстук повязан так, что доходил только до третьей пуговицы рубашки сверху. И тем не менее он выглядел презентабельно. Копна седых волос, зачесанная назад, добавляла романтичности и одновременно солидности. Он был похож на Жана Габена.
В Монреале по моему совету Эльвира также подала прошение о политическом убежище. В отличие от Соединенных Штатов в Канаде Эльвире полагался бесплатный адвокат. Список бесплатных адвокатов Эльвире вручили, как только она оказалась на канадской стороне. Из этого списка мы выбрали адвоката со звучной фамилией Клермон, которому я помог составить петицию, чтобы она не отличалась от той, которую мы подали в США. Через несколько дней я снова прилетел в Монреаль, чтобы участвовать в судебном слушании. Мой французский был тогда еще неплох, и я даже выступил в качестве эксперта по Советскому Союзу. Второе заседание назначили чуть ли не через год. Эльвира осталась в Канаде, где получила право на работу.
Через несколько месяцев пришло оповещение о судебном слушании по делу Эльвиры в США в городе Буффало. Поскольку Эльвира не имела права самостоятельно передвигаться по территории США, мы с Наумом полетели в Монреаль, чтобы доставить ее обратно в иммиграционную тюрьму города Шамплейн. Ночь Эльвира провела в знакомой ей тюрьме, а наутро ее повезли в воронке в Буффало.
Это был мой первый суд, мое первое дело о политическом убежище. Сначала Эльвиру допрашивал я — это называется прямой допрос. После меня ее допрашивал иммиграционный прокурор Майкл Рокко (он уже давно сам судья) — это был перекрестный допрос. После прокурора Рокко Эльвиру допросил судья. Во время часового перерыва мы с Эльвирой и Наумчиком пили кофе, курили. Тогда в коридорах судов можно было курить. Наконец судья вернулся, чтобы зачитать решение. Зачитывал он его долго, и я никак не мог понять, получает Эльвира политическое убежище в США или нет. С одной стороны, мямлил судья, в Советском Союзе преследуют инакомыслящих, с другой стороны, он не понимает, почему Эльвира не попросила политического убежища при первой же возможности, то есть еще в Греции, хотя, с третьей стороны, допускает, что Эльвира могла бояться влиятельного мужа-коммуниста и поэтому имела веские основания для опасения, что Греция вернет ее в СССР. В конце концов судья утвердил ходатайство Эльвиры.
* * *Вечерним самолетом мы вылетели из Буффало в Нью-Йорк. Весь восточный берег, насколько хватало глаз, был залит огнями, встречая Эльвиру. Она прижалась к иллюминатору, не обращая на нас внимания. Когда она вышла в туалет, Наумчик спросил меня, куда ее поселить в Нью-Йорке. Я ответил, что не знаю.
— Ты же адвокат! — злобно сказал Наумчик.
В аэропорту мы расстались. Наумчик умолял меня поехать к нему после того, как мы определим Эльвиру в какой-нибудь мотель в Бруклине. Ему нужно было алиби для жены, но, помня яичницу с красной икрой, я отказался.
