Анатолий Власов - Бронзовая жужелица
Игорка все так же не хотел открываться, не шел за советом, однако стопка книжек на его верстаке пополнилась, что-то в ней менялось, исчезало одно и прибавлялось другое. И по-прежнему с особой пристальностью разглядывал парнишечка все, что касалось магнитов.
Нередко, взяв в руки подкову, Игорка рассеянно обносил ею лежавшие на верстаке предметы: стальные и железные тотчас подпрыгивали к поднесенной дуге, приклеивались к полюсам магнита. Игорка отдирал их, начинал испытывать алюминиевые, латунные и бронзовые детали, но они оставались равнодушными к магнетизму, он поднимал брови и что-то детское появлялось на его лице.
Эта магнитная забава продлилась у Игорки целых, пожалуй, полчаса, но Агейкин и виду не подал, что такое ему не по нраву, не хотел спугивать парня. Тем более, что все заданное ему на день было исправлено, причем даже спорее, как определял мастер. У парня уже появлялась в своем слесарном деле сноровка.
Дня три или четыре до конца недели Игорка после работы больше не оставался; жужелкино шасси было забыто и томилось под крышечкой не тронутое. Только Агейкин и открывал ее по утрам, но заготовка была из металла и ей, ясное дело, не грозила голодная смерть. В пятницу же заготовочка вообще исчезла.
В то же время не стало жучка на жакетке Тани, в столовой она не поглядывала на Игорку, и он не поднимал от тарелки носа.
Однако в понедельник, зайдя в химлабораторию, Агейкин вновь приметил бронзового жучка на Таниной груди и усмехнулся понимающе.
А в конце смены она сама поднялась в мастерскую в своем белом халатике, тонко перетянутом в талии, подсела к Игорке. Молодью люди что-то тихо сказали один другому, и к парню вернулась жизнь.
С этого дня и началось.
Игорка стал опять самим собой: внимательным, неторопливо-сноровистым и вообще человеком. Как раз подвалило работы, и вдвоем слесари перемалывали ее споро и податливо.
В этот вечер пришлось задержаться и Агейкину, потому что требовался срочный ремонт двух самописцев, показывающих и фиксирующих температуру в печах, однако, как ни задержался он, все же Игорка вместе домой не пошел, буркнул только свое:
— Посижу еще.
Утром под капроновой крышкой лежала новая лодочка, этакий маленький поддончик, шасси для самоходной жужелицы.
Работа с нею пошла споро.
Мастер ждал, что хоть как-нибудь Игорка расскажет о своей затее, может, попросить что потребуется — мало ли! — но тот, тихо посвистывая, копался днем в выданных ему в починку инструментах и приборах, в конце смены потягивался сладко, разламывая могучие свои затекшие суставы, и говорил все ту же фразу:
— Посижу еще!
Наверное, он знал, что утрами Агейкин, разглядывая, оценивал и, возможно, критиковал его самоделку, но все так же не хотел говорить о ней ни слова. Не стал бы, наверное, и слушать мастера, раскрой тот свои утренние осмотры, или просто забрал бы все и упрятал в такой закуток, где уж не сыщешь.
«А упрятал бы ли?» — спрашивал себя мастер.
Однако вновь начатое с вдохновением дело Игоркино споткнулось вдруг о что-то. Затормозило и осекло его, и вторая лодочка утонула в каких-то неведомых Агейкину глубинах.
Но сразу же появилась третья, формою и обводами та же, но высечек и буртиков на ней было иное количество, значит, придумывалось опять иное. Третий заход выдался удачливее; и каждое утро под крышкой появлялось что-нибудь еще. Не враз, но без протяжек, стали возникать то крылышки — отдельные, выпукло жестковатые, хотя были и сделаны всего-то из фольги в десятую долю миллиметра толщиной, то головка, рельефно выдавленная, то еще что-то, и Агейкину приходилось еще раскидывать мозгами, чтобы понять: что, как и к чему прикреплено будет, а иной раз все-то и не понималось вовсе. Он предположит так, как сам сделал бы в этой любопытной жужелице, а потом выходило иначе и притом остроумнее!
Тогда Агейкин крякал удовлетворенно и убирал нежные бронзовые скорлупки в складик под капроновую крышечку, думая, что получился чуть ли не турнир между мастером и его выучеником.
В смену Игорка тихо посвистывал, неспешно возился с выданной ему работой и ни разу, что удивляло Агейкина, при нем не открывал он заветного клада, не разглядывал, не оценивал производство рук своих.
Удивлялся Агейкин его терпению, потому что сам он, делая что-то или сделав уже, любил долго держать в руках, словно грея бы, любуясь и высверком металла, и точностью и чистотой шлифовки и вообще ощущая радость даже от веса, пусть он будет минимальный, построенное или настроенное им изделие.
Стопа книжек на Игоревом верстачке была, как он выразился однажды, величиной переменной и в объемном и в содержательном, так сказать, своем выражении, однако магнетизм по-прежнему особо притягивал паренька. Однажды даже увидел Агейкин синий картонный переплет с якорьком, там было написано совсем непонятное: «Практическое определение и уничтожение девиации».
— Вон аж куда тебя бросило, — озадаченно сказал Агейкин. — Что это за штука и с чем ее едят? Ну, вроде авиации которая?
— Да по идее вот что, — сказал Игорка, чуть схмурив брови. Молодые вообще любят показать свою особую осведомленность в чем-то, пусть это будут даже одни вершки только. — Стрелочка магнитная всегда на север кажет, если ей ничто не мешает. Положи рядом что-то железное, она отклонится. Ну, как бы соврет маленько. Вот это и будет девиацией.
— К чему тебе она? — полюбопытствовал снова Агейкин.
— Да так, — неопределенно ответил Игорка, — Случайно наткнулся в районной библиотеке, полистал. Уяснить чтобы, что к чему…
Первый раз, пожалуй, так подробно и так много сказал Игорка, а на другой день книжечки уже не стало.
— Ищет что-то, — решил Агейкин. — Это добро-о-о…
После Игорь экспериментировал с резинками, находя их где-то или извлекая, должно быть, из подтяжек тонкие тягуче-упругие ниточки, пытался сцеплять ими рычажки, но скоро выбросил, отказался от них и переключился на пружинки, свивая их из балалаечной серебристой струны.
— Кхм, — покрякивал утром Агейкин, разглядывая пружинки. Не иначе, как навивались они на игольном острие. — Ищет силу для жужелицы, вот что ищет!
Агейкину после долго помнилась крохотная пружинка, похожая на витки вольфрамовой нити в электролампе, причем более всего дивило его мысленное сопоставление этой миниатюрной спиральки и парнишечкиных ручищ. Но ведь не только держали, а и делали могучие пальцы такую тонкость — вот что было поразительно!
Опять иногда заходила, а точнее-то выразиться — начала заглядывать в мастерскую Таня. Черненькая, аккуратная, она мило и тихо улыбалась Агейкину, шептала Игорке, исподтишка показывая ему что-то, зажатое в кулачке.
Тот отдувал толстые губы и отрицательно качал головой.
Девушка опять шептала что-то и уходила, унося в кулачке свой секрет.
В конце мая в мастерской расцвела весна.
Окна раскрывались настежь, и хотя были обращены они в заводской двор, стоявшие преградой березы, рябо рассекая солнце, несли и свежесть, и говор листьев, отчего казалось, что заводские шумы и заводские запахи теряли силу или уходили вдаль. Но все же не в этом было явление весны: теперь пылали на окне золотые бубенчики купавок, хрустальную вазу заменяла им колба из тонкого и бесцветного лабораторного стекла. Наверное, как и эта колба, пяток стеблей с ароматными шариками были Таниными.
В пятницу с утра, взяв колбу и с удовольствием нюхая цветы, Агейкин заметил вдруг, что, против обыкновения, синеватая капроновая крышка лежала перевернутою — в ней было сложено то, что, по-видимому, было окончательно признано пригодным, прошло проверку и отобрано для дела. Он стал все разглядывать: лодочка тут, к ней припаяны медные проволочки-лапки, причем на каждой скрупулезно и тщательно нарезаны кольчики поперек, вроде как членики, лежали две пружинки, мельчайшие рычажки, скобочки и еще — не то железный, не то стальной — брусочек с выступами и отверстиями по концам. Ни крылышек, ни головы жужелицы не было, они исчезли словно, и Агейкин поискал глазами даже — не смахнула ли уборщица, но не выискал. Успокоившись, что так, видимо, и надо, он долго вертел в пальцах железный брусочек и никак не находил ему применения во всей этой жучьей конструкции, хотя был прочно уверен, что, имей брусочек иное предназначение, не выложил бы его тут Игорка.
«Магнит!» — озарило было Агейкина, и он тотчас поднес к бруску точеный конус кернышка, но один металл был равнодушен к другому.
Игорка пришел с тремя прутиками свежих купавок, водворил их в колбу и сказал:
— Работы сегодня у нас, Петрович, во! — и провел ручищей по крепкой шее. Появился он в спортивной майке-футболке с красной шнуровкой на груди, благо уже стояла жара, в бедрах брюки были схвачены каким-то диковинным ремнем, отчего он вообще выглядел атлетом, и Агейкин откровенно залюбовался Игорем.
