Георгий Балл - Память (Рассказы)
Леха, я тебе сказал, что ее звали Зина, а может быть, Зоя, в обоих случаях я ошибался. У нее было редкое для наших мест греческое имя Филиппия, что по святцам означало — Любящая коней. Это имя ей чрезвычайно подходило. И я тогда сфантазировал, представил себе целый табун рыжих лошадей, который охраняли и вели за собой два могучих жеребца, гнедой и каурый.
…Мы остановились, пропуская машину. По разбитой дороге, с ямами и остатками разбитого шоссе, проехал МАЗ с прицепом, груженный кирпичными блоками. Его фары слабо освещали дорогу. Машина натужно гудела, попадая скатами в колдобины и ямы с водой.
Мне было совестно перед Филиппией за весь этот разор земли. Я жалел, что не захватил с собой зонтика. И не столько думал, чтоб защитить ее от дождя, нет, мне хотелось прикрыть неприглядность умирающей земли. Я вспоминаю эти металлические крючья, торчащие из земли, заваленной щебенкой и мусором, эти гигантские жерла труб, которые гудят о спасении. Но спасения не будет. Слишком поздно, чтоб кто-то пришел на помощь.
Я был не способен назвать ее подлинным именем. Ее прекрасное, солнечное имя зябло убирали холодные струи дождя.
— Понимаешь, Леха, я чувствовал, что завел ее в западню. Выхода я не видел. Сплошной нудный осенний дождь не оставлял мне никакой надежды. Да, я потерял дорогу к моему дому, который стоял на окраине большого города.
Вдалеке загудел поезд. И стук колес вязал и вязал длинную цепочку платформ и вагонов. Но все-таки надо было найти какой-то выход. Я не смотрел на свою спутницу. Мне становилось страшно за нее. Она в легком платье. Ведь дождь не перестанет. Это такая же безнадега, как некрасивая смерть земли.
Все время, что мы шли, она молчала.
— Не волнуйтесь, я знаю, где вы живете, — услышал вдруг ее голос.
У меня скопилось сразу много вопросов, а вырвалось:
— Да?
— Вы большой фантазер. Что мне давно известно.
— Как давно?
— По земному времени, года два.
— А есть еще какое-то время?
— Сами знаете, что есть. Идемте скорее к вам домой. Или я сама вас отведу. Этот дождь портит мне настроение.
И она уверенно пошла, не обращая внимания на лужи. С ней я легко прорывался сквозь сеть дождя.
Если кто-нибудь мне сказал бы, что это происходит со мной не во сне… Впрочем, может быть, и во сне. Слишком удивительно. Все происходящее держалось на каплях дождя, залетевших в окно моей квартиры, которая прочно поместилась на третьем этаже нашего синего кирпичного дома с деревянными переборками между этажами. Дом давно подлежал сносу, а ему сделали временный косметический ремонт, покрасив в синий цвет, впрочем, вместе с кусками штукатурки во многих местах краска уже облупилась. И на этих местах открылись больные красно-черные дыры.
— Сейчас я включу чайник. Всего несколько минут… Вам надо принять горячий душ. В ванной комнате, слева, на сушилке, висит чистое полотенце. А рядом мой халат. Обязательно наденьте. И не обращайте внимания на грязное белье в тазу.
— Леха, ты где? Ничего, что я тебя не вижу. Это не самое главное для нас, верно?
— Вы хотите знать, как я вас увидела? Вы, конечно, понимаете, что это было не в метро.
— Так где же? Может, вы мне тогда приснились?
— Нет, я вас увидела раньше, гораздо раньше. Не подходит вариант с Питером, где вы читали свои рассказы? А потом раз в месяц я ездила сюда, к вашему дому. Я совсем не хотела, чтоб вы меня тогда застали. Это была моя прихоть ездить сюда, смотреть на ваши окна. Следить, как вы приводите к себе женщин. Оставаться самой невидимой. Да, вы правы, я не была тогда вполне здоровой. Это я легко прочитала вашу мысль. Вы удовлетворены?
Помню, я молчал. Смотрел на нее. В моем красном халате, с распущенными русыми волосами, еще не совсем просохшими, развевающейся гривой, и широкими ноздрями молодой, сильной лошади. Еще мгновение моего молчания, и она ускачет… Жеребцы развернули табун в сторону реки и фиолетово-красного люпинового поля, леса, прочь от города. Грохот множества копыт. Уже невозможно было различить отдельных лошадей. Табун сплошным потоком неудержимо катился перед моими глазами…
— Боже мой, сделай так, чтоб я хоть что-то мог сказать, — молился я. Не слова нужны. Только не слова. Я успел сказать и написать столько слов. А сейчас они особенно не нужны. Или все уйдет в сон или в черт знает что!
— Леха, ты слышишь меня? Я уже не знал, кто безумен.
И когда она исчезла, я оделся и вышел. Все так же нудно и буднично ситил осенний дождик. Даже усилился. Все так же с надрывом, пьяно кричали трубы.
Без любви и ласки умирала земля. Разве это не безумие?
— Вера! Вера! Я пришел. А ты, небось, думала — завалился где-нибудь.
— Пришел, так поднимайся, чего орать. Людей только будишь, гадина.
— Не ругайся. Я пришел.
Снова дождик. Только дождик.
Я поднялся к себе. Взял молоток и начал добивать гвоздь.
Шум от удара молотка Постепенно Очень медленно Придвигалась ко мне ФилиппияГвоздь почти совсем вошел в стену. Еще несколько ударов, и все будет кончено.
Гвоздь войдет по самую шляпку Я отложил молоток Прислушался Дождь лил без передыхуЯ слушал: не прокричит ли в далеком лесу ночная птица. Нет. Дождь в полной темноте доделывал свою работу. Заливал сплошным потопом больную землю.
Я взял опять в руки молоток. Мне надо было завершить то, что начал. Размахнулся…
Помню, на меня близко и внимательно смотрел глаз гвоздя. И помню рядом слышал смех и прерывистое дыхание. Поверь, Леха, я никогда не был так счастлив. В смехе и радости я делал одну работу — любил.
