Георгий Балл - Память (Рассказы)
Обзор книги Георгий Балл - Память (Рассказы)
Балл Георгий
Память
Рассказы
Шляпа
Светлой памяти писателя Александра Шарова, Шеры, с которым я продолжаю дружить и беседовать.
Сел за компьютер. Нужно было мне напечатать один маленький рассказ. Заложил бумагу в принтер. А дальше… Что было дальше?
Вынул из принтера один лист бумаги. Ножницами вырезал небольшое отверстие посредине.
— Вот так, — сказал я себе, словно давно все задумал.
Пошел в коридор, где висело старинное зеркало. Туманное зеркало. Глянешь в такое зеркало, и в крови начинает бродить беспокойство.
Скотчем приклеил бумагу. Заглянул в кружок-окошечко.
И увидел бесконечную пустыню зеркал.
Было тихо. Я ждал…
Но тот момент, когда появился высокий, худой старик, я упустил: может, заснул? Может, проспал много лет? Или веков? Там время как-то по-иному скользит, в пустыне зеркал.
Старик осторожно шагал по пустыне зеркал. Падал. Ботинки у него расшнуровались. Он наступал на шнурки. Падал и каждый раз вставал. Иногда его ноги закручивались штопором. И приходилось их раскручивать. При этом он смешно, по-птичьему, махал руками.
Куда это он? Один в пустыне зеркал. Упорный старик.
Впереди увидел черный железный контейнер. Мы с ним одновременно его увидели.
Попытался быстрее идти. Чаще стал падать.
Я весь напрягся — так мне хотелось, чтоб он дошел… Ближе… Ближе…
Наконец ухватился за край контейнера.
Я с облегчением вздохнул. Одной рукой он держался за край контейнера, другой — шуровал там, внутри…
На зеркала полетели женские платья, брюки, рубашки, манишки, подтяжки, галстуки-бабочки…
Я смотрел. Эти черные галстуки-бабочки вызвали в моей памяти весеннюю молитву ручья. И догоняющий, задохнувшийся от быстрого бега терпкий запах черемухи. Где-то далеко за кладбищем, за железной дорогой еще не очень уверенно пел соловей. Наверное, я на мгновение заснул. А что же старик? Мой старик. Один в пустыне зеркал, рядом с железным контейнером.
Что-то он там нашел. Замер. И вытащил шляпу с полями. Такую теперь редко кто носит. А он забыл держаться за край контейнера. Обеими руками натянул шляпу и погляделся в зеркала…
Вспыхнула его улыбка. И сразу же отразилась в пустыне зеркал. Старик толкнул рукой контейнер, и тот покатился на невидимых мне колесиках.
Старик посмотрел на меня. Да, он явно теперь смотрел не в зеркала, а красовался передо мной. Даже сдвинул шляпу на затылок:
— Ну как?
Я не мог сразу ответить. На меня глядело молодое лицо. Передо мной был юноша.
— Неплохо, — я ведь давно его узнал. Именно юношей. — Да, очень даже прекрасно.
— И вы можете это подтвердить перед судом присяжных заседателей?
— С весенней радостью живого ручья под тем мостом, помните? — Я готов был заплакать. И он это почувствовал:
— Ну не горячитесь, старик. Это все шляпа. Все дело в шляпе.
— Извините меня за каламбур, старик… но в жизни вы всегда были немножечко шляпой.
Мы смотрели друг на друга долго, до розового тумана. Мы смеялись. И я все-таки заплакал. Потому что любовь. Пустыня зеркал уже вся была в розовом тумане.
Я на мгновение закрыл глаза. Когда открыл, в пустыне зеркал — никого.
Я отклеил скотч с краев бумаги, и в моем старинном зеркале увидел свое лицо. Помолодевшее, немного растерянное. На голове — круглая шляпа, весело съехавшая на затылок.
Я подошел к компьютеру. На дисплее прочитал: «Когда б я был голландской уткой…»
Вот и привет от Шеры. Ни он, ни я ничего не забыли. У Бога все живы. И один день, как тысяча лет.
Трамвай-оркестр
Геометрия оркестра не выстроилась
Прелюдия
И мне не стоило большого труда примыслить банку с засахарившимся вишневым вареньем, которое осталось еще с зимы, и нужно было просунуть ложку и на самом дне банки подцепить сладкий комок, что-то там внутри банки и даже внутри меня, то есть автора, а может, и свидетеля, близкого друга Георгия Балла, и все это дрогнуло воспоминанием детства, жаркого лета, и звучание настраивающихся инструментов оркестра обретало вес, объем и плотность, и рот изобиловал слюной.
Он (Георгий Балл) сидел, плотно прижавшись к скамейке. На нем была постная телогрейка, под ней черный свитер, на голове вязаная черная шапочка, прикрывающая лысину, широкие брюки, огромные тупоносые ботинки, шнурки болтались. Да, он или я, непригляден, нелеп и старомоден.
Не ему (Георгию Баллу) поднимать к небу саксофон. Не у него толстые губы и широкие крылья носа на черном лице. А того, кто это умеет делать, причем легким дыханием гения, мы с Георгием Баллом одновременно примыслили не разумом, а всем пространством оркестра.
О этот пробивающий до печенок голос золотого сакса! ЭЭЛЛЬ МЕЧИГАНОО КАРПУЧИО ЭЙ, CONDUCTEUR!И трамвай шел. Вначале осторожно, я бы (надеюсь, Георгий Балл не станет возражать) употребил выражение: «мягко стучал колесами».
Не оглядываюсь, и так понятно: один в вагоне (понятно, что Георгий Балл во мне, а я в нем). Колеса вдруг замолкли.
Каркас музыки только проступил, когда на нас рухнула тишина. И мы, будто коллодием, приклеились к скамейке.
Время остановилось Пауза В трамвай вошли двое молодых людей Их голоса Козел вонючий Загазел по-тихомуОт удара носком ботинка покатилась пустая банка пива. Ткань музыкального образа откликнулась, обретя дыхание и направление, введя необходимый корректив в движение.
Вновь включено остановленное время И одновременно проявилась возможность Не укатить в небеса Описание пришельцевВысокий, здоровый амбал, под два метра, в длинном черном пальто, другой, который был пониже ростом, в кожаной куртке. Оба без шапок. У кожаного волосы окрашены в ярко-оранжевый цвет, у амбала черные волосы на затылке завязаны красной лентой. Они разговаривали друг с другом с помощью мобильников. Музыка мобильных позывных.
Вдруг Беспеч Чист Юн Звук Звучание СКРИПКИ БЕЗ ЗНАНИЯ СМЕРТИЗабурлило у меня в животе. Похоже, я (или он, Георгий Балл) уже проглотил кусочек вишневого варенья. Похоже, что так. Все громче музыка переваривания.
УРРЫЫЫЫ Урооооооооооооооо УРИИИИИИИИИИИ Ухохохо…хиии Тють…тють….. БоооооООООООО Иииииииииииииии Пф….пф…пиии….кикиии Ух…УХ….тиуа…тиуаа………… ТИУАА, оп…тик…тик…А между тем СКРИПКА БЕЗ ЗНАНИЯ СМЕРТИ одиноко продолжала звучать.
«…Затхлый, привычный запах помойки. Рядом — деревянные сараи в центре двора. Еще Толюн и Коляня, татарин, не подожгли их. Это чуть позже. Но вот они облили керосином вату, чтобы гонять крыс. Крики во дворе. (Здесь, и далее, вся картина пожара в исполнении трамвая-оркестра).
Горим! Пожар! Горим! Сараи горят!К сараям бежали женщины, а случилось все днем, и многие взрослые не вернулись с работы, а в сараях хранили картошку, и бочки с солеными огурцами, капустой, и проеденные червяками и тараканами матрацы, и поломанные стулья, столы и вообще всякую рухлядь, которую жалко было выбросить, и стояли бутыли с керосином, а дома на берегу Яузы были построены в тридцатые годы, и Георгий Балл жил тогда в корпусе 7, дом 18/20 по Большой Почтовой.
