Рауль Мир–Хайдаров - Пьянея звуком голоса, похожего на твой…
Экзаменационная сессия была на носу, и анонимка получила ход, потому и оказался Кабулов у секретаря горкома партии по идеологии, женщины крутой, властной. Она, словно не зная, что Кабулов томился в приемной минут сорок, приняла его поначалу любезно. Видимо, не располагая временем, она без особого вступления спросила, правда ли, что Кабулов сторонник приема на отдельные факультеты в основном юношей, и правда ли, что он выступил чуть ли не с программным заявлением по этому поводу перед членами комиссии.
Получив утвердительный ответ, она поначалу растерялась, но тут же взяла себя в руки и выстрелила:
― А как же, дорогой, женский вопрос?
— Какой? ― переспросил Кабулов.
― Такой. Что женщина должна пользоваться равными правами и все шире обязана вторгаться во все области, которые прежде считались мужскими. Не забывайте, какое у нас государство.
— Спасибо, помню,― ответил Кабулов неожиданно резко, потому что подобного тона он не выносил.― Позвольте возразить, что такого вопроса у нас не существует уже лет тридцать, а уж коли так подходить, скорее, нужно говорить о мужском вопросе. Не вы ли в этом году на торжественном собрании городского актива в честь Восьмого марта упомянули с гордостью, что пятьдесят девять процентов дипломов в стране ― у женщин. Так что с женским вопросом все ясно. Но вот технический прогресс, от которого все многого ждут, не может сегодня рассчитывать на женский уровень работы в отдельных отраслях производства. Я сужу по строительству, где в моей компетентности, надеюсь, вы не сомневаетесь. И если прекрасные абитуриентки в детстве играли в песочек и строили дома, это еще не повод для поступления в политехнический…
В общем, поговорили. На шум даже вбегала секретарша.
И теперь Кабулов знал, что если на дамбе будут претензии к «Строймеханизации», то равнодушно к этому в горкоме не отнесутся.
«Смотри ты, сколько лет прошло, а вспомнили про Муновар»,― подумал он чуть ли не вслух. Машина стремительно неслась по шоссе, стрелка металась далеко за цифрой «120», в приспущенные стекла со свистом врывался ветер. Да и Ренату, тихонько насвистывающему какую-то мелодию, было не до размышлений Кабулова. Отчего же не вспомнить. Последние годы ее фамилия не сходит с афиш, хоть в столице, хоть в областях. Он и сам не раз видел из машины густо обклеенные ее портретами заборы. А как была хищницей, так и осталась, разве что выбилась в первые. Он не следил за ее жизнью, но знал, что Муновар ― самая высокооплачиваемая танцовщица на свадьбах. В свадебный сезон (а в Узбекистане он начинается после хлопковой страды) она не меньше Кабулова разъезжала по республике, и не раз пересекались их пути в разных городах. Благо, для этих поездок у нее есть машина и муж ― шофер и антрепренер одновременно.
Однажды в Карши (куда добралась!) Кабулов столкнулся с ним лицом к лицу на заправочной станции. Молодой, с заплывшими, жирными глазками, в дорогом мятом костюме, мужчина, служивший при собственной жене, не вызвал у Кабулова и капли ревности, хотя у «Волги» редкой перламутровой раскраски крутилась красивая, богато одетая женщина, уже приметившая его и желавшая попасться ему на глаза. Но Кабулов, даже если бы и глядел в упор, все равно видел бы страстно извивающуюся в танце женщину с холодными, расчетливыми глазами, цепко выхватывающими из одноликой, потной толпы на свадьбе толстосума, чтобы задержаться около него, заставив его раскошелиться на крупную купюру. Или же он видел ее в комнате, сидящей рядом с туго набитой наволочкой, куда муж торопливо накидал за ширмой деньги, что совали ей под тюбетейку; она раскладывала по стопкам замусоленные рубли, тут же прикидывая, не прогадала ли с этой свадьбой?
Но она прогадывала редко, разве что с первым замужеством, когда какой-то заштатный механик Кабулов отказался от такой жизни: крути баранку да считай денежки.
Странно, дорога, всегда дававшая ответ на все мучившие вопросы, на этот раз не помогала. Все пятьсот километров от Ташкента до Карши мысли управляющего не могли сосредоточиться на дамбе, ради которой и была затеяна поездка; хотелось, не отвлекаясь на звонки и на посетителей, выработать четкую позицию, потому что заказчик ― крупнейший в республике Заркентский медно-обогатительный комбинат ― подал в Госарбитраж жалобу на строителей и на проектировщиков. Из Ленинграда уже прибыла комиссия института, проектировавшего дамбу.
Дамба вставала в памяти утренней прохладой предгорий и полуденным зноем, вереницей тяжелых КамАЗов и рядами мощных скреперов. Или виделась она ему с вертолета, когда он показывал журналистам из Ташкента, какие гигантские хранилища отходов будут у медно-обогатительного комбината. С земли трудно было представить весь размах работ, потому и прибег он к помощи вертолета. Масштабы! Масштабы! У него в кабинете висела двухметровая фотография, подаренная фотокорреспондентами, где мощные машины, словно мураши, копошились на огромной строительной площадке.
Каждый стоящий инженер мечтает об объекте, где он мог бы реализовать себя, свои знания, мечты. Таким объектом для Кабулова стала дамба. В нее вложил он страсть, энергию, опыт, дамба дала ему друзей, единомышленников и… врагов. Невиданной до сих пор школой мастерства, лабораторией смелых исканий стала дамба для треста. Сегодняшнему положению, уверенности в своих инженерных силах и знаниях обязан Кабулов своему детищу.
В тот день в Заркенте, куда Кабулов был приглашен на первое совещание по строительству дамбы, он вновь столкнулся с женщиной, которую уже не рассчитывал в своей жизни встретить…
В самолете, вылетевшем последним рейсом из Карши, Ренат, вымотавшийся за долгий и жаркий день, склонил голову на плечо Кабулова и тут же заснул. А Даврон Кабулович, словно и не было за спиной напряженного дня, держался бодро, потому что воспоминания о ней пробуждали в нем какие-то подспудные силы, возвращали памятью в юность, когда ничто не могло омрачить их отношений со Светой… Светланой… Под мерный шум винтов ему припомнился далекий августовский день, когда он, Даврон Кабулов, студент уже четвертого курса, вернулся в институт с каникул. Приехал он пораньше, чтобы успеть занять комнату посветлее и поближе к кухне, получить заранее книги в библиотеке; к четвертому курсу студент становится бывалым, как солдат.
Вечерело. Он стоял во внутреннем дворике общежития, раздумывая, куда бы пойти, когда у калитки сада увидел девушку с тяжелым чемоданом и дорожной сумкой в руках. Он, не раздумывая, как старый знакомый, подал знак, чтобы поставила вещи, и подбежал к ней. Тоненькая хрупкая сероглазая девушка с улыбкой поджидала его, чувствовалось, что ноша ей не по силам.
И вдруг Даврон, никогда особенно не отличавшийся разговорчивостью, преобразился и заговорил, как первый институтский сердцеед, красавец Карлен Муртазин.
― В святую обитель, где вам придется прожить целых пять лет, нужно входить, не отягощая себя заботами. Позвольте…
― Так уж в святую…
Она одарила Даврона такой милой улыбкой, что много лет спустя Кабулов чаще всего вспоминал не жест, не слово, а эту ясную улыбку еще вчерашней школьницы. Воспоминания… Их было много. Ну, хотя бы тот удивительный вечер их знакомства. Светлана, приехавшая поездом из далекого Актюбинска, весь день толком не ела и огорчилась, что поблизости закрылись все столовые. Зато Даврона этот факт обрадовал, и он вызвался тут же организовать ужин. В полупустом общежитии, в комнате с тремя голыми с панцирной сеткой кроватями, где лишь в углу, у окна, белела тщательно заправленная кровать Даврона, они проговорили как старые и добрые знакомые до полуночи.
Пока он рядом, на кухне, готовил омлет с сыром и помидорами и острейший салат ачик-чучук, Светлана рассматривала дружеские шаржи, висевшие над пустыми кроватями, и оглядывала стены, сплошь увешанные шутливыми надписями, плакатами, изречениями. Еще при входе в комнату ее удивило броское обращение, приколотое к двери:
«К Прекрасному полу!!!
С величайшим сожалением извещаю, что Карлен Муртазин задерживается. Слез не лить, волос не рвать, сигаретным пеплом голову не посыпать, слухи о том, что он на ком-то не женился, верные».
Поначалу она не поняла, а оглянувшись, улыбнулась, забыв о долгой дороге и о своих опасениях насчет будущей жизни в общежитии.
— Ты все это сам? ― спросила она весело, когда он вернулся из кухни.
― Да. С утра какое-то настроение… Решил к приезду ребят оживить голые стены, чтобы легче было привыкать…
― А здорово у тебя получается, ты хорошо рисуешь.
― Рисовать я люблю и, если бы не любил технику сильнее, пошел бы в художественное.
— Ты добрый… и веселый,― вдруг сказала Светлана, помогая ему накрывать на стол.
― С чего ты взяла?
— Уж больно симпатичны твои шаржи. Вот этот юноша с тщательным пробором и при бабочке, посылающий девушке воздушный поцелуй, такой красавец!
