Илья Кочергин - Сказать до свидания
Через каждые десять минут они останавливались, Таня утыкалась рукой, держащей поводья, в жесткую гриву, слышно было, как Андрей говорит
“тр-р” и как звякают канистры, затем Калтырь неожиданно трогался вслед за Лялиным конем. А потом силы закончились.
– Андрюша, постой. Давай остановимся. Я хочу слезть.
Сзади подскочил Женя, помог спуститься. Они с Андреем говорили ей про тяжелую тропу, спуск, серпантин, про какую-то курилку, где можно передохнуть, про то, что дальше пойдет легче и что осталось совсем немного. Убеждали ехать.
– Нет, я пойду пешком. Я правда не могу больше ехать. Извините, я буду стараться быстро, просто пешком, а не верхом.
Острая боль под коленками утихла минут через десять, но тут тропа пошла вниз, и при каждом неловком шаге нога проваливалась чуть ниже и неожиданно утыкалась в землю, так что сотрясались все внутренности.
Таня вела своего Калтыря за веревку, а дорогу ей указывал слабо виднеющийся в темноте круп светло-желтого Лялиного коня. Дорога зигзагами спускалась круто вниз. Андрей стал еще чаще останавливаться, он шуршал кустами, обходя лошадь на узкой тропе, поправлял канистры, что-то говорил девчонке. И они снова трогались.
Таня упала. Не ушиблась – мягко завалилась в кусты. Наверное, нога потеряла опору, и осталось только чувство, что Калтырь сейчас наступит на нее. Она встала не сразу, сначала попыталась найти на ощупь очки среди жестких веток и травы. Нашла, надела. Андрей сзади поднимал ее.
– А здесь нельзя заночевать где-нибудь?
– Не, мам, тут – никак. Плохое место. И коням травы совсем нет.
Маленько еще потерпи, пожалуйста, километра два-три. И к реке спустимся. Там хорошее место.
– А может быть, я здесь посплю, а утром вы меня заберете?
– Не, правда нельзя – место плохое. Никто не ночует.
Он говорит по-русски как алтаец. И эти сибирские словечки, интонации
– как они быстро появились! Таня снова перебирала ногами в темноте.
Это даже нельзя назвать ходьбой, просто неуверенные шаги в сторону колышущегося светлого пятна впереди. Иногда она утыкалась грудью в переднюю лошадь и каждый раз слабо пугалась, что ее лягнут. Потом она упала еще два раза.
Просто Калтырь бодал ее сзади. Сначала она думала, что лошадь подбадривает ее по-своему, помогает. Но потом это подбадривание стало слишком назойливым. И когда Андрей опять остановился, Калтырь сзади так пихнул ее мордой в спину, что она полетела головой вниз – опять в кусты.
Андрей стал ее поднимать, но она попросила его немного подождать.
Она хотела немного отдышаться.
– Ты, мам, хоть сядь. Давай помогу. А то вниз лицом как-то…
– Нет, Андрей, дай… отойди. – Она вырвала локоть из его руки.
Таня вдруг сильно разозлилась. “Провались оно все пропадом. Эта паршивая тропа, лошади, кони, камни. На кой черт я поперлась? Катись все к чертям!” Она вспомнила тот поход с Колей и с Андрюшей – он еще не закончил школу, – поход на байдарках по Шуе Беломорской. Ту свою злость.
Тогда две недели шли дожди, и вымокло все. По вечерам они подолгу сушили у костра спальники и одежду, а капли шуршали по земле за спиной и по веткам, и казалось, что кто-то подкрадывается к тебе сзади. Под капюшон плаща забирался гнус, и она совсем не так представляла себе байдарочные походы. А им как будто и не было плохо, они – Коля и Андрей – не замечали ни дождя, ни комаров, азартно обсуждали пройденные перекаты, поклевки, протоки, проклейку дырок на стрингерах и шпангоутах. Они были в своей стихии – черные от дыма, мокрые, обросшие и белозубые в темноте.
Каждый день по несколько раз перед каждым перекатом ее высаживали,
“чтобы облегчить лодку”. Затем они уплывали, яростно, со скрежетом отталкиваясь веслами от камней, вниз по порогам, а она искала себе путь в тайге по берегу. Река изгибалась, и ей приходилось иногда делать большой крюк, переваливаясь через валежины, оступаясь на неверных, поросших осокой кочках, пока, промокшая до нитки, она не находила их под перекатом. И один раз она не выдержала… Продираться целыми днями сквозь весь этот бурелом, оскальзываться на мшистых колодинах, прыгать через болотистые ручьи…
“Пропади все пропадом! Какого черта меня понесло за ними!” Она шла по лесу и почти кричала, голос переходил на плач. Они прибежали – испуганные, запыхавшиеся. Успокаивали, говорили хорошие слова.
Андрюша сказал, что она самая героическая мама на свете. И все прошло.
Все быстро прошло и сейчас. Андрей терпеливо сидел на корточках рядом, гладил ее по куртке и курил.
Она вспомнила еще, как в конце того похода Коля побежал с байдарочным тюком за вагоном, когда подали поезд на станции
Сосновец, как он заторопился и вдруг упал прямо на гравий железнодорожного пути. Несколько мгновений лежал совсем неподвижно, а она освобождалась от лямок своего рюкзака, чтобы помочь ему. Потом он медленно поднялся сам, с каким-то странным выражением на лице, пьяно покачиваясь, добежал до двери, забросил тюки внутрь. Он так изменился потом. И долго еще повторял с удивлением и горечью – сначала Андрюше и ей, а потом только ей: “Я правда потерял сознание, представляешь? Первый раз в жизни. Этот поход оказался слишком тяжелым для меня. Я уже не такой”.
Это был первый раз, когда они заметили, что он начал сдавать. Это было страшно.
– Почему ваш Калтырь меня бодает? – спросила Таня, вставая.
– Он не бодает. Он просто морду чешет об тебя.
– Почему?
– У него дерматит. Каждое лето такая канитель начинается, что все волосы на хвосте у него вылезают и морда чешется. Видишь, какой хвост? Как у крысы. Но зато он самый смиренный на кордоне. Как раз для тебя подходит.
Таня не могла увидеть хвост, хотя между елок и лиственниц проглянула маленькая луна. Она взяла повод и сказала, что немного отдохнула.
Калтырь еще толкал ее своим носом, но тропа пошла поположе, и скоро они вышли к реке. Там Андрюша и Женя курили и спорили насчет переправы, Ляля начала задремывать в седле, а Таня чесала нос своего шелудивого коня, ноги подгибались от усталости. Мерин благодарно тыкался огромной мордой ей в грудь.
– Мам, тут, видишь, вода маленько высокая все-таки. Придется ночевать. Но ты не бойся, Женька свой спальник вам даст.
Если бы он знал, как она не боялась, проехав эти километры, спустившись по этой темноте вслед за светлой задницей желтого коня.
Таня села под толстую, высокую сосну, или, может быть, не сосну, и поняла, что уже не встанет до следующего утра. Ляля, пахнущая соляркой, пристроилась под руку и тихо, по секрету, сказала: “Папа такой хороший”, – потом сразу заснула. Девочка уже не слышала, как
Женя принес целую охапку елового лапника, как на него постелили пуховый спальник, как ее уложили в него.
Андрей присел к костру, сощурился от дыма и выловил несколько клещей из волос на груди. Скинул рубаху, прошелся по рукам, подмышкам, шее.
– У меня они тоже есть? – спросила Таня.
– Конечно. Но ты писала – вы прививку сделали?
Она приподняла кофту и сняла четырех ползущих вверх по животу, а потом махнула рукой, откинулась на спальник и заснула.
Утром она пробудилась необычно поздно для себя. Проснулась от холода. Девочка сопела у нее под боком. Таня прикрыла ее и подошла к костру, протерла очки.
Совсем рядом по разноцветным камням бежала река, под берегом кружились маленькие водоворотики с мелким лесным мусором. Чуть выше сосен висел туман, проплывал по реке, скрывая все окружающее пространство. Не было видно даже другого недалекого берега, откуда доносились Андрюшин и Женин голоса. Матерки.
Подчалила лодка, Андрей выпрыгнул и привязал чалку к наклоненной сосне.
– Ну, давай чай пить. Сейчас переправимся и через полчаса дома будем. Женька уже на том берегу с лошадьми.
И они пили чай. Туман поднялся, она вдруг увидела за своей спиной огромную, почти отвесную гору.
– Мы оттуда спустились вчера, Андрюш?
– Ага, вон с той седловинки.
– О Господи! Слава Богу, это было ночью.
Таня три дня отдыхала, потом начала втягиваться в кордонскую жизнь.
Она скоро научилась ладить с коровой и доить ее, затапливать печку, печь хлеб. Ей даже казалось, что она все это умела всегда, просто немного подзабыла. Андрей с облегчением переложил на нее стряпню и стирку. Сам он сначала пропадал в тайге на обходах и на охоте, потом начались лесные пожары.
Огонь подошел совсем близко к Акталу, три ночи мужики с резиновыми ранцами на спинах, с ведрами и топорами метались от реки к ползущей по склону, по кустам линии огня. Прилетели на вертолете барнаульские пожарники, подтянулись на конях несколько лесников из Кара-Озека.
Таня, прижимая к себе девочку, наблюдала с крылечка их дома, как вспыхивают огромные кедры на горе, выпуская в небо столб черного дыма. Было жутко это видеть, ведь загорись сосняк вокруг их кордона
– и никуда не убежишь. Эта страшная стихия пугала ее своей неукротимостью, тупой, первобытной силой. Она могла убить Андрея,
