Илья Картушин - Молоко
— Теперь арифметикой займемся, — говорит он, — Фроловна просила объяснить тебе всю премудрость.
Шофер толкует, как заполняются бумаги, а Сергей следит за цифрами, слушает, пытается понять, ничего не понимает, но поддакивает и только поражается обилию писанины. Единственное, что он усваивает: на машину положено две бутылки «боя», значит, на законном основании можно списать две бутылки — одну шоферу, другую приемщику, если, конечно, нет ни одной разбитой. Но если и разбились, все равно одну — шоферу, другую приемщику, тоже по закону, только неписаному, по этому же закону можно брать любой сорт молока, но сливки — нельзя. «Неприлично», — поясняет Валентин Григорьевич. И время шоферам — прибыл-убыл — надо проставлять не меньше двух часов: «Тебе-то без разницы…»
Еще приемщик должен написать расписку шоферу, и Сергею это неожиданно понравилось. В общей сложности он расписался пять раз. Приятная, оказывается, штука — расписываться…
Валентин Григорьевич забирает литровую бутылку и уходит в машину. Сергей не решается взять свою долю. «Спрошу у мамы», — думает он.
Сергей проверяет замок наружной двери, удивляясь несоответствию между ветхой и легонькой дверью и внушительным замком, одним из тех, которые называют амбарными.
Сергей окидывает взглядом аккуратные ряды пирамид и поражается — ведь это все я! Выключает свет и выходит на крыльцо. Окна домов еще не погасли, и над дверью горит лампочка. Валентин Григорьевич уже отъехал и теперь закрывает кузов.
— Что, братка, до свидания? — вопросительно говорит он.
— До свидания, Валентин Григорьевич.
— Свидимся через денек, — шофер помолчал, — если не передумал работать. А?
Сергей краснеет.
— Чего передумывать, — быстро отвечает он, — хорошее место, поработаю.
— И правильно. Подсоби мамке. Ну, бывай.
Машина уезжает. Сергей оправдывает свое ненароком сорвавшееся с языка согласие дежурной мыслишкой о сложности бытия, в котором существует не только белое и черное, но и оттенки… А кто может заглянуть к нему в голову, мало ли о чем он думает, ведь главное — что делает, главное — поступок, а пока, тьфу-тьфу, держится он молодцом и нечего ему краснеть.
Он думает о проницательности шофера: «Вот жук, так жук»; думает о своем неумении скрывать чувства: «На роже написано — не иначе», думает о ящиках и бумагах. Он вышагивает по пустому тротуару между двумя высоченными сугробами, прокатывается по ледяным дорожкам, разглядывает мельтешение снежинок под фонарями и отдается полному и глубокому ощущению счастья, спокойного счастья, которое наполняет его и переливается в нем, тихо пульсирует и замирает в блаженной истоме.
Дома, отказавшись от бутербродов, Сергей выпивает стакан чаю, многозначительным: «Все нормально. Я устал», — пресекает поток вопросов, принимает душ и ложится спать.
Два месяца работал Сергей без приключений, если не считать случая, когда по рассеянности он оставил в машине флягу со сметаной, а в накладных отметил ее как принятую. Но ему повезло — в пятом магазине, куда уехали остатки молока, ошибка обнаружилась, и шофер по-честному вернул флягу на молкомбинат.
Сначала Сергей хотел поработать неделю, от силы — две, чтобы никто не мог упрекнуть его в дезертирстве. Но уже через десять дней наловчился разгружать машину минут за сорок и даже за тридцать, и при этом чувствовать себя сносно. «Поработаю с месяц», — решил тогда Сергей. Но через месяц он так втянулся, что уже не представлял себя без этой работы. «До лета», — рассудил Сергей. И ошибся. Но об этом позже.
Первые дни на поприще ночного приемщика Сергей воспринимает просто как игру, и называется она «работяга», но когда новизна поблекла, и вроде бы незачем стало доказывать и себе, и другим, что вот и он может «лямку тянуть», все равно — каждый день точно в половине девятого Сергей натягивает старье, приходит в магазин и потеет там над стеклом и железом. А если по какой-то причине он не может или не хочет (бывало и такое) идти на работу и его подменяет Николай, то Сергею весь вечер и весь следующий день неймется, словно забыл почистить зубы и умыться, — лицо какое-то помятое, и сам как помятый, дела не клеятся…
Когда его спрашивают — почему он работает, какая корысть им движет? — Сергей не может внятно ответить. Он пожимает плечами и вспоминает о зарплате — «80 рэ, как-никак», — это звучит небрежно, и Сергей невольно кривит душой. Восемьдесят рублей — все-таки сумма, она позволяет семье вздохнуть свободней.
Но не рассказывать же, в самом деле, о том, как нравится ему подходить к уже запертой стеклянной двери, расталкивать жестикулирующих, жалко и заискивающе улыбающихся мужиков, не успевших купить «жидкости», по-хозяйски стучать в стекло и, отмахиваясь от назойливых просьб — «выручи, дорогой, зарез без нее, тут без сдачи», — заходить в магазин своим человеком, здороваться, перебрасываться словами с продавщицами, которые напропалую кокетничают с ним и называют его не иначе как Серенький. Приятно помочь им что-то перенести, налить стакан соку и с удовольствием выпить, потом еще один выпить, уже другого сорта, сказать спасибо, даже не подумав платить за сок, и пройти к заведующим, и спросить о вчерашнем дне:
— Ну как, все в порядке?
— В порядке, Сереженька. Нигде не Ошибся. Ешь торт — очень вкусный.
И поскандалить с ними из-за барахлящего замка, который липнет к пальцам, когда голыми руками возишься с ним на морозе, из-за лампочки над дверью — «опять не горит», — из-за пустой тары, валяющейся перед крыльцом и загораживающей подъезд машине — «Складировать надо, а не разбрасывать где попало», из-за выемки в полу, на которой рано или поздно споткнется и рухнет пирамида, — «Учтите — платить не буду»…
Не рассказывать же, как кормит его перед работой мама, каким странным взглядом смотрит она на него; чего только нет в этом взгляде: и грусть, и усмешка, и вина, и удивление… И, конечно, любовь — никогда она не стесняется и не скрывает своей любви. И Сергея уже не раздражает ее присутствие, этот взгляд. Сергей теплее стал относиться к матери.
А может, рассказывать про шоферов, про этих крикливых и добрых людей, с которыми Сергею легко, с которыми он успел подружиться? Рассказывать о бутылке кефира, выпитой на двоих после разгрузки? Или об ощущении счастья, когда он один-одинешенек по тихой и темной улице идет домой, вдыхает морозный воздух, по давнишней привычке разглядывает себя со стороны, не обидно иронизируя, усмехаясь вспомнившейся цитате из школьного сочинения: «усталые, но довольные мы возвращались из леса»… Рассказывать об этом счастье, глубже и надежнее которого ему испытать пока не приходилось?
Странным образом стала раздваиваться его жизнь. Когда Сергей приходит на работу, когда работает, ему кажется, что он и не уходил отсюда, а так, отлучился на некоторое время — поесть, поспать, сходить в бассейн, посидеть на лекциях, почитать-помечтать. И все это лишь промежуток между двумя машинами, необходимый отдых — и только, а главное, настоящее — здесь. И наоборот, когда он просыпается утром, «затыкает» звенящий будильник, завтракает… и постепенно, с нарастающей силой вкручивается в обычнейшую повторимость каждого дня, с его лихорадочной спешкой и внутренней ленью, с набором дел и делишек, преувеличенная важность которых как бы оправдывает бестолковость дня.
Но все-таки резкая отслоенность этих двух жизней — мнимая. Может, и нет видимых точек соприкосновения, но иногда, в редкие минуты объективных оценок, Сергей замечает, что жизнь его стала свободней и проще, упорядоченней, да и вообще оправданней. Конечно, приемщик — не бог весть что, но, оказывается, и он что-то значит, ведь и от него зависит — будет ли целая улица утром пить молоко…
Одним из минусов работы было ожидание. Машина может приехать и в девять часов, и в двенадцать, и в час. Один раз приехала в третьем часу. Все зависит от грузчиков на молкомбинате. А грузчики — народ загадочный, капризный, ворчливый, гордый, подверженный настроениям. Сергей успел убедиться в этом. Если машины нет, Сергей готовит рабочее место: наводит порядок в комнате, стелет «газетку», расчищает от пустой тары подъезд к крыльцу. (Заведующие погорели все-таки: молкомбинат вдруг затребовал всю молочную тару, и обнаружилось, что ее не хватает. Ящики эти детвора растащила по всей улице — на них очень удобно кататься с ледяных горок; и весь штат магазина бегал по дворам, собирал ящики. А каждый стоит пять пятьдесят.)
Подготовив рабочее место — на это уходит десять-пятнадцать минут, ну, двадцать, если постараться, — Сергей играет с мелюзгой в хоккей. Потом мелюзга уходит спать. Сергей еще полчасика пинает какую-нибудь ледышку. Расходятся по домам заведующие, и Сергей, прощаясь, провожает взглядом туго набитые сетки, привычно задумываясь — покупают? крадут? Пожалуй, ни то, ни другое. Они — берут. Ведь он свою бутылку не крадет, не покупает, он ее берет. Забавно…
