Георг Кляйн - Либидисси
Фредди присаживается на узкую скамеечку слева от меня. Даже вот так, ссутулившись, он выше меня более чем на голову. Без предисловий начинает рассказывать о японцах, которые прибыли вечерним рейсом. От одного из своих источников, как всегда чудесным образом осведомленных, он знает, что я=Шпайк только что приехал из аэропорта. Однако он не спрашивает, что погнало меня, человека, недолюбливающего движение, из старых кварталов в такую даль. Фредди доверительно сообщает мне, что один из японцев послан в город с особым заданием. Группу бизнесменов, среди которых он был замечен мною, использовали как жидкость в большом шприце — чтобы впрыснуть его в организм города. Японцы будут представлять оптовикам на видеобазарах новые компьютерные игры, модифицированные с учетом вкусов местных жителей.
У меня чешется левое ухо. Оно чувствует, что в него по каплям вливается полезная информация. Фредди кладет мне на колено правую руку. Сквозь ткань полотенца я=Шпайк чувствую силу его длинных костлявых пальцев. Мышцы моей спины напрягаются. Фредди называет мне японское конспиративное имя засланного и говорит, что джентльмену с миндалевидными глазами пришлось, наверное, изрядно попотеть, чтобы научиться правильно это имя произносить. Потом сообщает фамилию, которую мнимый японец носит на своей американской, давшей ему спецзадание родине. Оба имени, полученные им при крещении, столь восхитительно US-американские в своей наивной гордости за кровавые преступления, совершенные в ходе становления государства, и за его брутальных героев, что мы, дружно хихикнув, не можем не посчитать их подлинными.
Фредди встает, чтобы приветствовать гостей. Моей спине позволительно расслабиться. В бане я=Шпайк пробуду до утра. Следующий самолет, которым может прибыть мой сменщик, прилетает из Стамбула около полудня. Фредди здоровается с гостями за руку. Среди них я=Шпайк узнаю тучного соотечественника, за которым наблюдал в аэропорту. Вместе с представителями местной строительной фирмы он только что подошел к бассейну. Купальная простыня охватывает его дородное тело до сосков. Фредди болтает с ним. Скорее всего на пидди-пидди, широко распространенном в городе обиходном английском — говоре, который довел обделенность исходного языка окончаниями до предела. У существительных, например, единственное число не отличить от множественного, личное местоимение «я» вообще пропало, говорящий всегда называет себя именем, которое услышал от своего собеседника. На пидди-пидди не изъясняются — на нем трещат, стараясь взять максимально высокую ноту. Для заполнения пауз при заминках в процессе мышления, а также из самых различных соображений риторического характера принято повторять слово или словосочетание по нескольку раз. Поначалу я=Шпайк испытывал отвращение, осваивая такого рода заикание, теперь же практикую его не без удовольствия. В повседневную речь вошли несколько сот слов из здешних языков, главным образом названия мест, кушаний и напитков, а также ругательства — заимствования, произносимые с подчеркнутым, даже чуть окарикатуренным американским акцентом. Все местные жители строго придерживаются этого неписаного правила. Новоприбывшему тоже настоятельно не рекомендуется произносить отдельные слова с заученной правильностью. Иначе от него с презрением отвернутся, и это будет еще не худшей реакцией из тех, каких упрямцу следует ожидать.
Фредди выдает себя за метиса. Отец, якобы пилот местной авиакомпании, будто бы зачал его с мальтийской стюардессой и после ранней смерти матери взял мальчика к себе. Я=Шпайк не могу сказать, какова доля правды в том, что касается физиологического аспекта этой версии. Фредди понимает специфику нашей профессии, знает, как радужно-заманчивы рождаемые ею фантазии и как отупляюще-однообразны связанные с нею действия. К нему, как и ко мне, однажды просто пришло понимание того, что любое, даже самое нелепое сообщение лучше отсутствия такового. Легенда об отце-пилоте дает Фредди право порой обронить фразу на языке, который, согласно статистике, считается в стране главным. Он делает это тогда в манере технократической элиты — с ленцой и в нос. Мне довелось даже слышать, как он разговаривал на языке своей мнимой мамы — с бизнесменом, выросшим на Мальте и имевшим там свое дело. Но дороже лингвистической подкованности Фредди для меня — та оплошность, которую он допустил в моем присутствии. Случилось это давно, в ослепительно яркий начальный период моей деятельности. Армянский коммерсант отмечал в зале со сводами успешное завершение затянувшихся переговоров по очень сложной сделке. Город скрывает в себе большие возможности для крупных торговых операций, но заключить договор быстро и напрямую здесь удается не часто. Армянин, седобородый ветеран международной войны за рынки сбыта электронных полуфабрикатов, рассказывал, как были расчищены последние завалы на пути к обоюдному согласию, когда один из боев, держа перед собой уставленный стаканами поднос, споткнулся и грохнулся лицом и голыми руками на осколки. Я=Шпайк стоял у Фредди за спиной, и, видимо, только мои уши уловили бранное выражение, сорвавшееся с его уст. И если бы даже это ругательство услышал кто-нибудь еще из присутствующих, он не смог бы идентифицировать его как немецкое. Ни тогда, ни позже Фредди не дал мне понять, заметил ли он, что я=Шпайк стал невольным свидетелем его промаха. Но раз за разом, особенно когда он, как сегодня, снабжает меня полезной информацией, во мне возникает подозрение, что он вкладывает в меня капитал, по-старомодному на долгий срок, уже чуть ли не из чувства преданности — но в конечном счете все-таки потому, что надеется использовать когда-нибудь те тайные узы, которые связывают нас как соотечественников.
3. Заманчивость
Мы двинулись к нашей цели кружным путем, избрав маршрут, о котором Шпайк не мог догадаться. Приказ Федерального центра о начале операции пришел в тренировочный лагерь на Корсике. Занятия предписывалось немедленно прервать, что нас ничуть не огорчило. И не могло огорчить: изо дня в день повторяющиеся упражнения, изнурительные при всей их безобидности, приводили тебя в уныние. И это безотрадное настроение усиливалось. Мы оба любим свежесть уникальной ситуации, ослепительно яркий свет настоящего дела. Судно на подводных крыльях за ночь доставило нас к побережью Кипра. На микроавтобусе мы приехали в отель столичного аэропорта. Там был заказан двухместный номер.
Нас ждал человек по фамилии Куль. Не кто иной, как специальный уполномоченный из Центрального федерального ведомства, который уже много лет вел Шпайка. Куль прилетел на Кипр, чтобы проинструктировать нас. Беспрецедентный случай. Нам не приходилось слышать, чтобы сотрудника в такой должности отправляли в загранкомандировку. Кроме того, нарушалось одно из основных Правил ведения особо важных агентов: мы оба вступали в тесный контакт с личным куратором Шпайка. Обменявшись понимающими улыбками, мы постарались, чтобы Куль не заметил нашего удивления. Тут же начался инструктаж. Куль установил в нашей комнате необходимую аппаратуру. Используя видеопроектор и голую стену над двуспальной кроватью, показывал фильм о деятельности Шпайка. Лента была очень тщательно, почти любовно смонтирована из материала многих лет. Изображение и звук, за малыми исключениями, были превосходны. Небольшими изъянами страдал только сам показ. Куль был чересчур словоохотлив. В стремлении прокомментировать отдельные кадры редко соблюдал меру. Часто натыкался на запись своего же голоса и говорил то же самое, только нескладно. Кроме того, нам следовало бы заранее сдвинуть кровать в сторону. Вставая на колени, чтобы отметить телескопической указкой какую-нибудь деталь в череде кадров, он терял на пружинном матрасе равновесие и попадал рукой в луч света.
Мы оба, конечно, заметили, как стар был куратор Шпайка. Подобно многим своим коллегам по внутренней службе он, очевидно, пользовался увлажняющим, питающим и, в результате, омолаживающим кожу кремом. Он красил волосы, отполировал зубную эмаль и покрыл ее бесцветным лаком. Видя, как Куля покачивало на кровати, слыша, как он перебивает сам себя, мы решили, что он вышел за пределы пенсионного возраста лет на пять. Насколько нам было известно, это не разрешается и Кодексом правил внутренней службы. Сопоставляя картинки на стене, текст к ним и комментарий Куля, мы пришли к выводу, что он вел Шпайка с самого начала, с момента прибытия того в город. Значение Шпайка, его загадочная плодовитость, перманентная шаткость его положения — все это вносило разлад в нормальное течение дел и избавило ветерана внутренней службы от неминуемой отправки на пенсию.
Пройдя инструктаж, мы отправились дальше. Грузовой самолет должен был доставить в город от Детского фонда ООН вакцину и медицинское оборудование. И мы стали австрийскими офтальмологами, которым предстояло провести там три дня — по поручению Всемирной организации здравоохранения, для сбора информации. От Куля мы получили обычный набор личных документов. Биографические данные ужаты до минимума. Чтобы заучить их, хватит пяти минут летного времени. Маленький турбовинтовой аэроплан российского производства оказался доверху забитым аккуратно уложенными ящиками и коробками. Мы были единственными пассажирами. Отделенные от пилотов перегородкой, сидели в хвостовой части, рядом с окошком, на единственном двойном сиденье. Сразу после взлета ты достал Последнее распоряжение Федерального центра, которое Куль вручил нам в запечатанном конверте. В нем была дискета, и ты вставил ее в ноутбук. Мы расшифровали сообщение с тройной защитой. Последнее распоряжение было лаконичным и однозначным. Действовать только так и не иначе. Теперь нам стало ясно, почему это тактично скрывалось от Куля и делало его — ведь он не мог не догадываться о сути нашего поручения — таким испуганно-суетливым. Улыбаясь, мы кивнули друг другу. Заботы стариков — не наши заботы.
