Тонино Бенаквиста - Мясорубка для маленьких девочек
Но достался мне не Ромео, а Гамлет. То есть смерть от клинка: подставленный противнику живот, выпад, сжавшееся тело, которое шатается, силясь не упасть. Мой Гамлет был прискорбно зауряден, но зато именно тогда я встретил Ее, мою Офелию, робкую, юную крошку. Мог ли я вообразить, что двадцать лет спустя она поднесет мне отравленное питье, эта сука…
В глазах все мутится. Лев на балконе превращается в соборную горгулью. Он кивает в мою сторону. Удары за стеной звучат еще чаще, еще назойливее. Может, это музыкант ищет нужный ритм, барабаня по столу? Мои подошвы скребут по навощенному паркету, я проползаю несколько метров, хватаюсь за ножку кресла, но оно с противным скрежетом едет мне навстречу. Еще три метра, и я смогу дотянуться до стеклянной балконной двери.
Моя Офелия была вне себя от ярости. Выйдя за кулисы, она схватила меня за плечи и прижала к стенке:
— Ах вы мерзкий молокосос! Где это видано, чтобы Офелия позволяла Гамлету лапать себя?!
И верно, в тот раз я несколько переусердствовал. На репетициях был паинька паинькой, но в вечер премьеры не смог удержаться: раза три цапнул ее за передок, несколько раз ткнул кулаком под ребра, а потом и вовсе нагло прижался к ней сзади, обхватив бедра и изображая скотское совокупление. Я убедил себя, что Гамлет — настоящий псих, истерик, стремящийся взбаламутить окружающих, каковое стремление и объясняет его сексуальную несдержанность. Впрочем, я был далеко не первым, кто исполнял эту роль именно так: хватая Офелию за интимные места, я подражал самому Дереку Якоби из Королевского шекспировского общества, лучшему Гамлету всех времен и народов. Правда, его Офелия не устраивала из-за этого скандалов.
Моя же отомстила год спустя, через несколько дней после нашей свадьбы, в самый разгар медового месяца.
— У нормальных людей медовый месяц принято проводить в Венеции.
— Красавица моя, при наших гонорарах мы не можем позволить себе Венецию.
— А что же мы можем себе позволить?
— Одно симпатичное местечко под Ла-Рошелью.
— Ты шутишь?
Нет, я не шутил. Просто мне когда-то попался на глаза рекламный буклет отеля «Лидо», расположенного на юго-западе Франции. Эдакий кусочек Венеции, не иначе как доплывший до наших краев по Большому каналу: странная обветшавшая хоромина, порождение грез какого-нибудь дожа в изгнании. Который довел воплощение своей мечты до логического конца, увенчав сей призрачный эдем крылатым львом, еще более величественным, еще более настороженным, чем его прототип с площади Сан Марко.
Да и все остальное было в точности как там — даже эта атмосфера старческого угасания, вот только не следовало упорствовать в поисках гондол и гондольеров в дурацких канотье. Мы ездили туда каждый год, каковы бы ни были на тот момент наши отношения и погода. Нас словно тянуло лишний раз убедиться в медленной деградации нашего брака. И в каждый приезд я с интересом изучал трещину на балконе со львом, опасно расширявшуюся год от года; каждый раз я надеялся, что он рухнет вниз, и каждый раз уезжал разочарованный, так и не дождавшись этого зрелища. Но не теряя надежды насладиться им в следующем сезоне.
Пылкие молодые комедианты, которыми мы некогда были, поклялись друг другу, как, впрочем, делают все супружеские пары, бдительно следить, чтобы ни одно пятнышко, ни одна трещинка не осквернили нашу любовь. И регулярные встречи с отелем «Лидо» служили нам именно для этого. Однако было нечто, отличавшее нас от всех прочих пар. Тогда мы еще не знали, что именно.
Во время медового месяца мне удалось пробежать сценарий короткого фильма, где я должен был сыграть наркодилера — торговца героином, который находится в международном розыске и в конце концов сталкивается с упрямым инспектором, преследующим его по пятам. Между двумя любовными объятиями я находил время входить в образ продавца «дури», перевоплощаясь в загнанного зверя, в параноика, отрабатывая его повадки и манеру поведения, изображая, как он сворачивает пакетики с товаром или благоговейно выкладывает дорожки кокса. Я даже воспользовался моментом, когда моя юная супруга отлучилась в город, чтобы прорепетировать сцену, где мой герой колется героином, обставив этот церемониал, как положено, необходимым реквизитом и, в частности, выпросив для этой цели на гостиничной кухне фунт муки. Мне жутко хотелось затмить Аль Пачино в «Панике в Нидл-Парке».[1] Первые попытки доказали, что до идеала мне еще очень далеко, но, поупражнявшись как следует с чайной ложкой, шприцем и резиновым жгутом, концы которого я крепко сжимал зубами, я наконец почувствовал себя в продырявленной шкуре своего героя. Полицейские ворвались в комнату как раз в тот миг, когда шприц выпал из моей руки на пол, а сам я испустил хриплый стон, означавший первый приход. Второй же наступил, когда они набросились на меня: вот тут мне действительно захотелось выпрыгнуть в окно. В тот день я сполна прочувствовал, что такое неожиданность и страх.
Моя нежная, любящая супруга явилась, чтобы освободить меня, лишь поздно ночью. Это чтобы я как следует проникся атмосферой комиссариата и насладился допросами сыщиков, обманутых в своих ожиданиях, сказала она. Ей, мол, захотелось дать мне возможность с головой «войти в образ».
Моя работа в этом фильме удостоилась нескольких благожелательных оценок критики. И хозяин отеля, несмотря на налет полиции, согласился сдать нам тот же номер в следующем году.
Да, все эти годы мы снимали одну и ту же комнату. Нам уже автоматически бронировали ее. Кто бы мог подумать, что однажды я сдохну здесь. Руки мои тяжелеют, в глазах все мутится. Но мерные звуки в соседней комнате не умолкают, а я ведь поклялся себе раскрыть эту тайну. Собравшись с силами, отворяю балконную дверь. Где же она — женщина, которую я люблю? Чем решила заняться в ожидании моей смерти? Как проводит время? Гуляет по пляжу? Выпивает на нижней террасе, в обществе хозяина? Это было бы жестоко. Но не невероятно. Я абсолютно убежден, что, если у меня хватит сил наклониться и взглянуть вниз, я увижу, как она сидит там за столиком, попивая мартини и невозмутимо любуясь закатом.
Она всегда любила это занятие. Помню тот год, когда она целыми днями торчала на этой проклятой террасе, зубря главную роль в какой-то идиотской пьеске. Драма ревности, бульварная стряпня, Гермионой или Отелло там даже не пахло. Как подумаю, что она наплевала на наш с ней, такой короткий, отдых, чтобы выучить наизусть эту бредятину… Она оправдывалась: любимый, не могу же я отказаться от главной роли. И потом, ты ведь знаешь, ревность — не моя стихия, эта роль требует от меня совсем другой трактовки. Все эти истории с адюльтерами ужасно глупы… Я хотела бы дать своей героине совсем иной характер… Что-то более неоднозначное, понимаешь?.. А ты пока сходи на пляж, любимый…
Я не стал спорить. Но поздно вечером, лежа в постели, я нетерпеливо вслушивался в ее шаги по коридору. Она спросила, не скучал ли я на пляже, и я ответил: нет, не скучал, наоборот, завел там знакомства. Проходя мимо балкона, она увидела голое тело той красивой загорелой брюнеточки. Уж эта фигура отнюдь не была двусмысленной, сами понимаете. Я решил, что балкон намного лучше банальных платяных шкафов из дешевых водевилей.
Сегодня наш балкон не смог бы выдержать даже хрупкое загорелое тельце моей одноразовой любовницы. Десять лет подряд хозяин объявлял нам, что вход на балкон запрещен до тех пор, пока не закончатся ремонтные работы. Разумеется, он не потратил ни гроша на то, чтобы их начать. Десять лет… Да, с уверенностью могу сказать, что наш брак дал трещину именно в то время. Я снялся в телесериале «Удачи тебе, чемпион!», который прославил меня почти на всю Европу. Отважный спортивный журналист, успешно распутывающий интриги в гуще соревнований. Одна серия в месяц в течение трех лет. За тот же период она сыграла в двух-трех вполне достойных фильмах и в пьесе Пинтера,[2] завоевав шумный успех во время нескончаемых театральных гастролей. Эти три года мы почти не виделись… Но, несмотря на разлуку, продолжали давать друг другу уроки сценического мастерства, как и уроки любви. Регулярно встречаясь лишь в одном месте — на отдыхе в Ла-Рошели. В сериале «Удачи тебе, чемпион!» был один эпизод, где моего героя излупил боксер. Именно на пляже, прямо перед отелем, я узнал, что чувствует человек, которому разбили в кровь обе надбровные дуги и слегка помяли грудную клетку. Моя любимая могла бы не тратиться на четырех хулиганов, а нанять только двух, чтобы устроить для меня эту скромную наглядную демонстрацию. Кажется, на следующий год она играла в фильме «Потопление запрещено». Я приложил все усилия, чтобы как следует подготовить ее к роли женщины, спасшейся при купании в бурном море. Кстати, она сама предложила мне выйти на лодке в открытое море, чтобы искупаться вдали от пляжа голышом. Она нырнула в воду. А я вернулся назад. Один. И два часа скучал на пляже, дожидаясь, когда она доберется до берега.
