Маркус Вернер - Над обрывом
Вопрос показался мне непростым. Я сказал: мне что-то холодновато, возьму быстренько из машины куртку, отлучусь всего на минуту, пусть он меня извинит.
— Не голодать, не испытывать жажды, не мерзнуть, — сказал Лоос, — в этом мы едины, возможно, вы вспомните и что-нибудь еще. — Когда я вернулся, он выжидательно взглянул на меня и спросил: — И что?
Я почувствовал себя гимназистом у доски, на которого смотрит весь класс и который не знает, что сказать в ответ на «и что?» учителя.
— Может быть, вам нехорошо? — спросил Лоос.
— Да нет, — сказал я, — просто мне на секунду показалось, что меня, как в школе, спрашивает учитель.
— Боже сохрани! — воскликнул Лоос. — Извините, я меньше всего хочу изображать из себя учителя, я спросил из чистого любопытства, вы молоды, у вас иные горизонты, иные знания, а я человек пожилой, в какой-то мере ожесточившийся, и мне требуются большие усилия, чтобы оставаться открытым для диалога. — Он умолк, а я задумался над ответом.
— Однако в глубине души, — тихо произнес он, — я не открыт для диалога. Это называется «проклятие верности».
— Таким образом, вы подсказываете мне, где можно найти ответ, — сказал я. — Возможно, дело обстоит так: нашей природе требуется и то и другое, твердое и текучее, повторение и перемены, надежность и зыбкость.
Лоос ответил, что был бы готов подписаться под моим диагнозом, если б он не звучал так убедительно.
— Я сознаю, что все гораздо сложнее, — сказал я. Это он тоже понимает, произнес Лоос.
Кельнер заменил пепельницы, послышались раскаты грома, я поднял голову, однако увидел только звезды. Лоос погасил сигарету, но она продолжала тлеть, пуская легкий дымок, а я опять вспомнил о Валери, которой тоже никогда не удавалось с первого раза погасить сигарету. Возможно, он заблуждается, сказал Лоос, однако по тому, как я протирал очки, он сделал вывод, что я весьма самостоятелен в жизни, — верно ли его предположение? Опять фантазирует, подумал я, и в свою очередь спросил, не может ли он уточнить, как именно я протираю очки.
— Очень естественно, — сказал он, — как бы между прочим, и без всякого страха, что стекло может треснуть или что очки выпадут у вас из рук и разобьются вдребезги.
— Такого страха и я вправду не испытываю, — сказал я. — Это было бы все равно как идти и на каждом шагу бояться, что споткнешься. Кто этого боится, тот непременно споткнется. Короче говоря, я не склонен представлять жизнь сложнее, чем она есть. В этом вы правы.
— Звучит правдоподобно, — сказал Лоос, — и тем не менее я убежден, что человек гораздо чаще спотыкается от недостатка внимания, чем от страха споткнуться.
— Не наводите меня на мысль, будто я должен споткнуться, — заметил я, — я просто хотел сказать, что своими страхами человек может приманить несчастье, но это не значит, что не бывает такого несчастья, которое сваливается как снег на голову.
Лоос покопался в кармане пиджака, достал черный карандаш и маленький черный блокнот. Полистал его, очевидно, в поисках чистой страницы. Хотя он старался левой рукой загородить от меня блокнот, я увидел, что там полно пометок и крошечных рисунков. Он что-то записал — это могло быть всего лишь одно слово — и убрал блокнот обратно. Потом, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне, произнес:
— Что-то в этом есть. Я всегда боялся потерять жену. И однажды действительно ее потерял, и все же это было как снег на голову.
— Мне очень жаль, — сказал я.
Он кивнул и отпил вина. Через несколько минут я спросил, когда она умерла. Сейчас он не может об этом говорить, разве что немного позднее, ответил он. Пусть бы я рассказал кое-что о себе, например о том, нравится ли мне жить холостяком. Я ответил, что, как уже говорил, стал холостяком не по воле обстоятельств — у меня это сознательный выбор. Я не мыслю своего существования без независимости и самостоятельности, тем более что, будучи ничем не связан, могу наслаждаться всеми радостями жизни. И пусть меня не упрекают, будто я боюсь ответственности. Я не приму такого упрека — хотя бы потому, что его всегда высказывают те, кто постоянно слышит его в собственный адрес.
— Вы здесь не перед судом, — заметил Лоос, — рассказывайте дальше.
— Иногда, разумеется, дело доходит до слез, — сказал я, — когда я бываю честен с женщиной, ожидающей от меня больше, чем я могу инвестировать. Но такие слезы — житейская мелочь по сравнению с разными видами супружеских бедствий. По большей части эти волнения скоро проходят, например сегодня на этой террасе я вспоминал одну приятельницу, с которой мы здесь встретились в последний раз, — но и для нее мир не рухнул. Так оно чаще всего и кончается. Подобные ни к чему не обязывающие отношения гарантируют от трагедии и вместе с тем предохраняют от печальной и банальной участи, какой редко избегают обычные пары.
Тут я ненадолго умолк, чтобы сделать глоток, а Лоос, явно заинтересованный этой темой, спросил:
— А именно?
— Я уже немного сказал об этом, — ответил я. — Речь идет о различных ступенях брака и о столкновении желания с реальными возможностями, о милой привычке, постепенно превращающейся в безрадостную рутину, даже в ненависть. Приходится обращаться к дипломированному или недипломированному консультанту; быть может, прозрачное неглиже или вызывающие трусики-танго еще вызовут несколько последних искр — но затем уже надо идти к адвокату.
— Зачем такая пылкость? — спросил Лоос. — Никто же с вами не спорит. Брак годится лишь для немногих, а для большинства становится дрессировкой. Я единственно хотел бы вас попросить не употреблять слово «инвестировать», когда вы говорите об отношениях между людьми. Взгляните-ка, — тут Лоос поддернул кверху рукав куртки и показал несколько красных точек на предплечье, — у меня аллергия.
Я рассмеялся, сочтя это шуткой, однако он был совершенно серьезен и сказал, что часто и охотно читает объявления о знакомствах, поскольку хочет идти в ногу со временем, особенности которого, среди прочего, сказываются и на такого рода публикациях. И вот сегодня, прочтя объявление тридцатилетнего господина, который сам определяет себя как «личность, совместимую с современной действительностью», и перечисляет «основные требования» к предполагаемой партнерше, он, Лоос, обратил внимание на свою левую руку, поскольку на ней появились красные точки. Я полушутя, полусердито сказал ему, что постараюсь со всей осторожностью отнестись к его аллергии, пусть это мне и не слишком приятно, и буду тщательно взвешивать каждое слово.
— Нет-нет, каждое не надо, — сказал Лоос. — В сущности, я вам завидую. В том, что касается ваших чувств, вы — медлительный, расчетливый инвестор, и ваши потери возместимы. С другой стороны, конечно, следует учитывать: чем меньше риск, тем меньше виды на прибыль, ибо сколько вы можете выгадать, скрупулезно подсчитывая расходы? Ровно столько, чтобы хватило на две-три поездки из Цюриха в Эрликон. А если будете обращаться со своим капиталом смелее, то в случае удачи сможете совершить кругосветное путешествие — разве не так?
— Смейтесь надо мной, сколько хотите, я не слишком чувствителен, а кроме того, я понял, что вы имели в виду, только у вашего сравнения есть один недостаток: вы слишком грубо ловите меня на слове. Над чувствами мы не властны, это я тоже знаю. Нехорошо попрекать меня тем, что я до сих пор не испытал так называемой большой любви. И если мне не улыбается кругосветное путешествие, разве я обязан отказываться от пикников?
— Вот видите, — сказал Лоос, — до сих пор ваша речь звучала так, будто всё — в вашей власти, теперь же она более человечна. Но как бы то ни было, я не вправе осуждать ваше отношение к жизни и не собираюсь вас спрашивать, ограничится ли дело несколькими слезинками, если вы встретите женщину, которая полюбит вас слепо и безраздельно, и сработает ли в подобном случае — как бы это сказать? — ваша гарантия от трагедии. Однако, как я уже сказал — и вы можете мне поверить, — во мне все же говорит зависть, ибо некоей частицей души я ощущаю влечение к мимолетному Эросу, к игре в любовь. Только мне это почти незнакомо, я слишком тяжеловесен для этого — даже теперь, когда я один и по видимости свободен, а значит, мог бы себе это позволить. Я спросил, по душе ли вам холостяцкая жизнь, — хотел услышать, как вы ее хвалите, потому что мне она не по душе, я вижу в ней слишком мало положительных сторон. Зато вижу другое — назову хотя бы две вещи: как печально выглядит зубная щетка, одиноко стоящая в стакане, и как часто мне вечером не хватает причины, чтобы заснуть, например объятия, или поцелуя, или хотя бы ссоры, короче, чего-то такого, что позволило бы отвернуться к стене и провалиться в сон с ощущением блаженства или легкой обиды. Извините, на меня действует вино, думаю, мне пора.
— Уже собрались уходить?
