Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны
Глаза у зайцев расположены по бокам головы и обеспечивают почти круговой обзор. Так же устроено зрение у вальдшнепа, у травоядных антилоп… У древнежителя хамелеона каждый глаз поворачивается отдельно. Это дает возможность видеть перед собой, сзади, сбоку и точно определять расстояние, на котором можно выстрелить языком.
А как видит висящая в воздухе пустельга?
Мы с такой высоты мышь не могли бы заметить. У хищных птиц глаз обладает «разрешающей способностью», в три-четыре раза превышающей человеческую. Птицы видят четче, острее. Кроме того, глаза соколов, например, действуют подобно биноклю, приближающему предметы.
Лягушке, сидящей на кочке возле воды, важнее всего не детали предметов, попадающих в поле зрения, а их подвижность. Движение для лягушки означает либо добычу, либо опасность. Ее глаза, остро воспринимающие горизонтальные и вертикальные линии, побуждают ее либо спасаться, либо немедленно нападать.
Живая, но неподвижная муха не заденет внимания лягушки. Но стоит мелькнуть даже фальшивой, на нитке подвешенной мухе, лягушка накрывает ее языком. Охотятся лягушки только на живые движущиеся объекты.
Свет и цвет… Все ли животные одинаково хорошо воспринимают цвет? Оказывается, нет. Дно глаза, мы знаем, выстлано сетчаткой, представляющей под микроскопом скопление «палочек» и «колбочек». «Палочки» очень чувствительны. Они улавливают мельчайшие частицы света, попадающие в глаза, например, тех же сов, лемуров, в глаза вот этого долгопята, поймавшего ящерицу, а также кошек. «Палочки» цвета не воспринимают, он ведь в сумерках все равно неразличим. Зато там, где мы видим только два светящихся глаза кошки, сама кошка видит бегущую мышь. Еще более чувствительны глаза сов и всех ночных хищников. Они видят в призрачном свете звезд и луны. И только в темноте совершенной полагаются лишь на слух. Значит, кошке безразлично, какой телевизор смотреть — черно-белый или цветной?
Не совсем. Кошка — охотник сумеречный. Но мышь она поймает и днем. У нее хорошо активизированы и «палочки», и «колбочки». Стало быть, жизнь для нашего прирученного мышелова далеко не бесцветна. Но чтобы из-лишне не раздражались, не ослеплялись чувствительные «палочки», зрачок у кошки, понаблюдайте, подвижен. Он действует подобно диафрагме в фотографическом объективе: избыток света сужением зрачка не пропускается в глаз.
А отчего у кошки и других животных, ведущих ночной образ жизни, глаза в темноте светятся? Объяснение есть. Поток световых частиц ночью так жидок, что глаз экономно возвращает сетчатке частицы света, проскочившие мимо чувствительных «палочек», с помощью естественного зеркала-рефлектора. Таким образом, повышается чувствительность глаза и появляется в темноте видимое нам отражение.
Пусть незначительный свет — от луны ли, от звезд, — зрящим ночью животным он все-таки нужен. В совершенной темноте видеть они не могут. Но гремучая змея, хорошо видящая днем, видит и ночью. Как? С помощью «тепловых глаз». В ямках, как раз под глазами, воспринимающими свет, у змеи есть устройство, улавливающее тепловое излучение. Чувствительность его высока — улавливает разницу в одну сотую градуса. Таким образом змея видит мышь. Я не оговорился, именно видит. Тепловой приемник передает в мозг змеи очертания мыши, как это делают глаза днем. С помощью специальной техники удалось смоделировать этот процесс, и потому теплочувствительное устройство змеи называют «тепловыми глазами».
И присмотримся к стрекозе. Ни одно животное, если считать соразмерно телу, не имеет таких огромных глаз. Кажется, увеличь их еще хотя немного, стрекоза потеряет равновесие в полете. Устройство этих громадных глаз особое, оно свойственно насекомым и ракообразным.
Фасеточные глаза! Изображение фокусируется на сетчатку не одной линзой, а множеством. Их тысячи и на выпуклых глазах мухи, что дает ей мозаичную картину окружающего пространства (все знают, как трудно прихлопнуть муху, с какой стороны ни замахивайся). У стрекозы же фасеточное зрение — предел совершенства.
27 000 линзочек проецируют на сетчатку глаза попавшего в поле зрения комара или что-то еще. Потому так легко и свободно с резкими поворотами носятся друг за другом или охотятся эти изящные существа.
Глаза любого животного получают столько информации из окружающего мира, сколько ему необходимо для полноценного существования и выживания.
Фото из архива В. Пескова. 5 сентября 1987 г.
Домик для крохалей
(Окно в природу)
На эстонском острове Рухну, в единственной островной деревеньке, на деревьях возле домов я увидел в большом количестве изрядных размеров дуплянки, бочонки, ящики, даже духовку.
Приглядевшись, понял: к пчеловодству эта «посуда» отношения не имеет, повешена явно для птиц. Но каких?
Заметив мое любопытство, пиливший дрова островитянин бросил работу и с такой охотой взялся все объяснять, как будто сорок с лишним лет жизни только и ждал желанной минуты.
— Понимаес, это для птиц… Ну утка такая — крохаль, как скворец, поселяется около дома. Ну что же, раз поселяется — пожалуйста, вот и дома выбирай.
Островитянина зовут Норм. Норм Эндель. Он родился на Рухну. Был рыбаком, электриком, председателем сельсовета. Делает дома крохалям с детства. Норм рад заиметь благодарного слушателя. Букву «ш» он произносит как «с».
И его дружелюбная речь занятна, как эти дома для птиц.
— Мы ребятисками, понимаес, соревновались. Кто больше повесит. Они, понимаес, тяжелые — приходилось веревку и блок применять. Я весал пятнадцать, и, понимаес, во всех селились.
— А что же это за птица, крохаль?
— Ну, понимаес, утка. Нос такой с крючком — рыболов.
— А в домики прилетают гнездиться?
— Да. Дырка должна быть больсая. Птица эта, понимаес, с ходу, как пуля, влетает — ни провода месать не должны, ни ветки.
Норм Эндель…
…и домики для птиц.
— Людей не боятся?
— Не-е… Живут, как скворцы.
— Что же, для радости к дому птиц привлекают?
— Можно сказать, для радости. Но мы и квартплату берем.
— ?
— Яйца берем. Не все, конечно. Оставляем крохалю десять, остальные — на сковородку.
Так делали тут, на Рухну, всегда. Крохалей, понимаес, это устраивает. Ворон и галок мы прогоняем. А к человеку утки привыкли. Ставис лестницу… Ничего, опять садятся на яйца. Иногда, понимаес, в один яссик две утки яйца кладут. Это неудача для уток, а мне удача.
— Ну а вывелись малыши, как же с дерева вниз?
— О! Прыгают, как парасютисты из самолета. Мать внизу, подает голос, а они — один за другим. Подпрыгивают на земле мячиками. Мать, понимаес, умеет считать. Например, прыгнуло семь, а она все зовет, знает, исё один есть. Ну ставис лестницу, на руках спускаес трусиску. И мать ведет детвору к морю. Ведет по улице, по огороду. Вороны тут зверствуют, норовят малысэй похватать. Ну приходится с матерью проводить до воды. Так делают ребятиски и взрослые.
— Что же, только на Рухну крохали квартируют?
— Да нет, на всех островах, на Кихну, на Манилайде, Вилсанди. До войны, говорят, даже на Сааремаа были. Это, понимаес, интересное дело — иметь во дворе дикую птицу. Живет рядом с тобой и не боится.
Фото автора. 27 сентября 1987 г.
Осени середина
(Окно в природу)
Самая середина. Все уже пожелтело, но не успело еще облететь. Погожие тихие дни разбавляют желтизну мира солнечным синим туманом. Утром туман так плотен, что, переправившись через канал и поднимаясь к селу Рождествено, вижу лишь силуэты двух говорящих людей. Почтальон, отдавая в крайнем дворе газету, делится новостями:
— Васька Поланин леща на четыре кило поймал…
— Васька умеет… — отзывается собеседник.
На проводах у дома стая готовых к отлету скворцов по-весеннему свищет и верещит, но без азарта, вполголоса, предаваясь приятным воспоминаниям. В поредевших садах фонарями желтеют поздние яблоки, в рябинах пируют дрозды. Лежащее на взгорке село кудрявится всеми оттенками желто-бурого цвета, серебрится пушком диких трав на околице. Тропа от села желтой змейкой скрывается в пойменных крепях, где синей подковой притихла вода. Словно любуясь этим творением осени, скользит, сверкая на солнце ослепительно белым боком, сорока. Наигравшись, она вдруг круто, зигзагами падает в ивняки.
За двадцать шагов слышно, как пробегает мышь, как выдает шуршанье осторожный с приседанием шаг возбужденной охотой кошки.
