Марина Попова - Марина Попова
— Можно Олеся Васильевича?
— Кто говорит? — нелюбезно спросила женщина.
— Это сюрприз.
— Кто это? — с нетерпением повторила она и приготовилась дать отбой. Я уловила это в ее голосе.
— Послушайте, — попыталась я урезонить ее. — Если я скажу, кто, то сюрприза не получится.
Вероятно, этот довод как-то ее убедил, и через минуту я услышала мужской раздраженный голос, озабоченный тем же вопросом — кто беспокоит? И, хотя это был заезженный прием, я поинтересовалась, не хочет ли Олесь Васильевич угадать.
Голоса его я не узнала, но, когда мне пригрозили повесить трубку, я внятно сказала:
— Крибли-крабли-бумс!
В трубке стало очень тихо, и тут под балконом с удвоенной силой стали падать яблоки, а потом его крик — молодой, знакомый, мой… Три волшебных слова…
— Только один человек это знает, — кричит он. — Этого не может быть! Это не можешь быть ты!
— Это я, — кричу в ответ.
— Где ты? Приезжай немедленно!
— Я здесь! Я еду! Говори куда!
— Ты что забыла? Где твоя генетическая память?
Боже мой! Неужели туда же, по тому же адресу, в тот же дом?!
Я вызываю такси и еду в Город на бульвар с каштановой аллеей.
Чтобы как-то успокоиться, отпускаю машину, не доехав, и иду вниз по бульвару. Когда-то могучие каштаны теперь выглядят чахлыми и пыльными, отбрасывая жидкие тени.
— Все в детстве кажется большим, — думаю я и ошибаюсь. Позже выясняется, что они действительно были большими, пока не заболели. Их пришлось вырубить и посадить новые, которые еще не успели вырасти.
Все во мне дрожало — совсем как в детстве, перед тем как совершить что-нибудь не вполне законное. Действительно, можно ли назвать мое вторжение абсолютно законным? Не врывалась ли я в чужое пространство?!
До дома оставалось минут десять, а я все никак не могла успокоиться. И тут до меня донеслось: "Та хиба можно зрозумиты цю бескинечнисть? Стоишь, потылецю чешешь до гангрены, а не уявыты".
"Эпохальное высказыванье! Сродни моей затее", — усмехнулась я и обернулась. На лавочке разглагольствовали два пожилых бомжа — ленивые мудрецы эпохи зрелого социализма и начального капитализма. Они никуда не спешили: ни работать, ни воровать, ни капусту срубать… Развал империи прошел мимо них незамеченным.
За их спинами мое внимание привлекла роскошная витрина мебельного магазина. Магазин занимал весь бельэтаж сильно обшарпанного доходного дома с остатками кариатид, гнутыми балкончиками в зарослях винограда и петуний. Я свернула с каштановой аллеи и перешла дорогу. За стеклом золотились, серебрились, белели и чернели мебельные гарнитуры. Охранник в отглаженном костюме курил у входа, осуществляя фейсконтроль. Ух, не люблю я этого. Боюсь не соответствовать. Кто знает, сколько, по его разумению, нужно иметь на счете, чтобы соответствовать? Напрягают меня эти ребята-качки, расставленные у дверей ресторанов, магазинов, фирм и министерств на просторах моей необъятной родины.
Охраннику и стайке продавцов нелегко было вычислить мой статус. На мне был довольно артистический прикид — не Шанель и не Версаче, но дама явно не бедная, однако пришла пешком и без охраны.
Я ходила по большому — open concept — магазину и понимала, что пространство это мне знакомо. Продавцы сопровождали меня нагловато и подобострастно, еще окончательно не решив, как следует себя вести в новой стране.
"Ребята, — мысленно обращаюсь я к ним, — отзыньте. Валите колбаской по Малой Спасской. Дайте сосредоточиться".
Все, вспомнила! На этом месте была многонаселенная коммунальная квартира, и здесь жили тетя Рая с ослепшим дядей Семой.
Тетя Рая
Тетя Рая жила в классической коммуналке середины пятидесятых с длинным коридором, от которого, как ветки баобаба, уходили в бесконечность темные туннели с разнокалиберными дверями. Огромная кухня была утыкана столами — от нормальных человеческих до кубических сооружений из деревянных и картонных ящиков. От прокопченных разводов потолок напоминал грозовые небеса на картинах старых мастеров. Наша тетя Рая считалась самой богатой, и комната ее с мебелью из красного дерева, ажурными салфеточками и фарфоровыми статуэтками была похожа на большой сервант. Настоящий сервант тоже присутствовал. Возле него стояло кресло, в котором сидел недавно ослепший и потрясенный этим дядя Сема с тяжелыми, как у носорога, веками, из-под которых, как из неисправного крана, текли слезы.
Часами следила тетя Рая за жизнью на улице, облокотясь на широкий подоконник. Ее голова со старомодными, как парики вельмож, локонами белела среди цветочных горшков.
Высмотрела она нас — интеллигентных детишек — во время наших занятий коммерцией.
Длинные очереди выстраивались ежедневно за продуктами первой необходимости: соль, масло, макароны, мыло… С безучастным видом прохаживались мы вдоль очередей, которые возникали при малейшем намеке на товар. Через несколько минут какая-нибудь хозяйка просила нас сыграть роль "вторых рук", ведь вожделенный продукт лимитированно выдавался в одни руки, поэтому мы были нарасхват. Она ставила нас впереди себя и на возмущенные крики очереди нагло возражала: "А это мои племянники, дети, внуки…". Очередь неистовствовала, но поделать ничего не могла, а мы, выполнив поручение и получив вознаграждение, покупали мороженое, этикетки от спичечных коробков или почтовые марки.
Тетя Рая пригласила нас в дом на чай и красивое слово "безе". Через кухню повела по длинному коридору, где по стенам висели тазы и корыта. Поблескивая в темноте, напоминали они доспехи, отчего казалось, что проходим мы через строй рыцарей.
На миг, запутавшись в бархатной портьере, оказались мы в комнате изящной и старинной, как сама тетя Рая! В серванте были расставлены фарфоровые статуэтки — сценки из жизни дам и господ: охотник, увешанный куропатками, как бабки косами лука у нас на базаре; дама, поправляющая кружевную подвязку, и нарядный кавалер, заглядывающий ей под юбку…
Меня так заинтересовал замысел художника (разговоры мальчишек во дворе как-то перекликались с этой сценкой), что я не сразу заметила старика. Он почти слился с креслом, и палка с медным набалдашником в виде головы тигра была прислонена к его ноге.
— Кто тут, кто? — раздраженно спросил он.
— Семочка, не волнуйся, — пропела тетя Рая, — я позвала соседских деток попить с нами чайку.
Семочку это известие не очень обрадовало. Тетя Рая погладила Лесика по белокурой голове и одними губами прошептала: "Совсем старый стал".
Леська ущипнул меня за бок, и я немедленно поняла, что он задумал! Конечно, дядя Сема был идеальным кандидатом для эксперимента! Сложись обстоятельства благоприятно, мы бы одним выстрелом убили двух зайцев. И эксперимент поставили бы, и дядю Сему от смерти спасли, и добрая тетя Рая не осталась бы одинокой в старости.
Мы помогли ей придвинуть кресло с дядей Семой к столу. Она заварила чай в маленьком чайнике и накрыла его удивительной бабой в широкой юбке.
Мы съели все безе, но Лесик никак не мог угомониться и под столом оттоптал мне все ноги. Незаметно отпихиваясь, я старалась вести светский разговор, как и подобает девочке из хорошего дома.
Тетя Рая ушла на кухню мыть посуду, а мы остались наедине с дядей Семой. Воцарилось молчание.
— Неужели ничего, ну ничегошеньки не видит? — переглядывались мы.
Не знаю, какая сила подняла меня из-за стола. Я подошла к дяде Семе и провела перед его лицом рукой — сверху вниз, из стороны в сторону. Молчание. Леська тут же присоединился ко мне, и мы стали махать руками, в конце концов устроив небольшой ураган перед его носом. Дядя Сема забеспокоился, заерзал в кресле, и его крупные, как локаторы, уши нацелились в нашу сторону. Он спросил: "Вы что? Что вы делаете?".
Мы не отвечали, давясь от смеха. Конечно, дядя Сема решил, что смеемся мы над ним. Гнев исказил его лицо. Он крутил головой, вытягивал шею, и вдруг тяжелые веки взметнулись вверх, приоткрыв выцветшие, почти белые глаза!
— Сова, сова, — в ужасе закричал Леська, и мы бросились вон! Вслед за нами полетела палка… Захрустел фарфор, и палка, задев Леськину голову, беззвучно упала на ковер.
Домой мы бежали молча. В рыжий цвет окрасила кровь волосы моего белобрысого друга.
Понятно, что на этом эксперименты над пожилыми людьми закончились. Мысль же о нашей избранности преследовала нас еще многие годы.
А насчет лекарства от смерти Лесик горько заметил:
— Ну и пусть мрут! Как мухи, — добавил он, имея в виду проигравшее человечество.
Чита и Тарзан
Чтобы достойно уйти из неприлично шикарного магазина, я интересуюсь ценой столового гарнитура. Он тянет на пятьдесят тысяч долларов. Делаю вид, что задумываюсь, и обещаю посоветоваться с мужем.
