Анри Монтерлан - Благородный демон
— Это чисто обывательское представление. Вы думаете, что у человека обязательно должны быть часы «уныния». Поверьте, есть люди, которые не только не знают, что такое «уныние», но даже не могут и вообразить ничего подобного. У меня, к примеру, никогда не было ни малейшей потребности в чьей-либо поддержке (конечно, за исключением телесных недугов). Я вполне самодостаточен в своем творчестве, это буквально мое здоровье, оно и спасает меня, и дает мне отдых. И нет ни малейшего желания быть вдвоем. Точнее, только в одном, одном-единственном случае мне нужно еще одно существо, кроме меня самого, — для телесного наслаждения. Во всем остальном, стоит только представить себя с кем-то, и я как будто уменьшаюсь, съеживаюсь. Но, предположим, наступит трудное время, тогда я найду успокоение в поучениях великих мудрецов или в сексуальности — сильнейшем из утешений, но, насколько мне известно, для этого совсем не обязательно иметь жену. По правде говоря, я не могу понять, чем другим может утешиться молодая женщина, если не своим телом! Уж не «духовным» ли общением? Ни в коем случае, я презираю брак между несчастными, которые не способны в одиночку справляться с «тяготами существования», этими трясущимися бродяжками, согревающими друг друга… Но, раз так, тем лучше, не будем кидать камни в то, что облегчает жизнь. Вернемся к началу — все это для людей заурядных.
— Однако мириады и мириады людей, с тех пор как существует мир, находили для себя утешение в женщине. И вы не можете ничего возразить на это.
— Я могу возразить, потому что отрицаю это своими действиями. У каждого своя судьба, и моя совсем иная. Я всегда по-братски сочувствовал тому самому Сисаре, о котором рассказывается в Четвертой Книге Судей. Этот военачальник Сынов Зла, преследуемый иудеями, спрятался у Иаили, дочери дружественного ему царя, которая сказала ему: «Войди ко мне, господин, и не бойся ничего». И он, совсем изнуренный, вошел и лег, она же накрыла его плащом. Снедаемый жаждой, он попросил немного воды. В Библии так и сказано: «немного воды», и, когда я думаю об этой столь скромной просьбе, у меня наворачивается слеза, никому не видимая лишь потому, что она внутри во мне. Сисара засыпает, а Иаиль берет кол от шатра и молоток и пронзает ему голову от виска до виска. Сисара — это родная душа, жертва ненависти и жажды. Меня ждет такая же судьба, если я захочу утешиться у какой-нибудь женщины. Она растолчет мне голову, ведь женщины всегда ненавидят ум мужчины. Жена Толстого написала о нем: «Я не переношу его, он не страдает, а только пишет». Это столь характерно для женского начала и столь глубоко в обоих этих смыслах, что она заслужила быть в какой-нибудь Книге Святых. Католические богословы, во всяком случае янсенисты, говорят, что Сисара — это один из образов Дьявола. Может быть, и так, если учесть его жажду, хоть я сомневаюсь, что Дьявол — воплощение разума — может довериться женщине.
— Но все-таки вы не могли не признать, что в болезнях вам нужна помощь. И, когда придет старость с ее немощами, вы захотите для себя жену, которая ставила бы вам припарки.
— Надеюсь, вы говорите это, не подумав, как попугайчик. Да, вот уж действительно блестящая победа для женщины, когда дряхлость призывает ее на помощь! Из той же оперы, как и победа Церкви у постели умирающего. Да, быть может, в старости и немощах я женюсь. А потом? Тут уж не до того, чтобы сливались тела и души и вся эта прочая дребедень, а всего лишь почетное вознаграждение для преданной сиделки. И этим ничто в моих понятиях о браке не опровергается.
Они стояли среди цветника роз, уже слегка тронутых увяданием. Он продолжал:
— Человек всячески старается испортить любую красоту, любое достижение, даже если это создано им самим. Вот только что я услышал шум воды, и мы подошли туда: над водой стояла статуя, совсем не красивая, хотя и можно было представить себе, какой бы она могла быть. Или, например, скамейка — без спинки. Чтобы сделать такую, надо ничего не понимать в том, что такое удобство. А теперь посмотрите на эти розы, и я скажу вам, чем они напоминают мне женитьбу. Около каждой объяснительная табличка с регистрационным номером, французским и латинским названием и ссылкой на классификацию — ведь мы так и остаемся все теми же школьниками. Я заметил, что ни у одного цветка нет имени поэта. Но зато есть роза «Президент Карно», разбухшая, как больное сердце. Она напоминает алжирские поселения, называвшиеся по-арабски «Источник» или «Отдых голубей», которые переименовали в «Эрнеста Ренана» или «Сарриена». А здесь, в этом оазисе, созданном якобы для отдыха и наслаждения, подобные этикетки облепляют нас каким-то липким социальным мармеладом. Роза «Достопочтенный X.» напоминает о тонких нравственных проблемах, словно вопрошая, а что такое на самом деле эта самая достопочтенность «Мадам X.» (известная актриса) заставляет сравнивать эту женщину с розой. Я полагаю, что в подобном цветнике нужно действовать более решительно и обозначать на табличках не только имена, но и почетные звания, французские и иностранные награды и т. п. …а при случае и номер автомобиля.
— Но где связь между розами и женитьбой?
— Она так же портит для мужчины любовь, как портятся эти розы от массовых насаждений. Любовь отравляется не только самой женитьбой, но даже одной ее возможностью. Позвякивающий цепями призрак брака — вот яд, который не дает нам наслаждаться любовью молодой девушки. В ту самую минуту, когда я говорю себе, что, быть может… нет, я даже не хочу произносить эти слова… любовь моя слабеет, словно под действием злых чар. Но стоит только прогнать эту зловещую мысль, как она воскресает и вновь загорается. Нет, одна эта мысль делать из такой безумной идеи, как брак, нечто разумное, уже сама по себе оправдывает развод по желанию только одного из супругов. Священник имеет право снять сутану после периода послушания, не ощутив в себе влечения к мистическому браку. Но и светский брак тоже призвание, и нужно сначала испробовать, что это такое. Если бы был возможен разрыв без всяких объяснений после, например, двухлетнего испытания, я уже давно женился бы.
От мячика, брошенного ребенком, вздыбился фонтанчик пыли. «Это снаряд взорвался!» — закричал мальчик лет семи. И где только он мог видеть снаряды? В кино? Вот, оказывается, что представляет себе маленький европеец 1927 года.
— Но возможен и другой случай, когда я мог бы жениться. Если бы случилась какая-нибудь катастрофа, война или кровавая революция. Раз девице так уж хочется, затянем пояс и пойдем в мэрию. Разразись завтра война, я, быть может, и женился бы на вас.
На земле валялась бамбуковая кора (по крайней мере, так мне показалось) — белая, вылощенная, словно специально для того, чтобы записывать на ней умные мысли. Тут же, в кроне большого дерева, сидела маленькая птичка, похожая на огонек внутри венецианского фонарика. И еще: облитые солнцем листья и сама эта листва, подобная солнцу. Тут же расхаживали вороны, важные и сварливые, чем-то похожие на людей. У края бассейна полоскался одинокий воробей, другие лежали, как быки, прямо в пыли. Чайки словно прислушивались к собственным крикам (но чайки ли?). Маленькие лягушата формами своих тел заставляли вспомнить французских спортсменов, отобранных для Олимпиады. Поверхность бассейна устлали опавшие листья, затемняя свет плававшим под ними рыбкам. Для них был устроен нависающий утес, под которым они могли бы при желании укрыться.
Соланж Дандилло.
Париж.
Пьеру Косталю.
Париж.
28 июля 1927 г.
Друг мой,я решилась писать к вам, не чувствуя в себе достаточной смелости для разговора. В вашем присутствии я просто немею, и, однако же, наши столь частые встречи, то, что нас видят вместе, и неизбежные из-за этого сплетни — все убеждает меня в необходимости объясниться. Прошу вас, будьте снисходительны ко мне, если я не сумею выразить свои чувства в этом письме лучше, чем при встрече.
Как бы это вас ни удивляло, я и вправду девушка. Это, действительно, нелепый анахронизм, но это так. Если наши свидания будут продолжаться, все станут говорить, что мы помолвлены (я и представить себе не могу какого-то иного объяснения). А что бы вы посоветовали в подобном случае вашей сестре? Или что подумали бы о том человеке, который относился бы к ней подобным образом?
На что решиться? Перестать видеть вас? Это тяжело. Нельзя ли найти какой-нибудь способ примирить ваше отвращение к женитьбе с моей щепетильностью? Почему бы нам не попробовать своего рода законную связь лишь при самой простой гражданской формальности, никого не посвящая в нее (конечно, кроме моей матери), какой-нибудь временный союз, раз уж для вас столь нестерпима сама идея постоянства? Никакого религиозного обряда, я слишком почитаю Церковь, чтобы вмешивать ее в пародию на брак. Заверяю вас, в тот же день, когда вы этого захотите, я исчезну из вашей жизни столь же незаметно, как и появилась в ней.
