Елена Яворская - Жестяной самолетик (сборник)
Злая ты, Любовь Пална! Странно, вроде бы не голодная, а все равно злая. Нет бы наслаждаться нежданно выдавшейся минутой досуга, лазурным небом, ласковым солнышком, свежим ветер… кхе-кхе-кхе.
О, а вот и моя экологически чистая транспортюга! Поехали!
ПалычОтпуск закончился, учебный год еще не начался. Томительные дни, наполненные подсчетом пылинок на стеллажах. На днях нагрянет комиссия, проверяющая нашу готовность к учебному году. Результат известен заранее, но все стоят на ушах — дань традиции. После приемки будут на бровях. Потому как древнее языческое божество, именуемое Русским Авосем, требует соответствующих жертвоприношений. Жертвоприношения неизменно сопровождаются ритуальной фразой: «Ух-х, пронесло!»
Я иронизирую? Нисколько! Когда в малышовой рекреации окна намертво забиты перед проверкой гвоздями-соткой, дабы ничего не отвалилось в неподходящий момент, в коридоре — слепой кишке — проводка свисает лианами, а на ученический стул невозможно присесть без соблюдения сложной процедуры, обеспечивающей его устойчивость… Зато под каждой пожелтевшей от времени розеткой начертано свеженьким пунцово-красным лаком: «220 В». Лаком для ногтей, ага. Красной краски в нужный момент не обнаружилось, и завхозша пошла на неслыханные жертвы. Все во славу Авося.
А мне-то что? У меня кабинет так густо увешан стендами, что облупившейся краски почти и не видно. Помыли окна — и порядок… Стенды, правда, давно уже не новые, в последний раз подновлялись не то к XXVII, не то к XXVIII съезду КПСС, но на то у меня и кабинет историко-архивный. Это я придумал, чтобы всякие инициативные на словах граждане не доставали.
Конец августа. Пыль. Разомлевшие толстые мухи. Невнятная тоска.
ЛюбкаДень начался, как всегда. После того, как будильник охрип до треска, силясь меня вразумить, я выпала из уютной кровати в негостеприимный мир. Так холодно и неуютно бывает, наверное, цыпленку, впервые выбравшемуся из-под крыла наседки. Я смерила будильник уничтожающим взглядом: ух, ё! Времени в обрез. Через ноги натянула юбку. Собралась с мыслями, и джемпер натянула все-таки через голову. Заглоченный целиком бутерброд слепо тыкался в организме в поисках пищевода, благо еще — с маслом был.
В набитом битком автобусе народ занимался единственным общепризнанным видом утренней зарядки — разминкой языка. Ругали всех — от правительства до начальства автопарка.
Выхожу, едва не чертыхнувшись в гостеприимно раскинувшуюся на остановке лужу. Дальше шагаю уже далеко не так уверенно.
Древний, избитый тысячами ног асфальт щедро усыпан пустыми упаковками хрустящей картошки, орешков, сигарет… Порою попадаются использованные презервативы. В созерцании всех этих прелестей приятного мало. Но что прикажете делать, если приходится постоянно смотреть вниз, выбирая, куда поставить ногу! Чуть было не наступила на очередной презерватив, матюгнулась про себя, чертыхнулась вслух… А чего вы еще ждете от девственницы почти что тридцати лет от роду, от недотроги и чистюли?
Да, такая вот я, прошу любить и жаловать! Спросите: кого жду? Не иначе как того самого рыцаря на белом коне, который из баллад перекочевал в анекдоты? Мне, вообще-то, на масть коня плевать, пусть будет хоть вороной, хоть гнедой, хоть сивый мерин, хоть Конек-Горбунок! И конь, вообще-то не обязателен, пусть приедет на авто — не на иномарке, так хотя бы на «жигуленке», не на собственном, так хотя бы на такси… Да и авто, вообще-то, можно заменить трамваем. И рыцарь, вообще-то, не обязателен. Пусть будет обычный нормальный мужик. Не алкаш, не нарик, не бандюга, не хам, не чудо природы, которое ниже пояса мужик, мозгами — баба, душою — дитё малое.
«А больше ничего не хочешь?»
Ну-у, друзья мои, не буду прибедняться, второй сорт мне не нужен, мне подавай первый, от высшего, как вы понимаете, тоже не откажусь.
Для нормального мужика ничего не жалко. Будут ему и завтраки-обеды-ужины по высшему классу, и чистые носки каждый день и даже — если будет хорошо себя вести — совместные культпоходы на футбол. Я же только сверху серая и колючая, как ежик, а в душе знаете какая белая и пушистая?
Тьфу ты, пропасть! Замечталась, дурища, чуть в очередную лужу не чертыхнулась! Люди приостановились, глядят на мои чудеса эквилибристики. Но я им удовольствия не доставила — устояла. И двинулась вперед, делая вид, что жутко тороплюсь… А ведь и вправду надо поторапливаться!
ПалычЗамечаю — даже без скобок: в наше время эквивалентом фразы «Я пошел бы с ним в разведку» вполне может служить тривиальное: «Я сообразил бы с ним на троих».
Соображаю. Мои товарищи — Александр Иваныч и Александр Михалыч. Тема прямо-таки гоголевская, Бобчинский и Добчинский. Роднит тезок не только любовь ко всему человечеству с первой рюмки, но и любовь к нашей армии — как ни удивительно, до последней рюмки. Иваныч — майор запаса, Михалыч — капитан, через пару лет майор запаса дубль-два. Он носит эмблемы танковых войск, но, увидев на экране телевизора более или менее современный танк, неизменно вздыхает: «Ых, я под таким лежал». У Михалыча — застарелая грыжа, у Иваныча — недавно диагностированная гипертония. Но до того, чтобы начать говорить о болячках, мы еще не допивались. В Михалыче желчи поменьше, чем в Иваныче, потому что у Михалыча пока что есть перспектива. Но Иваныч лучше знает, что такое справедливость, поэтому наливать доверяют ему.
Между третьей и четвертой разговор с неудержимостью снежной лавины сходит на армейскую тематику.
— Ты в армии служил? — интересуется Иваныч.
— Ну!
— А звание, звание-то какое? — волнуется Михалыч.
— Зва-ание!.. — с профессиональной сноровкой цепляю на вилку скользкий огурец. — Вторую мировую войну, между прочим, развязал ефрейтор.
Оба смотрят на меня с недоумением, граничащим с кризисом смысла. Их сознание не способно уравновесить такое звание и такие полномочия; весы заклинило намертво.
Вздохнув, перевожу разговор на нейтральную тему:
— Говорят, вместо сэконд-хэнда на углу гастроном будет. Круглосуточный.
ПалычДень знаний. Над букетами цветут лица первоклашек. На лицах молодых родителей — следы школьного невроза. Зоя Ивановна и Наталья Васильевна, откликающиеся на прозвище «учительница первая моя», придирчиво осматривают новоприбывших, стремясь намертво запечатлеть в памяти всех вместе и каждого в отдельности.
Поодаль наша любимая завуч, Анжелика Витальевна, фанатка флористики. Как водится, вся в цветах.
Отдохнувшие от детей учителя не похожи на учителей. Отдохнувшие от учителей дети не похожи на детей.
Трели мобильных заглушают мелодию «Школьного вальса».
Школа сияет свежевымытыми окнами и зияет давними выщерблинами на ступеньках. На старательно побеленной депрессивно-желтой стене истекают черным буквы: «Колька — лох…». Директор вяло переругивается с завхозом. Значит, злоумышленника так и не нашли.
Ровно в девять открывается торжественная линейка. Директор краток и убедителен. Анжелика Витальевна артистична и сентиментальна. Девочка с колокольчиком архаична, как любое олицетворение традиции. Первоклашки щебечут стихи — обещания хорошо учиться и любить школу. Старшеклассники ржут. «В добрый путь!» — возглашает Анжелика Витальевна и изящно взмахивает рукой. По ее условному знаку физрук и военрук выпускают две пары белых голубей. Не успеваю досчитать до трех, как осчастливленные птицы исчезают из виду. Все с завистью смотрят в небо.
«В добрый путь!» — сказал Иван Сусанин.
Любка— Сколько, говоришь, первых классов?
— Два, — вздыхает папенька. — В сумме — тридцать два человека. Помнишь, когда ты училась, у вас в одном классе было столько же, а классов — четыре.
— Песец, — констатирую я.
— Кто? — изумляется папенька так искренне, что пивную бутылку ставит мимо стола и она, дзинькнув, весело грохочет по полу.
— Он и есть, — я философически разглядываю золотисто-коричневую лужицу, изящно окаймленную белой пеной… Было бы эстетично, если бы не воняло канализацией. — Пап, ты же, вроде как, в школе работаешь…
— Угу, — скорбно подтверждает папаша, тоже глядя на лужу, но не торопясь что-либо предпринимать, чтобы спасти остатки драгоценной жидкости. Он становится фаталистом, честное слово! — Кажется, в школе. Кажется, работаю.
— И до сих пор остаешься в неведении насчет песца? Песец, папенька, это такой пушистый зверек ненормативной породы, водится где угодно, прибегает, когда не зовут, гадит где ни попадя…
Звонок в дверь. На пороге — Иваныч и Михалыч…
Ну так что я там про «не зовут»?
— Здрассьте, — подчеркнуто вежливо говорю я.
И добавляю:
— А пива больше нет, папаша только что последним кухонный половичок угостил.
