Карлос Фуэнтес - Аура
– Как устроились?
– Прекрасно. Осталось только забрать кое-какие вещи из дома, где я…
– В этом нет нужды. За ними уже послан слуга.
– Не стоило беспокоиться.
Ты входишь вслед за Аурой в столовую, и она ставит подсвечник в центре стола. В комнате зябко и сыро. Ее стены обшиты темным деревом с готическим орнаментом в виде стрельчатых арок и розеток. Кошачий концерт наконец-то прекратился. Усаживаясь за стол, ты замечаешь на нем четыре прибора, два больших блюда под серебряными крышками и покрытую зеленоватым налетом бутылку старого вина.
Аура снимает крышку, и ты вдыхаешь терпкий запах почек в луковом соусе. Пока она раскладывает их по тарелкам, ты откупориваешь бутылку и наполняешь граненые бокалы густой красной жидкостью. Тебе любопытно, что это за марка, но разобрать название под толстым налетом невозможно. Из другого блюда девушка достает тушенные целиком помидоры.
– Простите, – осведомляешься ты, кивая на два лишних прибора и два свободных стула. – Мы еще кого-то ждем?
Аура продолжает перекладывать помидоры в тарелки.
– Нет. Сеньора Консуэло к вечеру почувствовала слабость. Она не будет с нами ужинать.
– Сеньора Консуэло? Ваша тетушка?
– Да. Она просит вас зайти к ней после ужина.
Вы молча приступаете к еде, пьете старое и на редкость густое вино, и ты то неотрывно смотришь на Ауру, но, спохватившись, отводишь глаза, чтобы девушка ничего не заподозрила. Тебе почему-то хочется раз и навсегда запомнить ее черты. Но странное дело, как только ты перестаешь на нее смотреть, образ меркнет, расплывается, и какая-то неодолимая сила вновь и вновь заставляет тебя вглядываться в ее лицо. Аура сидит, как обычно, потупив глаза. Ты лезешь в карман пиджака за сигаретами, обнаруживаешь там маленький ключик и спохватываешься:
– Ох, совсем забыл: у меня ведь один ящик в столе заперт! Там все мои документы.
Она тихо произносит:
– Значит… вы хотите уйти?
В ее словах слышится упрек. Тебе становится неловко, и ты протягиваешь ей ключ.
– Да нет, мне не к спеху.
Но она явно избегает прикосновения твоих пальцев, по-прежнему держа руки на коленях. Потом вскидывает голову, и ты опять начинаешь сомневаться, не мерещится ли тебе все это, или, может, вино виновато в том, что эти зеленые, чистые, сияющие глаза завораживают тебя, лишая разума. Ты поднимаешься со своего места, встаешь позади Ауры, гладишь деревянную спинку готического стула, не решаясь коснуться обнаженных плеч девушки, ее напряженно застывшей головки. И заставляешь себя прислушаться к тихому поскрипыванию задней двери, которая, должно быть, ведет на кухню; стараешься отвлечься, попеременно окидывая взглядом то узкий кружок света вокруг свечи, охватывающий стол и часть резной стены, то обступающий его со всех сторон большой круг – царство тени. А потом решительно берешь ее руку и вкладываешь в мягкую ладонь брелок с ключом, твой залог.
Она сжимает пальцы, смотрит тебе в глаза и чуть слышно произносит:
– Спасибо…
После чего встает и быстро выходит из столовой.
Ты садишься на ее место, вытягиваешь ноги, закуриваешь. Незнакомое блаженно-радостное чувство переполняет тебя: еще недавно погребенное где-то в глубинах твоей души, оно словно освобождается от пут, выплескивается наружу, и ты знаешь, что на сей раз это чувство не останется без ответа… А между тем тебя ждет сеньора Консуэло, ведь девушка предупреждала: она ждет тебя после ужина…
Дорога тебе уже знакома. Ты берешь подсвечник, минуешь гостиную и выходишь в переднюю. Первая дверь, прямо перед тобой, ведет в комнату старухи. Ты стучишь раз, другой, но не получаешь ответа. Осторожно приоткрыв дверь – как-никак она просила тебя зайти – входишь и тихо зовешь:
– Сеньора… Сеньора…
Но она тебя не слышит, потому что в этот момент стоит на коленях у озаренной огнями стены и, подперев голову кулаками, молится. Ты смотришь на нее издали: высохшая, изможденная, она напоминает средневековую статую; на ней ночная рубашка из грубой шерсти, голова ушла в костлявые плечи, из-под рубашки виднеются тонкие, как былинки, ноги, кожа на них воспалилась – видимо, из-за постоянного трения о грубую ткань, догадываешься ты, – и тут старуха вздымает кулаки и из последних сил потрясает ими, словно грозит изображениям на стене. Теперь, подойдя ближе, ты хорошо различаешь их: Иисус, Мария, святой Себастьян, святая Люция, архангел Михаил – скорбные и гневные лики, а рядом с ними со старой гравюры ухмыляются черти; они с ликованием пронзают трезубцами грешников, поливают их кипящей водой из котлов, насилуют женщин, бражничают, наслаждаясь свободой, недоступной святым. Поглядывая на скорбящую Богоматерь, на истекающего кровью распятого Христа, на торжествующего Люцифера и разгневанного архангела, на банки с заспиртованными внутренностями и серебряные сердца, ты приближаешься к центральной фигуре этой панорамы: коленопреклоненная сеньора Консуэло потрясает кулаками, и ты явственно слышишь ее бормотанье:
– Прииди же, царство Божье! Воструби, труба Гавриилова! Ну когда же, когда сгинет весь этот мир…
Она ударит себя в грудь, упадет прямо под образами и зайдется кашлем. Ты подхватываешь ее под руки и бережно доводишь до кровати, не переставая удивляться, насколько она мала и тщедушна. Если бы не сгорбленная, искривленная спина, ее можно было бы принять за девочку. Она еле передвигает ноги, и не окажись ты рядом, ей пришлось бы добираться до кровати ползком. Ты укладываешь ее на широкую постель, накрываешь ветхим одеялом, усыпанным крошками, и прислушиваешься к ее дыханию, которое вроде бы становится ровнее. Слезы бегут по ее прозрачным щекам.
– Простите… Простите, сеньор Монтеро… Нам, старухам, только и осталось одно утешение… Молитва… Передайте, пожалуйста, платок…
– Сеньорита Аура сказала мне, что…
– Да-да, верно. Нам нельзя терять время… Вы должны… должны приступить к работе как можно скорее…
Благодарю…
– Постарайтесь уснуть.
– Спасибо… Вот, возьмите…
Старуха поднесет руку к воротнику, расстегнет пуговицы, наклонит голову, чтобы снять с шеи изношенную лиловую ленточку, и протянет ее тебе. На ней висит тяжелый бронзовый ключ.
– Там, в углу… Откройте вон тот сундук и выньте бумаги, что лежат справа, на самом верху… Они перевязаны желтым шнуром…
– Мне не очень хорошо видно…
– Ах, да… Это я уже привыкла к потемкам. Справа от меня… Идите прямо и наткнетесь на сундук… Нас ведь здесь просто замуровали, сеньор Монтеро. Застроили все вокруг и загородили нам свет. Хотели заставить меня продать дом. Только после моей смерти. С этим домом у нас связано столько воспоминаний, и покину я его только вперед ногами… Нашли? Спасибо. Начинайте читать эту часть. Постепенно я буду давать вам остальные. До свидания, сеньор Монтеро. Спасибо. Смотрите, ваша свеча погасла, вы уж зажгите ее за дверью, будьте так добры. Нет-нет, ключ пусть останется у вас. Я вам полностью доверяю.
– Сеньора… Там в углу мышиное гнездо.
– Правда? Я так давно туда не заглядывала…
– Вы бы пустили сюда своих кошек.
– Что? Каких кошек? Спокойной ночи. Мне пора спать. Я очень устала.
– Спокойной ночи.
3
В тот же вечер ты листаешь пожелтевшие страницы, исписанные чернилами горчичного цвета, кое-где прожженные сигарным пеплом, испещренные мышиными следами. Французский генерала Льоренте далеко не так безупречен, как уверяла его жена. Ты полагаешь, что мог бы существенно улучшить стиль этих записок, сократив пространные описания событий далекого прошлого: детство, прошедшее в Оахаке, в типичном поместье XIX века, военное училище во Франции, знакомство с герцогом Морни, с ближайшим окружением Наполеона III, возвращение в Мексику и служба в главном штабе Максимилиана, торжественные церемонии и приемы времен Империи, сражения и разгром [4], Серро-де-лас-Кампанас, годы изгнания в Париже. Ничего такого, о чем бы уже не рассказали другие. Ты раздеваешься, думая о странной причуде старухи, вообразившей, что эти записки представляют какую-то ценность. И тебя согревает мысль о четырех тысячах песо.
Ты проваливаешься в глубокий сон, а в шесть часов утра просыпаешься от яркого света – ведь окно у тебя в потолке и его не занавесишь. Ты накрываешь лицо подушкой и тщетно пытаешься снова заснуть, но уже через десять минут бредешь в ванную, где тебя ждет сюрприз: все твои вещи аккуратно разложены на столике, а немногочисленная одежда повешена в шкаф. Ты заканчиваешь бритье, когда в утреннюю тишину врываются жалобные кошачьи крики.
Невыносимо слышать эти отчаянные, душераздирающие вопли. Ты пытаешься определить, откуда они исходят, открываешь дверь в коридор, но там все тихо. Нет, жуткие звуки проникают откуда-то сверху, через потолочное окно. Ты вспрыгиваешь на кресло, перебираешься с него на письменный стол, опершись о книжную полку, достаешь до окна и открываешь одну из створок. После этого с усилием подтягиваешься и, высунув голову наружу, видишь примыкающий к дому садик, небольшой квадратик, заросший кустами ежевики, где пять, шесть или семь кошек – ты не успеваешь их сосчитать, потому что не в состоянии провисеть больше секунды, – связанных вместе, катаются клубком по земле, и их лижут языки пламени. До тебя доносится запах паленой шерсти. Ты отпускаешь руки, спрыгиваешь на кресло и долго не можешь опомниться. Неужели ты видел все это наяву? Нет, наверное, у тебя просто разыгралось воображение из-за непрекращающихся кошачьих воплей. Впрочем, они уже не так слышны, а вскоре и совсем смолкают.
