Валерий Пудов - Приключения Трупа
Но кавалеров называла сволочью и пробой материала:
— Нахватала чудил в суете, а оба — не те!
И с горечью кивала соском на подоконник:
— А полковник — изменил. Прокатил с ветерком без коляски. Погубил свою мамзелю. С неделю даю без ласки!
Рассуждала — давала совет:
— Ловкий шулер — для страховки умер. Кидала! В кювет! От своего и подлог — вдвойне: лег на дно, а по губе — мне! Возьмите его за китель, нет, за хребет, а заодно скажите: жду. Себе на беду. Хмурая, как купюра. Дура я дура!
После крали гости посещали многих: обивали пороги у знакомых и свойственников, у законных родственников и пугливых свидетелей, у говорливых радетелей беглецам и очевидцев интриг, которые в разговоры не вступали, а представляли в лицах: «Вам — фиг!»
И вскоре осознали, что заплывали из моря в лужу: что живой Труп, как гнилой дуб, никому не нужен, что ему и враг, и подхалим — что пятна чужой плоти и кожи, а им в охоте на бродяг бесплатно — никто не поможет.
И тогда передали в эфире и шире, что потеряли без следа чубатого молодца, творца и любимца женщин, и не проходимца из деревенщин, а бойца, проповедника и богатого наследника — не меньше.
И обещан, мол, за находку и стол с хлебосолием, и сад орхидей, и, более того, вклад на разработку его идей.
Призыв — не допрос: красив и богат!
И принес результат: Трупом назвались лучшие люди, видные и не пьющие.
Однако зависть — орудие, присущее глупым зевакам — исказила правосудие до обидного брака.
2.Голодный ученый принародно, для всего света, провозгласил, что Труп — это он, что не туп и наделен даром, а для старых и облеченных его любовью изобрел эликсир здоровья.
А на раздольный хлебосольный стол и бровью не повел.
Но при вручении направления на работу заглотнул орхидеи и вместо известной идеи изрыгнул на стол рвоту.
Получилось, что едва неуклюжий нахал прибрал к рукам права на особое пособие, тут же доказал, что сам — обреченный на хилость ублюдок, а изобретенный настой — пустой предрассудок.
Ради морали невежде в награде отказали:
— Прежде, — втолковали, — лечи свой желудок, а диплом во врачи и ключи от хором получи потом!
3.Молодой политик признал на демонстрации, что — не юнец, а Труп, отец и пуп нации. И не меньше.
Заверял вдогонку, что — не больной паралитик, а любимец женщин.
И каждую мать своего ребенка призывал, как отважную женку, голосовать за него, а не его противника — циника и подонка.
Обещал за успех гостинец для всех: материал на пеленки и сад.
Но сыграл — невпопад.
Бывшие крали Трупа собрали группу избирателей, поймали говорившего как предателя и клопа и — разодрали на нем одежду до пупа и ниже, а между тем кричали:
— И стати оторвем, и совсем забьем!
— Хватит брюхатить! Кот бесстыжий!
Но раздев пылко, отступали с ухмылкой:
— Не тот!
— Не на дев женилка!
— Не любимец, а проходимец!
— Не кот, а пес!
И хохотали — до слез.
А прогнали — не отдали ни трусов, ни голосов.
4.Ветеран без мундира доложил не тая:
— Полковник — я. И громила, и любовник, и задира. Сила — моя. А угодил в тыл — от ран, из-за командира.
Предупредил, что суров и зол, раскрыл вещмешок, предъявил наган и попросил кров и стол.
За столом заговорил о привале, схватил котелок и уполовник, но зацепил крючком шиповник в бокале, уронил горшок с борщом на сапоги и обварил кипятком мысок ноги.
Подбежали к нему со сноровкой, сняли сапог, бахрому, носок — и прочитали татуировку:
«Бьют — беги, командиру — клистир, миру — мир».
На ожог наложили компресс и жгут, но интерес к верзиле сменили на слова для простофили:
— Приютили артиста — оголили пацифиста. Катись ты!
И от свиста из нагана ветерана засеменили два таракана.
Подшутили и над ними, игрулями с шальными пулями:
— Кино!
— Аврал!
— Давно не стрелял!
5.И таких самозванцев развелось, как городских собак и голодранцев, которым натощак обещали кость.
И от тоски двойники желали и медали, и коня, и с конем — прыть. И с задором верещали:
— Живьем меня не зарыть! И огнем не спалить!
И воочию развивали волчью сыть.
Чаще других выступали тишайшие с виду, но неряшливые и мычавшие, что сохраняли в груди незряшную обиду.
Среди них бывали и непризнанные таланты, и замызганные коммерсанты, и отважные лейтенанты, и продажные депутаты: осознавали, что небогаты, не попадали в золотую струю и — излагали по чутью чужую повесть, кивали на державу и претендовали на доплаты, но не по праву и не за совесть, а на халяву.
С воем присвоить на славу имя, без забот пристроить рыло в газету — вот что руководило ими: на то и это!
Ходила и другая разгадка самозванства: не простая, но бередила пространство — с постоянством.
Словно сам Труп любовно собрал своих в клуб: образовал по углам артели для беспорядка и драм.
И цели — приспели: не от того, что ропщет или псих, а якобы возмечтал, чтобы воспели его особу как всеобщий и одинаковый идеал!
Или впал в неуместную диверсию за лестную пенсию!
И урок, получалось, жесток: искать живого — опять подбивать любого не на жалость, а на агрессию!
Так ли, сяк ли, а родные и иные искатели не обмякли и не взвыли сгоряча на боль от неприятеля, а соорудили сообща совет и решили:
— Чтобы иссякли в силе пробы на роль живого беглеца, нет другого пути, как найти и принести на свет потайного мертвеца.
Приложили печать и постановили: искать до конца!
6.И вдруг — эпизод: навстречу идет.
Тот!
Берет за плечи, как коня за круп, и на испуг:
— Я — Труп!
Ему:
— Ерунда. Докажите.
А он:
— Ни к чему. Умерщвлен.
— А почему говорите?
— Я — вода в сите. Вытекаю.
— А поймаем? Чревато!
— Моя хата — с краю.
— Где? Покажите.
Отвел носок и изрек вбок урок:
— Везде и нигде. Не ищите у дыр пол, у начал запал, а у пчел — пуп. Познал мир — нашел труп, нашел труп — исчерпал мир. Тайна — случайна и не нужна, а разгадка важна для порядка, но секрет — рассвет, а расчет — убьет.
Помолчали.
Покивали:
— Плетет!
— Не тот!
Невзначай пробормотали:
— Каково? Чай, за воротник заливали?
Не сказал.
На груди у него сверкали медали.
— У менял достал? Али украл? Почитай, генерал!
И на это ответа не дал: изображал, что — крут.
И тотчас — прогнали:
— Ну иди, плут. Ступай на авось. Развелось вас тут!
А исчез — разобрали по косточкам:
— Загадки его — для разрядки: ничего не дают. Головорез с тросточкой! Услыхал про вклад и рад. Из прилипал. Раскатал губу на сад, как ворона на дубу — на сыр. Ни поклона, ни закона. Напал и на мир! Зверь на пути граждан! Кочет! И глазищи — разбойника!
И снова признали, что живого теперь не найти:
— Каждый гад захочет наград! Ложь — экономика!
— Ну что ж, поищем — покойника!
III. ПРИЧИНЫ МЕРТВЕЧИНЫ
В начале охоты за мертвым созвали планерку и от корки до корки разобрали типичное устройство неотступной смерти и хищные свойства трупной круговерти.
Обсуждали за бутылкой вина, и потому — до дна.
А ко всему — и пылко, и дотошно.
Да и суматошно.
И сразу, без подсказок, по первому слову, взяли за верную основу, что смерть по красоте — невеста в фате, но смурнее на личину. Имеет и место, и причину, но — не твердь, а реет, как жердь, над теми, кто живы. То в темя огреет, то игриво засеет семя, то раздобреет и перемелет жилы.
Пугливым о ней и читать неприятно, как сметливым — плевать без затей, а брезгливым — утирать неопрятных плаксивых детей.
Но она — не жена: при обмане — не прогнать.
И не мать: обратно не станет пускать.
Своя не известна очно, но точно — интересна: как тайна бытия, необычайно прелестна.
Чужая — неприглядна и заурядно легковесна: докучает — досадно, а не угрожает — и ладно.
Свою смерть не узреть и в бою — не почесть и награда.
А чужую встреть не вслепую: и не хочешь, а надо.
Потому что свой труп — вечный невидимка, хоть и спешит на вид, как встречный.
А чужой лежит послушно, как дуб засечный, и плоть не замельтешит в ужимках — не дымка.
А не плачет и в дым не утек — значит, за ним должок!
И оттого под стать свое с него взять!
Но чтобы искать мертвечину честно, хорошо бы знать ее причину и место.
О том и рассуждали вначале — как долотом проем расширяли.
2.Различимо, сказали, что причина всего — место: его и в идеале — мало.
Одному бы хватало, но людей — что кудрей в овчарне, теста — в пекарне, на псарне — блох и грубых затей — у детей и выпивох.
И далее — развивали скрижали идей детальнее.
