Монго Бети - Помни Рубена
— Бывают же матери, которые бросают вот так своих детей, вынуждают их бродить в одиночестве по большим дорогам! Ах, господи, да я не знаю, что сделала бы с такими матерями!
— А есть ли у него мать? — печально вздыхала ее товарка.
— Да ведь не звереныш же он! — встревала третья. — Должна же у него быть мать, уж какая-никакая!
— А если разобраться, — недоумевала четвертая, — что же это, в самом деле, за чудище такое? Мальчонка? Или мужчина? По мне, так это не ребенок никакой, а взрослый парень!
— Верно ты говоришь, — подхватывала супруга Ангамбы, — так оно и есть: росту он небольшого, но если приглядишься к нему, то увидишь — совсем взрослый парень! Заметили, какой он сильный? А ноги у него какие? Такой недокормыш должен быть совсем щуплым, просто заморышем.
— Знаете что, — подала голос молчавшая до сих пор женщина, — его, наверно, бросили, когда он был совсем младенцем, так что ему, можно сказать, и неведомо, что такое мать, что такое материнская ласка. Он так и вырос без призору, как звереныш. Вспомните, чем кормится детеныш антилопы? Как раз тем, что ел этот мальчонка, когда у нас объявился. А ведь антилопий детеныш не обязательно должен быть худым.
— Ну вот, перебила меня! — осаживала ее супруга Ангамбы. — Что за привычка у тебя такая: вечно меня перебивать! Допустим, что этот… м-м-м… человек еще в малолетстве был брошен матерью, но ведь должна же была его мать относиться к какому-то племени, к какой-то общине, жить в каком-то поселке. Мало ли у нас самих наберется ребятишек, которые по разным причинам с малолетства остались без матерей? И однако, ни один из них не скитается без призору по дорогам. Мы их и кормим, и одеваем, и воспитываем, как собственных детей; человеку со стороны ни за что не отличить этих сирот от остальной детворы. Какому семейству не доводилось взять на воспитание хотя бы одного такого сиротку? Так что, милая моя, лучше бы тебе было сказать по-другому: этот чужак никакой не ребенок, а взрослый проходимец, который, пользуясь тем, что не вышел ростом, пытается выдать себя за ребенка. Ради чего? Руку даю на отсечение, что он замышляет что-то недоброе. Так что, сестрицы мои, приглядывайте-ка хорошенько за своим добром. Того и гляди, этот бродяга обчистит нас — а потом ищи ветра в поле! Да и чего еще можно ожидать от человека без роду, без племени.
Мужчины со своей стороны тоже не оставили без внимания юного странника, который в это время крепко спал в доме сердобольного старца.
— Мало ли по теперешним временам развелось всякого сброда! — восклицал Ангамба надтреснутым, почти рыдающим голосом, задыхаясь от гнева, с которым еще не успел совладать. — Подумать только, какой-то замухрышка, какой-то сопляк плюет тебе в лицо за то, что ты предлагаешь ему приют! А ведь он изрядно изголодался, этот стервец. Аппетит у него был прямо как у дикого зверя.
— А всему виной проклятая дорога, — высказывал свое мнение его рассудительный сосед, — такая трясина, что кого хочешь засосет, даже самого благоразумного. И удивляться нечего, что она сгубила этого несчастного мальчонку. Просто-напросто ему не терпелось посмотреть, в какие волшебные края она его приведет. А уж кто вышел на дорогу, тому возврата нет!
— В свое время, — вмешался еще один собеседник, — мы знали только один путь — реку. Шли вдоль берега, словно зачарованные течением, и, однако, никому из нас не случалось заблудиться. Это было еще до того, как они проложили свое проклятое шоссе.
— Мы и не могли заблудиться, — соглашался рассудительный сосед. — Разве можно заблудиться, идя по берегу реки? Там всегда знаешь, как тебе вернуться домой: или вверх по течению, или вниз. А у дороги ни верховьев, ни устья; чудовище без головы и без хвоста — вот что такое дорога.
Весть о происшествии, взволновавшая сначала только ту часть поселка, что примыкала к шоссе, вскоре достигла самых дальних улиц и даже других поселков края. И вот, подобно паломникам, идущим на поклонение идолу, отовсюду стали стекаться вереницы, толпы людей, в равной мере исполненных благочестия, праздничного оживления и чуть ли не кощунственного любопытства. Они направлялись в дом старика, а когда там не осталось места, начали располагаться неподалеку, сгорая от желания взглянуть на невиданное доселе чудо — бродячего одинокого ребенка.
Пробужденный от своего недолгого сна, Мор-Замба был осмотрен, обследован, ощупан, обнюхан, опрошен, затормошен, обласкан и заласкан, как никто и никогда на свете. Пресловутое чудище встретило этот натиск с немым спокойствием или, вернее сказать, с ледяным безразличием, которое потрясло нас и навело на мысль, что мы и впрямь являемся свидетелями небывалого события. Старику пришлось принимать посетителей вплоть до поздней ночи, чего с ним давно уже не случалось. А наутро толпа снова затопила его убогое жилище. Так продолжалось день за днем, и за все это время мальчик ни разу не выдал себя ни одним осмысленным жестом, не выразил желания с кем-нибудь заговорить. Его почтенный седовласый покровитель все больше убеждался в том, что приютил глухонемого ребенка, который в силу чрезвычайных, но отнюдь не фантастических обстоятельств, еще нуждающихся в выяснении, очутился один на дороге и, пытаясь отыскать дом и родных, сбился с пути и окончательно заблудился.
Если удастся его задержать, наверняка какой-нибудь ближний или дальний поселок не замедлит отправить в Экумдум своих посланцев, чтобы разузнать, не проходил ли здесь одинокий ребенок, а если проходил, то в какую сторону он держал путь и кто его приютил.
Но приблудный ребенок не был ни глухим, ни немым, хотя открылось это лишь спустя некоторое время после его появления в Экумдуме; оказалось, что он вообще не страдает никаким недугом. Кроме того, к немалому удивлению старика, давшего ему приют, никто не являлся в Экумдум в поисках этого красивого мальчугана. Старик все больше и больше радовался, что назвал его Мор-Замбой.
Поначалу между стариком и мальчиком завязались довольно необычные, а на сторонний взгляд прямо-таки нелепые отношения. Старик повел себя с Мор-Замбой не только как отец, но и как бдительный, хотя и неназойливый хозяин: так обращаются со своевольным и не совсем прирученным животным, которое не выведешь на прогулку, не намотав как следует на руку конец поводка. Он слышал, что такие вот одинокие бродяги обычно пускаются в путь тайком, с первыми лучами солнца, едва успев перекусить; в этот час в городе ни души, все ушли в поле, и вечные скитальцы, оставшись наедине с терзающим их бесом, редко находят в себе силы противиться его внезапному, помрачающему рассудок натиску. Вот старик и взял себе за правило никуда не отлучаться по утрам, хотя из-за этого ему пришлось поступиться кое-какими делами, которые скрашивали его однообразное стариковское существование.
И лишь когда солнце переваливало на вторую половину своего дневного пути, он облегченно вздыхал и, сияющий, довольный, принимался за обычные дела: хотя бы на сегодня победа осталась за ним и юный странник никуда не сбежит.
В самом деле, помышлял ли Мор-Замба о побеге? Нам это казалось менее всего вероятным, но ведь мы не были так страстно привязаны к Мор-Замбе, как тот, кто решил заменить ему отца. По правде сказать, это была еще одна тайна, а мальчуган и без того был окутан ими.
Он жил затворником под кровом своего защитника, а когда тот отлучался, не решался высунуть носа дальше веранды с задней стороны дома; усевшись на самый краешек и прислонившись к балясине, он погружал ноги в пыль и сперва рассеянно, а потом все более настороженно поглядывал вокруг. Быть может, какие-то неясные тени и впрямь начинали мелькать среди банановых деревьев, заросли которых подступали почти к самому дому, точно благодушная, хоть и многочисленная стража, а возможно, мальчугану, исполненному неотступного страха перед экумдумскими сорванцами, только мерещились повсюду тени его заклятых врагов. Тогда он внезапно вскакивал, опрометью бросался в дом и наглухо запирал дверь, ожидая возвращения старика.
Когда же Мор-Замбе удалось наконец выйти из этого боязливого оцепенения? О переменах, происшедших в душе чужака, мы узнали совершенно неожиданно — благодаря одному почти невероятному событию, которое, впрочем, отнюдь не опорочило его окончательно в наших глазах. Это случилось, помнится, в конце года, во время уборки урожая, на закате дождливого дня, когда Мор-Замба отважился наконец на первую прогулку по окрестностям, которые до той поры вызывали у него такой же ужас, как самая глухая и темная лесная чащоба. Скорее всего, у него не было никаких определенных намерений, когда он, бредя куда глаза глядят, свернул на тропинку, ведущую к реке. Ему, наверно, казалось, что никто его не заметит, ибо в этот час все жители поселка были в поле. На самом же деле сыну Ангамбы, вечно слонявшемуся без дела, потребовалось всего несколько мгновений, чтобы собрать шайку таких же, как он, шалопаев, распределить среди них обязанности и, не привлекая внимания взрослых, тех, что оставались в поселке, организовать на Мор-Замбу настоящую охоту, как на дикого зверя.
