Александр Покровский - Сквозь переборки
– Конечно! Все так и было!
– Что было?
– Я переносился. Вот именно!
– Дима! Хорошо. Допустим, ты переносился. Ну и что? В чем ты тут увидел логику?
– А ты знаешь, что я подошел к зеркалу и увидел там, в зеркале, не себя, а совершенно другого человека!
– Один ноль в пользу шизофрении.
– Уверен?
– Нет. Но похоже. Что еще?
– Я рукой по локоть ушел в зеркало.
– Хорошо, ушел, и что потом?
– Потом я вышел, пятясь назад.
– Вышел, здорово. Ну и где здесь логика? Пока все это в пользу ненормальности.
– Но может, логика состоит в том, чтоб обратить мое внимание?
– На что хочется обратить твое внимание?
– Я не знаю.
– Вот видишь? Ты не знаешь, а говоришь, что это логика.
– Разрешите? – в проеме командирской каюты стоял корабельный врач.
– Да! – командир взглянул на него удивленно, а потом пригласил: – Заходите.
– Товарищ командир, у нас проблема с Осеевым.
Через какое-то время.
– Так вы считаете, что это шизофрения?
– Я и сам не знаю, товарищ командир, у нас же на корабле ничего нет. Никакого оборудования. Тут анализы надо делать. У него навязчивые идеи… это похоже на шизофрению. Что-то вроде мании преследования.
– Давайте с самого начала. Он может стоять вахту?
– И может и не может.
– То есть?
– Сами знаете, по кораблю все распространяется очень быстро. Мне бы не хотелось, чтоб об Осееве говорили как о шизофренике. Он командир подразделения, он им руководит, и тут такое. Его видения не опасны, и я всегда рядом. Но…
– Но?
– Конечно, лучше бы поместить его в стационар.
– То есть всплываем в конце боевой службы, даем радио, мол, на борту больной, и идем в базу? И за боевую службу нам ставят два балла. А в базе выяснится, что он просто устал и все это от головной боли. Так?
– Товарищ командир, давайте не будем спешить.
– Хорошо, не будем. Что предлагается?
– Давайте освобождать его от вахты при малейшем подозрении на якобы головную боль. Я начну давать ему успокоительное. Пройдем небольшой курс, а там и до базы недалеко.
– Хорошо. Держите меня в курсе. Нам надо продержаться девять суток.
– Я понял, товарищ командир.
Через сутки командир решил поговорить с Димой. Он из каюты вызвал на связь центральный пост:
– Есть центральный!
– Осеева ко мне.
– Есть!
Через минуту к нему в каюту постучался Дима:
– Разрешите, товарищ командир?
– Да, заходите. Как вы себя чувствуете, Осеев?
– Нормально.
– А головные боли больше не беспокоят?
– Побаливает иногда.
– Врач уверен, что вам нужно пройти курс лечения. Попринимать успокоительного.
– Он вам докладывал обо мне?
– Конечно. Это же его обязанность. Все должны быть здоровы и на своих местах.
Для этого у нас на корабле и имеется врач. Так что, Осеев, продержимся или нам всплывать по вашему поводу?
– Из-за головной боли?
Дима ворвался к доктору:
– Что ты обо мне сказал командиру?
– Я? Ничего. Доложил, что периодически тебя надо подменять с вахты, чтоб ты прошел у меня небольшой лечебный курс.
– Курс? Он же только что говорил со мной. Спрашивал, продержусь ли я до конца похода. Что ты ему рассказал?
– Дим, ты успокойся и сядь.
– Какое там успокойся! Он же меня шизофреником считает. Что ты ему рассказал?
– Так! А теперь спокойно, ладно? Сядь!
Дима наконец сел.
– Ну! Говори!
– Поставь себя на мое место. Я о тебе ничего не рассказываю командиру, а потом у тебя случается очередное видение, во время которого ты входишь в зеркало и остаешься там навсегда. Так? И что тогда? Первый вопрос ко мне: «Где вы были, товарищ военврач? Мне надо было доложить».
Дима обмяк. Он понимал, что Женька прав, и еще он понимал, что никто ему здесь не верит.
– Командир спрашивал меня, дотяну ли я до берега.
Женя положил ему руку на плечо:
– Он и меня об этом спрашивал. Я сказал, что ничего не ясно и никакой паники в этом деле быть не должно. Давай попробуем всякие травки, может быть, снотворное слабенькое.
После приема снотворного Женька уложил Диму на койку.
– А если мне опять что-нибудь привидится?
– Боишься спать?
– Ну, если честно…
– Если честно, то боишься. И не спишь, чтоб сны не снились. Так?
– Так.
– А они от этого еще больше снятся. Правильно?
– Правильно.
– Не бойся. Это хорошее снотворное. Спи. Ничего не привидится. Я рядом посижу.
– Только ты…
– Я же сказал: я рядом.
Дима проваливался в сон медленно. Он закрыл глаза, дыхание стало ровным, тихим, и вдруг он открыл глаза – в них стояло безумие.
Степь. То была степь до горизонта. Лава всадников. Она неслась и неслась. Он открыл рот, но воздух был такой плотный, что он стал задыхаться. Всадники неслись на что-то черное вдали. Оно было похоже на море. Потом это черное море начало увеличиваться, вырисовываться – это были ратники. Очень много копий. Копья враз опустились и стали ждать лаву. Лучники справа и слева от него приготовили луки. Они будут стрелять на скаку. Он тоже натянул тетиву. Она тугая, упругая. Раз – и стрела отправилась в черную массу, он мгновенно приладил следующую. Лава на всем скаку начала обходить, обтекать это черное море тел и копий.
Женя уставился в Димино лицо. Пот струился по нему Пульс. Надо пощупать пульс. Он взялся за руку – сто пятьдесят. Ну что тут делать? Ждать? А если сердце не выдержит? Женя схватился за шприц.
Меч очень тяжелый. Просто не удержать в руках. Он как живой, того и гляди вырвется. Он сжал его сильней, еще сильней. И все-таки хватку надо ослабить, иначе в руке не будет того удара – от плеча. Бить надо от плеча и всем телом. Все тело участвует в ударе, а он – удар – стекает на самый кончик лезвия. Все должно сойтись – сила удара, сам меч и его цель – чье-то верткое тело. Лезвие входит в него – и во все стороны летят брызги. Будто и не тело это вовсе, а вода. Вода. Словно ударяешь кнутом по водной глади.
Он ударял и ударял по водной глади. Гладкая такая поверхность, а брызги во все стороны. Плохо он бьет – не должно быть брызг. Лезвие должно входить в тело так, что ничего не заметно, и какое-то время оно – тело – все еще скачет, а потом оно медленно распадается на части.
Медленно. Но теперь это его тело. Странно. Его меч поразил собственное тело. Он так стремился к тому, чтобы удар был правильным, а потом оказалось, что это его собственное тело, и он распадается на полном скаку. И до земли. Он долетает до земли и падает мягко – никакой боли, страданий – вообще ничего. Очень тихо. Не слышно ни хрипа, ни стука, ни звона, ни криков. Пыль. В пыли что-то крутится, крутится. Тела какие-то. Много тел. Эта пыль живая. Она состоит из тел.
Это на первый взгляд пыль, а так – это множество тел. Они живут, вырастают, множатся, а потом умирают. Это все пыль. Пыль.
Женя сделал укол. Пульс сделался не таким частым. Дима успокаивался. Теперь он тихо лежал. Очень спокойно. Зазвонил звонок. Женя вздрогнул. Звонок громкий, требовательный. Он взял трубку. Звонил командир:
– Он у вас?
– Так точно.
– Что там?
– Спит. Я сделал укол.
– Ваше мнение?
– Пока все хорошо, товарищ командир.
– Дотянем?
– Пока нет сомнений.
– Хорошо. Держите меня в курсе.
– Есть!
Пустыня. Пыль улеглась. Она куда-то делась, пропала. Очень твердая поверхность. Ровная как стол. Солнце встает. Огромное солнце выглянуло, а потом стало вырастать. Он стоял и смотрел на этот диск.
– Нравится? – За спиной раздался низкий голос.
Он обернулся. Там была женщина. Она была закутана в белую материю. Ей было лет сорок-сорок пять. Красивые черты лица. Она смотрела вдаль и говорила:
– Это я его погубила. Не надо было его отпускать.
– Кого? – спросил он.
Женщина словно не услышала его вопрос:
– Не надо было его отпускать. Но разве они слушаются. Никто никого не слышит. Я все говорю и говорю. Все попусту.
– О ком вы говорите?
– О нем. О ком же еще? Он был послушным мальчиком. Когда же это случилось? Когда он перестал меня слушаться?
Он вдруг понял, что она его то слышит, то не слышит, а может быть, и не видит. Она погружена в свои мысли. В мысли. Их много.
– Они вырастают, а потом им больше никто не нужен. Как же с этим смириться? Мне никак не справиться с одиночеством. Пустота. Как солнце в пустыне. А ведь все так хорошо начиналось: он – офицер.
Женя вглядывался в лицо Димы. Оно было бледным. Пульс– сорок. Температура – тридцать пять. Надо что-то делать.
Вода. Сначала капало где-то. Он не мог найти где. Где это капает? Он искал, искал. Потом вода начала прибывать. Он слышал шум падающей воды, но ее нигде не было. Должна же быть вода. Он искал. А потом – удар, и вода появилась отовсюду. Она начала стремительно заполнять отсек. Он метался, старался сказать, предупредить. Некого было предупреждать – в отсеке он был один. Вода заполнила его всего. Только маленькая воздушная подушка еще оставалась. Сильно, резко заболели уши – это давление возросло. А вода соленая, значит, из-за борта. А потом он начал задыхаться: пошел газ – едкий, удушливый. Он нырнул, чтобы только не вдыхать этот газ. Все вокруг поплыло и стало ненужным.
