Вера Юдина - Человек под маской дьявола
— Ступай лучше, займись перевязками. — С отцовской заботой сказал он, и я поспешила бежать.
Вечером, на обходе, я намеренно подошла к тому самому юноше. Присела на край его койки и осторожно потрепала за плечо.
Он не спал. Открыл стеклянные от сдерживаемых слез глаза и устало посмотрел на меня.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — тихо спросила я.
— Покурить. — Попросил он.
Я бросилась на улицу, поймала первого попавшегося солдата и требовательно попросила у него папиросу. Он явно удивился, но узнав мою форму, с дружелюбной улыбкой протянул папиросу и спички.
— Нервишки? Понимаю. Не все справляются.
— Я справлюсь! — ровно ответила я, и бросилась обратно в госпиталь.
С каким удовольствием тот несчастный скурил свою последнюю папиросу. В темноте только мелькал яркий огонек и слышалось тихое шипение. Я терпеливо выдержала неприятный мне запах табачного дыма, и когда он закончил, затушив папиросу, бросила в урну, скрывая следы своего преступления. Пожелала солдатику спокойной ночи и ушла домой. Моя смена закончилась.
В ту ночь, он застрелился из винтовки, которую все время прятал под матрасом. Это была первая смерть, которой я заглянула в лицо. Я не знала кто он и откуда, но в тот день мне показалось, что я потеряла самого близкого человека.
Дни сменялись днями, раненные поступали с пугающей регулярностью, и мы зачастую не успевали вовремя оказывать помощь. Они умирали у нас прямо на руках. Мы как могли, старались облегчить им последние минуты, рассказывая оптимистичные истории о будущем.
Когда немцы были уже под городом, дорога до дома становилась все опаснее. Но каждый день, мы поднимались ни свет ни заря и шли по пустынным улицам на службу.
В июле Соня вновь прибежала домой встревоженная.
— Уходим! — крикнула она с порога. — Наши отступают. Больше сражаться нет смысла. Собирайся, надо бежать! Все теперь потеряло смысл.
— А доктор Измайлов? — решительно спросила я.
Сестра посмотрела на меня как на безумную.
— Он остается в госпитале.
Я стояла в дверном проеме кухни, в нашей опустевшей после начала обороны, квартире. Услышав об отступлении, в моем сердце вспыхнула ярость. Как мы могли? Бежать? Когда враг стоит у порога. Я развернулась и ушла на кухню. Налила себе кружку чая, как обычно, без сахара. И встала у окна.
Соня вошла следом за мной. Тихо остановилась рядом она положила мне руку на плечо.
— Аня, о чем ты думаешь? — строго спросила она, прекрасно зная мой ответ.
— Я остаюсь. — Не глядя ей в глаза ответила я. — Ты можешь ехать. А я должна остаться. Мы не можем их оставить в такой час. Мы их последняя надежда.
Соня в отчаянии опустилась на табурет и заломила руки. Несколько мгновений, ровно столько сколько требуется сделать вдох и выдох, она молчала. Затем вдруг поднялась, и отрешенно глядя в сторону сказала:
— Я остаюсь с тобой. Надеюсь, ты понимаешь, что губишь нас.
Она вышла. А я тогда еще не осознавала, что в минуту ее отступления, в тот самый миг, когда она сдалась и приняла решение остаться со мной, я подписала ей смертный приговор. Обрекла на самые ужасные и бесчеловечные страдания, на смерть позорную в страхе. Именно в тот день, ни война, и ни фюрер с его мечтами об идеальном мире, а я… я — убила свою сестру.
3.Плен.
У истории свой путь, и он усеян могилами пацифистов.
(Пол У.Андерсон «Полет в вечность»)
Еще несколько дней длилась осада Смоленска. Повсюду слышались выстрелы и крики. В громкоговорители, немцы с особенным удовольствием вещали: «Русские, сдавайтесь, любое сопротивление бессмысленно!» Бегали люди, горели дома, немцы были уже в городе. Из жителей осталась лишь малая горстка людей, продолжающая держать оборону. Мы уже не возвращались домой, а целыми днями дежурили в госпитале, спали на матрасах за ширмой, и питались остатками больничного пайка. Все мы знали, что оставшиеся обречены на смерть, но отчаянно продолжали верить, что скоро придет помощь. Что в город войдут войска Советской Армии, и немцы побегут поджав хвосты, а мы споем гимн победы. Это была иллюзия веры в своего вождя, иллюзия своей значимости для СССР. Время шло, дни сменялись днями, а спасать нас никто не спешил.
В тот день, когда немецкие войска окончательно заняли город, из медицинского состава остались только я, моя сестра и доктор Измайлов. Мы были единственными, кто не пожелал покинуть госпиталь. В госпитале оставались тяжело раненные солдаты, всех офицеров вывезли первым эшелоном, и оставлять их на верную гибель казалось самым тяжким преступлением.
Я сидела у постели совсем юного солдатика из Брянской области. Он был одним из первых завезенных в госпиталь, после операции он лишился правой руки и части внутренних органов, но несмотря на столь тяжкие увечья, бойко цеплялся за жизнь.
— Наступают? — не скрывая злости спросил он.
Я кивнула.
— Ироды. Но ничего, наши братья отомстят за нас.
— Тише, Сеня, — я ласково пригладила его колючие волосы. — Они же не звери. Раненных не тронут…
— Конечно не тронут. — Хитро улыбнулся Сеня, и достал из-под подушки, украденный на фронте, пистолет. — Я живым им не дамся. Мы еще повоюем.
Я мягко улыбнулась. Сеня всегда был настоящим бойцом. Он часто рассказывал мне, что ушел на войну вместо престарелого отца. Дома у него остались, родители, две сестры и маленький племянник.
— Если бы ушел батька, кто бы помогал им по хозяйству. — Важно говорил он. — Меня бы все равно потом забрали, год, два, ничего не изменит. А так, они хоть не одни и я спокоен. А там уж и Егорка подрастет…
Я часто улыбалась, слушая его рассказы о доме.
Они все любили рассказывать мне о своих семьях, о том, кого оставили в родных краях. А я часами слушала, и вспоминала свою жизнь. Я родилась в трудное время и возможно никогда уже не увижу жизни иной. Жизни свободной.
В тот день, город на удивление затих. Не слышно было больше выстрелов и взрывов, город словно вымер. И вдруг по улицам загромыхали тяжелые машины, и немецкие солдаты запели свою веселую песню, ознаменовавшую победу.
— Вот и все. — Печально произнес Сеня.
Я боялась подойти к окну, и увидеть жестокую правду.
— Сколько тебе лет? — вдруг спросил он.
— Восемнадцать.
— Совсем еще девчонка. А как оказалась здесь? Сидишь тут, возишься с нами… я ведь не жилец уже, а тебе жить бы и жить.
— Поживу еще, — улыбнулась я. — И ты поживешь. Наступят другие времена.
Он лишь усмехнулся.
Мы как раз заканчивали с перевязками, когда с жутким грохотом распахнулась входная дверь, и на пороге возникла группа немцев в серо-зеленой форме. Они нахально, прошли внутрь. И начали стаскивать больных с коек. Кто-то стонал, кто-то пытался сопротивляться, тогда их расстреливали на месте. После второго выстрела, я не выдержала и бросилась к ним.
— Не стреляйте, они не причинят вам вреда!
Я, не задумавшись, произнесла свою просьбу на немецком, чем привлекла особое внимание одного из немцев. Он был на голову вышел остальных офицеров. Поймав мой вызывающий взгляд, он подошел, и, нависая примерно на голову выше, насмешливо спросил:
— Русская?
— Да! — гордо ответила я.
— Пойдешь с нами. — Заявил он, и бросил взгляд своим солдатам.
Меня схватили за руки и потащили к выходу. За спиной я услышала выстрел, затем громкие крики и ругань на немецком. Я обернулась и через плечо увидела, что один из офицеров лежит на кафельном полу, в луже собственной крови. И в тот же момент, открылся огонь. Я поняла — всех раненых расстреляли. Тогда меня поразила жестокость захватчиков, но я не могла ничего сделать, только слезы побежали по щекам. Я не знала, куда меня ведут и какая судьба меня ожидает.
На улице я не сразу увидела доктора Измайлова. Среди группы захваченных солдат, охранявших наш госпиталь, Измайлов, нечастный и загнанный, прижимая к себе мою сестру, сидел у колес немецкого грузовика. Лицо его было в крови, халат изорван. Соня тихо всхлипывала у него на плече. Увидев меня, она подняла голову и радостно крикнула:
— Аня!
В тот же момент, один из офицеров со всей силы пнул ее под бок лакированным до отвратительного совершенства сапогом. Измайлов попытался возразить и возмутиться, но получил удар сапогом по лицу.
Я дернулась к сестре, крепкая рука эсесовца больнее сжала мои волосы, и он резко дернул меня назад.
— Там моя сестра. — Воскликнула я.
Эсесовец усмехнулся.
Измайлов попытался поднять голову и скорбно произнес:
— Наступит время и вы за все ответите.
Солдат не понял обращенного к нему пророчества, но вновь пустил в ход свой лакированный сапог, насмешливо фыркая и приговаривая:
— Молчать грязная свинья.
Соня пристально посмотрела на меня и еле пошевелила губами.
