Дональд Крик - Мартин-Плейс
Опустив газету, Деннис О’Рурк поверх очков близоруко прищурился на сына.
— Такие большие компании выдерживают всякие передряги, — сказал он. — Если повезет, можешь дослужиться до чего-нибудь стоящего — станешь там одним из заправил.
И Дэнни согласился, как соглашался в течение всего обеда. Он понимал, какие радужные перспективы рисует сейчас фантазия его отца. По сравнению с фабрикой, с ее табельными часами, грохотом и грязью любая контора казалась седьмым небом обеспеченности и комфорта. Она сулила то самое «райское житье», которое, по мнению Денниса, было у администрации щеточной фабрики «Аргус».
Его жена подняла глаза от носка, который штопала.
— Дэнни должен уповать не на удачу, — сказала она, — а на свою старательность и на помощь господа.
Ей было пятьдесят лет, а из-за худого, изможденного лица она казалась даже старше; и все же в ней жило кремневое упорство, неотъемлемое от враждебности, которую она испытывала к этому району и к своему мужу, по чьей милости она оказалась тут.
Деннис бросил на нее злобный взгляд. Уж она обязательно приплетет господа, о чем бы ни шла речь!
— Придется ему научиться говорить самому за себя, — сказал он упрямо. — Как один наш старикан говаривал: «Смазку-то получает скрипучее колесо!» — и он довольно хохотнул.
Деннис неторопливо посасывал трубку. Из Дэнни выйдет толк. Он благодушно кивнул.
— Ты получил хорошее образование, сынок. Пусть-ка оно тебе теперь послужит.
А сколько раз на памяти Дэнни он говорил: «Бросили бы они забивать тебе голову стихами и прочей ерундой, а взяли бы да и обучили тебя чему-нибудь полезному!» Ведь сам он знал только отупляющую работу. И никакой надежды впереди. Ни обещания, ни поэзии в сумерках.
Его мать сунула руку в носок, проверяя, нет ли где-нибудь дырочки.
— Ну, несколько шиллингов и некоторая самостоятельность, я думаю, не вскружат ему голову. Дэнни надо еще много работать, прежде чем он доберется до верха.
Деннис сердито забурчал и снова злобно посмотрел на нее. И почему ей всегда надо вылить на тебя ушат холодной воды? Он взял газету с колен и неодобрительно зашуршал страницей, но ничего не сказал.
Настроение Дэнни упало. О господи! До чего же они доброжелательны и безнадежно непонятливы! Каждое их замечание словно открывало дверь еще в один тупик, и он почувствовал, что должен бежать, прежде чем какая-нибудь из этих дверей захлопнется за ним.
— Все устроится, — сказал он. — Мне еще нужно кое-что сделать. Попозже я опять спущусь погреться.
Он стоял у окна в своей комнате и смотрел на строй старых домов напротив, на мокрую пустынную мостовую и на расплывчатый нимб уличного фонаря. Его мысли скатывались назад по лестнице в «диванную», и ему казалось, что жизнь, прожитая его родителями, истощает плодородную почву его духа, как эрозия, и, пока он остается в их доме, ему необходимо будет мечтать и размышлять, работать и читать, чтобы преодолевать иссушенные пространства души. Ну почему он так мал ростом, почему его длинные брюки выглядят так, словно он только что перестал носить короткие штанишки, почему на верхней губе у него мягкий пушок, а не черная жесткая щетина, и почему по его носу разбегаются веснушки! Чтобы вновь обрести веру в себя, он вытащил из кармана газетную вырезку и прочел в десятый раз: «Треб, младший клерк 15–16 лет, со шк. аттест., хорошо считающий, для солидной страховой компании. Написанное от руки заявление и рекомендации адресовать главному бухгалтеру, п/я…». Спрятав вырезку в ящик стола, он взял «Золотую сокровищницу», которая в свое время вызывала у его одноклассников куда больше стонов и вздохов, чем даже унылый учебник геометрии, и бросился с книгой на кровать.
Листая страницы, он вспоминал Макгэррена, от которого всегда пахло мелом — у него была привычка, стирая с доски, засовывать тряпку в карман, — и который сказал: «Не бросай чтения, Дэнни. И иногда пиши стихи. Это будет помогать тебе думать, размышлять. Ты можешь даже стать парадоксальной личностью — финансистом со склонностью к литературе». Это был один из тех благожелательных и слегка иронических советов, которые Дэнни привык получать от него, но теперь, когда он перебирал в памяти пустячные события дня, слова Макгэррена вдруг задели смутную отзывчивую струну. Он снова увидел ту сосредоточенность, которая появлялась в в глазах учителя, когда его завораживали образы, таящиеся в печатных строках, и, начав читать, вновь услышал звучный голос, разбудивший в нем любовь к словам и к емкости выражения мысли:
Еще зарею не пылал восток,
Но чей-то зов покровы сна совлек:
«Друзья, вставайте! Будем пить вино,
Покуда в Чаше Жизни бродит сок».
Его тело охватила истома, и через некоторое время, пресытившись амброзией и старика Хайяма и своей собственной, он уснул.
Треск мотоцикла разорвал его сон, и он сел на постели, щурясь от электрического света. Если это возвращается домой Молли, значит время уже позднее. Он перекатился на край кровати и прислушался. Хлопнула входная дверь. Он решил спуститься вниз и выпить чаю.
Молли была в ванной. Сквозь плеск воды он расслышал пение:
Все заботы и печали убирай,
Ухожу я, ухожу я в дальний край,
До свиданья, черный дрозд!..
Молли в своем репертуаре. Чем позднее час, тем она становится оживленнее. Он поставил чашки на стол и, когда она вышла из ванной, позвал:
— Эй, Мо, иди сюда, выпей чайку!
Она пришла, закутанная в халат, шлепая туфлями.
— Чего ты бродишь по дому так поздно? Не спалось?
— Я уже спал. Заснул, пока читал. Вот, бери, — и он пододвинул ей чашку.
— Спасибо, Дэнни, — она посмотрела на него с задумчивым удивлением. — Уж ты-то выйдешь в люди! Ну, хоть они довольны — редкий случай!
Он улыбнулся ей через стол.
— Мне надо поберечься, чтобы несколько шиллингов и некоторая самостоятельность не вскружили мне голову!
— Тьфу! — поморщилась Молли. — Можешь не объяснять, кто это сказал. Знаешь что: веселись, пока можешь. Молодость бывает один раз, а после смерти еще належимся.
Такова была суть ее философии, и Дэнни слышал это уже не в первый раз, а поэтому просто спросил, не налить ли ей еще чашку.
— Не надо, — ответила она, зевнув. — Пора и на боковую. Спокойной ночи, Дэнни.
— Спокойной ночи, Мо.
Дэнни перемыл чашки, убрал их и поднялся к себе. Он долго не мог уснуть и думал о разных вещах. Когда он открыл глаза, было еще темно, и он лежал и слушал, как дождь стучит по железной крыше и булькает в водосточной трубе за окном. Он услышал, как закрылась входная дверь и по дорожке прошуршали шаги. Стукнула калитка, и он понял, что ночь прошла. Эти шаги звучали в коридорах его памяти. Это было чуть ли не первое, что он помнил о своем отце, и в последние годы он постоянно напоминал себе об этих шагах, стараясь преодолеть отчуждение между собой и отцом. Он зябко поежился в своей теплой постели, прислушиваясь, как они постепенно замирают на тротуаре Токстет-роуд.
3
По воскресеньям Молли вставала поздно и только в одиннадцать спускалась в кухню поджарить себе хлеба и выпить чашку чаю, Деннис возился в садике, а Дэнни сопровождал мать в церковь.
Всегда сдержанная и суровая, в воскресное утро она становилась уже просто куском льда, и они в полном молчании шли мимо запертых магазинов Глиб-роуд, мимо «Лопаты и Капусты» — излюбленного приюта Денниса по вечерам в пятницу и в субботу днем, мимо спортклуба Джека Салливена с блеклой вывеской над дверью: «Бильярд — пирамидка, карамболь».
Каменная церковь, окруженная деревьями, стояла на пригорке высоко над улицей, и Дэнни, поднимаясь по истертым ступеням, в который раз иронически улыбнулся про себя при виде ее громоотвода.
Орган уже играл, и его звуки гармонировали с благолепным неярким светом, который лился сквозь витражи. Дэнни тихонько опустился на скамью и поглядел по сторонам, высматривая Тейлоров.
Встретившись с ним взглядом, Изер Тейлор опустила глаза. Дэнни напряженно замер: его обычная застенчивость мешала ему посмотреть на нее еще раз. Он был знаком с Изер еще с тех пор, когда они совсем малышами ходили в воскресную школу, однако до последних нескольких недель она была для него словно не в фокусе. Но теперь он видел ее, когда сидел за своим столом в «Национальном страховании», в своей комнате, в окне трамвая — призрачный образ, который каждое воскресенье обретал реальность на церковной скамье.
Он попробовал отвлечься и начал смотреть на наждачный профиль старика Митфорда, сидевшего вместе со своей пухлой, флегматичной женой ряда на три впереди них по ту сторону прохода. Митфорд был церковным старостой, и, так как звание церковного старосты подразумевает гарантированную честность, Дэнни каждую пятницу ходил в его бакалейную лавку. Потом он перевел взгляд на миссис Сэдлер, которую редко можно было увидеть без метлы в руках: она всегда улыбалась ему, когда он проходил мимо ее калитки, и спрашивала, как ему работается. Затем взглянул на дряхлого мистера Кассела, который сидел, положив на колени черную шапочку, и слезящимися глазами смотрел на окно в глубине церкви.
