Армандо Салинас - За годом год
В селении трещали винтовки, словно по окнам хлестал холодный зимний дождь.
Семья Франсиско, остановясь передохнуть на пригорке у шоссе, оглянулась и посмотрела назад. Вдали поблескивали винтовки милисиано; марокканская конница пыталась обойти с флангов защитников Республики.
Там осталось их селение. В глубине дороги четко выступали его руины.
Подул ветерок. Дым пепелищ потянулся к западу, причудливо извиваясь в воздухе.
— Горят хлеба за рекой, — сказал Франсиско, и голос его, суровый и мрачный, дрогнул.
Но ветер донес не только дым, но и дыхание лета. Запах кустов хара и хлебов, соснового бора и пение птиц.
— Земля, жена! Наша земля! — с тоской сказал Франсиско. Он смотрел в поля. Высокие хлеба гнулись под тяжестью налитых золотистых колосьев. Они словно ждали рук косаря. Душа крестьянина разрывалась на части, тяжело падали слова:
— Только она и останется, когда вернемся. Земля, чтобы опять обрабатывать, чтобы снова построить дом.
Они стояли рядом, прижавшись друг к другу. Вся семья, точно крепко связанный сноп пшеницы. Глазами готовые вобрать в себя эту родную землю.
— А как же наши вещи? — повторяла мать.
В третий раз налетали самолеты. Они летели низко, чуть не задевая серым брюхом вершины олив. И снова грохот и страх. Длинная колонна беженцев прижималась к земле, словно полегшие посевы.
Матери бросались в кюветы, прикрывая своими телами детей. Самолеты поливали шоссе пулеметным огнем, а милисиано обстреливали их из винтовок. Повозки и грузовики, набитые беженцами, сотрясались, готовые вот-вот развалиться, но стоило самолетам улететь, как беженцы тут же снова пускались в путь. Убитые оставались на месте: трупы лишь оттаскивали к обочинам, чтобы на шоссе их не давили грузовики и повозки.
Вьючные животные кричали, словно люди, сметая все, что преграждало путь: мужчин, женщин, детей, повозки, других животных.
У рыжего мула с грязными боками было разворочено брюхо. Маленький мальчик, стоя перед ним на коленях, гладил его за ушами и пронзительно кричал:
— Папа! Папа! Смотри, у нашего Лусеро кишки лезут наружу!
Мужчина опустился на колени рядом с мальчуганом и вытер платком кровь на его руках.
— Будет у нас другой Лусеро, сынок, — сказал он, поднимаясь н усаживая себе на плечи ребенка.
Медленно, словно длинная гусеница, колонна беженцев вступила к вечеру в незнакомое селение.
— Не беспокойтесь, скоро прибудут грузовики и всех эвакуируют. Потерпите немного, — успокаивали беженцев местные жители.
Мужчины, милисиано и крестьяне отправились рыть окопы на окраине селения, а женщины и дети остались на площади дожидаться грузовиков.
— Увезти смогут только детей. Пришлют всего два грузовика, — объяснил собравшимся какой-то мужчина.
— И уезжать надо немедленно. Фашисты вот-вот нагрянут.
Времени на проводы не оставалось. Вдали уже слышалась канонада.
— Давайте! Скорей! Скорей! — крикнул офицер из дорожной полиции. — Марокканцы уже близко.
— На, дочка, возьми. Это адрес тети Ауреа, — говорила мать, царапая карандашом на клочке бумаги.
— Мы гоже скоро приедем, не беспокойтесь. Ну, вы уж большие, нельзя плакать, — добавил отец.
— Давайте, давайте, — торопил офицер.
Оба грузовика тронулись с места. Люди бежали за ними, размахивая руками, что-то крича.
Выехав за околицу, грузовики прибавили скорость, и провожающие замерли на месте, притихшие, подавленные…
Вдали ухали пушки.
* * *
Песчаные поля, окружающие Мадрид, погрузились в тишину. Республиканская армия, в течение трех лет защищавшая столицу, покидала позиции.
На мосту через Хараму, в Вильяверде, в Каса-де-Кампо, в Карабанчеле и Университетском городке не раздавалось больше ни единого выстрела.
Повисшие на колючей проволоке, распростертые на земле, которая уже наполовину приняла их, всюду валялись убитые как из одного, так и из другого лагеря.
Республиканские бойцы, лишившись оружия, чувствовали себя беззащитными. Они смотрели на траншей противника, где с винтовками на изготовку солдаты Франко молча дожидались наступления следующего дня.
Как и остальные товарищи из его части, капрал противотанковой артиллерии Энрике Гарсиа накинул шинель и побрел к кварталу Усера.
Вскоре показались первые баррикады, которые еще в начале войны воздвигли рабочие Мадрида. Город замер, погасив все огни. Патрули полковника Касадо с белыми нарукавными повязками Хунты Обороны прочесывали улицы и предместья города, разыскивая группы коммунистов, которые отказывались сдаваться.
— Предъявите документы, — приказал патруль.
Энрике и его товарищи порвали свои документы, как только покинули окопы. У них имелись лишь пропуска, которые им выдали в штабе бригады. Обыскав, их отпустили.
— Молодчики Касадо ловят коммунистов, — пояснил один из бойцов, когда патруль Хунты Обороны удалился.
В этой части предместья почти не оставалось целых домов. Артиллерийский обстрел и бомбы, сброшенные с «юнкерсов» и «савоев», перепахали весь квартал.
Дойдя до площади Аточа, Энрике с бойцом из его расчета направились по Пасео дель Прадо. Остальные пошли к Вальекскому мосту.
— Ты, кажется, холостой, Энрике?
— Да.
— А у меня жена и двое детей. Единственное утешение, что это кончилось, теперь хоть увижу их.
— У тебя прекрасные ребятишки. Я помню, ты показывал мне их фото.
— Да, отличные ребята.
— Тебя, Аугусто, по крайней мере хоть ждут дома.
— Сам не знаю, хорошо это или плохо. Как раз теперь и начнутся трудности.
— У всех они будут. Не надо забывать, что войну мы проиграли.
— Да, правда.
— И все же, как ни говори, а, наверное, это здорово приятно, когда тебя кто-то ждет.
— А ты куда пойдешь?
— Домой, к брату.
Они остановились, чтобы закурить по американской сигарете. Бульвар был безлюден. Лишь изредка на огромной скорости проносился автомобиль.
— Удирают, — пояснил приятелю Энрике.
При лунном свете можно было прочесть военные плакаты, наклеенные на фасады домов по левой стороне улицы.
— «Они не пройдут», — прочитал Энрике. — Да, грустно теперь читать такие плакаты.
— Мы не могли выиграть эту войну. Ничего не поделаешь.
— Да, им здорово помогали, нам меньше. Не удивительно, что они победили.
— Не знаю, — сказал Энрике. — Я совсем запутался. Порой думаю, надо было нам еще продержаться, ведь у нас оставалось десять провинций. Вот-вот разразится мировая война. По-моему, сторонники Касадо ошиблись.
— Считаешь, нам не поздоровится?
— По правде говоря, не знаю, но, что бы там ни случилось, мы должны смело смотреть вперед.
— Я тоже ничего не знаю. Говорят, тем, у кого руки не запачканы кровью, бояться нечего.
— Да, так говорят. Я сам ничего толком не знаю. Пока известно одно — шкуру с нас еще не спустили. А там видно будет. Нос вешать нечего.
Они подошли к главному входу в Ботанический сад. За решетчатой оградой ветер качал кроны деревьев.
— Недурная ночка.
— Да, недурная.
— Ну ладно, прощай. Коли ничего не случится плохого, увидимся. У тебя есть мой адрес? — спросил Аугусто.
— Да.
Оставшись один, Энрике принялся размышлять о своей дальнейшей судьбе, о том, что ждало его впереди. Быстро шагая, он думал о разговоре, который только что вел с Аугусто. «Многие теперь станут рассуждать так же. Все будут ожидать, что произойдет завтра. Одни со страхом, другие с радостью. А сегодня многие не смогут заснуть».
Ему стало жарко, и он расстегнул шинель. Посмотрел на небо: ночь стояла мирная, прекрасная.
— Завтра будет хороший день, вон как вызвездило, — непроизвольно пробормотал он.
Весь день он ни разу не вспомнил о брате. Но теперь решил пойти к Пабло и поговорить с ним и его женой Тересой. Он попросит у них свою всегдашнюю комнату, с окнами на улицу, из которых виден монастырский сад.
Пятиэтажный дом, где жил Пабло, стоял в самом конце улицы, напротив облупившейся стены монастыря. Ставни на окнах были плотно закрыты: все еще соблюдалась светомаскировка.
Когда Энрике подошел к подъезду, на монастырской колокольне пробило три часа ночи.
Он постучал в дверь молотком и, усталый, присев на ступеньки, стал ждать, когда откроют.
Через несколько минут дверь отворилась, на пороге показался мужчина. Он застегивал брюки. Голова у него была взъерошена.
— Что надо? Почему вы стучите так поздно? — спросил он.
— Простите, пожалуйста, — ответил Энрике, поднимаясь со ступенек.
— Вам что надо?
— Мой брат дома?
— А кто ваш брат? — поинтересовался привратник.
— Его зовут Пабло.
— Лейтенант уехал вчера.
Энрике достал портсигар и предложил:
